Есть на свете гостиницы, в которых я чувствую себя как дома. Нет, что за чушь я сейчас написал! Я чувствую себя в них гораздо, гораздо лучше, чем дома.
Кто позволит мне дома раскидывать по полу сорочки, оставлять бокалы в ванной и ронять пепел на туалетный столик? Кто постелет в коридоре толстые корабельные ковры, чтобы меня не будили шаги, и положит мне на ночь сладкую конфетку на подушку? И кто сделает это не в одном каком-нибудь городе, а во всех сразу? Окнами на Венскую оперу, как в Sacher, окнами на Тюильри, как в Le Meurice, окнами на Бискайский залив, как в Du Palais, окнами на венецианскую лагуну, как в Cipriani, окнами на Женевское озеро, как в d’Angleterre?
Даже если бы я мог иметь квартиры повсюду, это не сделало бы меня счастливым, а превратило мою жизнь в кипящий ад. Чинить кран в одном доме — уже мука, а если надо это делать в трех? Я не только не хочу ввинчивать лампочки сам, я не хочу заставлять делать это других. Я не хочу содержать для этого специального человека. Я хочу, чтобы они ввинчивались сами, как только я отвернусь в другую сторону.
Об этом мы беседовали с заслуженным директором французского отеля, который знал своих посетителей по имени, точно он был чемпионом мира по игре в шахматы вслепую. При мне ему позвонил давний клиент — договориться о том, чтобы провести в отеле полгода, а может быть, год или больше, как получится. Клиент на время отошел от дел и решил поправить нервы в приятном месте. Они быстро определились с номером (тот же, что и всегда), договорились о скидке (вполне символической), о прислуге, которая будет прикреплена к номеру (звонивший тоже прекрасно помнил горничных по именам и прическам). Я принципиально независтливый человек, но в этот момент я побледнел от зависти.
Я вспомнил Коко Шанель, которая в 1934 году поселилась в парижском «Ритце» и жила там до самой смерти, навещая свое ателье на Рю Камбон. Она могла бы купить подходящий парижский дворец, наполнить свои шкафы коробками с обувью и завесить нарядами, но у нее было удивительно мало вещей. Все потому, что она понимала разницу между роскошными кринолинами Диора и своим «маленьким черным платьем». В «Ритце» она создала свое пространство, обставила его так, как хотела, и жила в нем так, как считала нужным, но это был ее дом и не ее дом в одно и то же время. Это был ее стиль, ее манера Puttin’ on the Ritz.
Я вспомнил Владимира Набокова, обосновавшегося в номере «Монтре Паласа». Он успел попробовать жизнь и в родительском поместье, и в эмигрантских пансионах — и на шестом десятке выбрал свою модель рая в виду Женевского озера. Отвечая на присланные вопросы: «Как Вы пишете? Когда Вы пишете? Где Вы пишете? Как Вы находите вдохновение?», самый стильный господин русской литературы пояснил: «Карандашом. Когда угодно. Где угодно. Оно находит меня». Разница между интервью на час и четырьмя строчками — это разница между писательской дачей в Переделкино и комнатами швейцарского отеля.
Вы спросите, как можно всю жизнь провести в чужом интерьере, созданном чужим дизайнером. Но разве не так мы живем на подмосковных виллах, где участие хозяйки ограничивается постановкой на видном месте какого-нибудь особо уродливого дивана, и то после долгих уговоров и ссор. Отель лишает этой заботы, он твердо ставит пределы лихорадке приобретательства. И лишь нескольких реперов достаточно человеку, чтобы «присвоить» пространство. Помните старуху графиню у Сидни Люмета в «Убийстве в Восточном экспрессе»? Четыре фотографии в серебряных рамках и русская кружевная салфетка превращали купе спального вагона в уголок ее петербургского кабинета.
Отель — это полное отсутствие ответственности, в нем тебе оставляют заботу только о твоей кредитной карте. Вам не приходило в голову, почему такие свинские цены держат великие отели, которым и тысяча евро за ночь — не плата? Вы думаете, в них говорит жажда наживы? Ничуть, это обыкновенная самозащита. Кабы не цены, все бы там поселились. И я в первых рядах.
Автор — руководитель блока «Культура» газеты «Коммерсантъ»