Экономическая наука теперь «отлучена» от государства. Но, похоже, скоро ученые вновь сядут писать программы развития страны
Международные рейтинговые агентства не могут нарадоваться на макроэкономические показатели России, а в среде экспертов растет тревога: чем благоприятнее конъюнктура, тем меньше власть заинтересована в содержательной дискуссии о моделях развития экономики. Между тем более десятка отечественных экономистов, опрошенных Forbes и придерживающихся весьма разных взглядов, сходятся в одном: споры о том, как потратить сверхдоходы и нужно ли залезать в Стабилизационный фонд, не способны заменить серьезного анализа. Назрела острая необходимость в теоретическом осмыслении этапа, к которому подошла Россия.
«Государство по-настоящему нуждается в новых идеях, — уверен профессор экономического факультета МГУ Александр Аузан. — Потенциал модели начала 1990-х вычерпан до дна, досуха. Мы вступаем в зону структурной неопределенности». С этим согласен руководитель Центра социальных исследований и инноваций Евгений Гонтмахер: «Все понимают, что мы вновь на развилке, только неясно, на какой».
За спиной Гонтмахера богатый опыт работы как в науке, так и в исполнительной власти. Экспертное сообщество сегодня «варится в себе», поскольку не чувствует интереса со стороны госаппарата. Традиции России таковы, что без запроса «сверху» интеллектуальная деятельность как-то хиреет…
Правда, на горизонте — избирательная страда 2007/2008, любая солидная партия и тем более уважающий себя кандидат в президенты обязаны иметь экономическую программу. Так что научное сословие ждет масштабных заказов наподобие того, что в 2000 году получил Центр стратегических разработок (ЦСР). В ту пору его возглавлял Герман Греф.
ЦСР и сегодня готов побороться за авторство программы будущего президентства, но ему явно придется конкурировать с другими «фабриками мысли». Так, вице-президент РАН Александр Некипелов и директор Института экономики РАН Руслан Гринберг вошли в группу, собравшуюся под патронатом министра информационных технологий и связи Леонида Реймана. Академики намерены предложить принципиально новую модель. России, считает Гринберг, необходима «радикальная смена экономической парадигмы». Она, по мнению ученого, неизменна с 1991 года — ее проводит в жизнь «общество анонимных реформаторов», которых «по какому-то недоразумению называют либералами». Под их руководством «экономика растет, но деградирует». Руслан Гринберг и социолог Александр Рубинштейн — авторы концепции экономической социодинамики, отвергающей и дирижизм, и монетаризм. Государство, считают они, необходимо внедрить в конкурентный рынок как особый социальный субъект.
Научный руководитель ЦСР Ксения Юдаева согласна с тем, что преобразования вступают в новый этап, однако видит в этом не слом тенденции, а естественный ход событий. «Реформы в Чили, например, которые многие считают образцовыми, делятся на‑два периода. Сначала «чикагские мальчики», действовавшие строго по американским учебникам и создавшие базовые условия. Затем учет местных особенностей и реализация своих, а не универсальных рецептов — налог на приток краткосрочного капитала, инновационный Фонд Чили и прочее». В России 1990-х также осуществлены базовые вещи, при этом по сути копировались готовые западные сценарии. Теперь задача — от них отойти. По мнению Юдаевой, власти пытаются предпринять нечто подобное. В этом ряду, например, — нашумевшая идея главы экспертного управления администрации президента Аркадия Дворковича о замене НДС налогом с продаж.
Ректор Академии народного хозяйства при Правительстве РФ и член гайдаровской команды Владимир Мау не согласен с тем, что дискуссия когда-либо затихала. Институт экономики переходного периода, где также трудится Мау, — один из самых активных научных центров, с начала 1990-х много работающий для правительства.
В 2002–2003 годах, напоминает Мау, обсуждались четыре модели: дирижистская, с опорой на финансово-промышленные группы, радикально либеральная с резким снижением налогов и нагрузки на бюджет и, наконец, модель, основанная на выращивании современных экономических и политических институтов. Вторую модель «закрыло» «дело ЮКОСа», третья была изначально заложена в программе Грефа 2000 года, однако в силу разных причин так и не реализовалась. «Выбор свелся к двум — первой и последней, теперь же движение происходит в обоих направлениях, причем они дополняют друг друга, — полагает Мау. — Непосредственное участие государства в экономике приобретает более прозрачные и институционализированные формы (например, создание Инвестиционного фонда), они пришли на смену бессистемным попыткам вмешательства в хозяйственную жизнь путем индивидуальных решений по отдельным предприятиям или секторам».
Эксперты согласны, что конкретная экономическая практика обогнала теорию, но действия различных центров власти не складываются в единую линию. «К сожалению, госорганы страдают всем букетом болезней конца политического цикла, когда групповые интересы преобладают над общими», — сетует Аузан.
При этом курс явно требует именно фундаментального, а не конъюнктурного осмысления, поскольку не вписывается в классические модели. «Есть, например, теория госкапитализма, составленная на основании разнообразного опыта: от Германии и Италии 1920–1930-х годов до азиатских «тигров», — рассуждает Гонтмахер. — Но мы в нее не укладываемся, потому что нет национализации, а есть скорее особая форма перераспределения собственности».
Вообще, национальных особенностей хватает. Например, сторонники различных теорий яростно спорят о том, как влияет на экономику усиление государства. В российском случае однозначного ответа нет. «Внутри страны предприниматели страдают от усиления государства и пытаются этому противостоять, — говорит Леонид Григорьев. — А вовне бизнес выигрывает от укрепления государства на мировой арене, поскольку это поддерживает экспансию отечественного капитала». Действительно, российские корпорации давно работают на глобальном рынке, где важна крепость национальных «тылов».
Григорьев — основатель Ассоциации независимых центров экономического анализа, в рамках которой проводятся диспуты по ключевым вопросам экономического развития. «Пятнадцать лет переходного периода от социализма к капитализму привели нас куда-то в другое место, это время во многом растрачено впустую. Использовалась модель трансформации небольшой страны с открытой экономикой, а это заведомо не описывает российскую ситуацию», — говорит Григорьев. На очереди, считает он, «второй переходный период», уже к‑нормальному капитализму. Задача теории — осмыслить, сконцентрировать и применить к российским условиям тот огромный путь, который западный капитализм прошел за полвека «от Кейнса с его дирижизмом до неолибералов Рейгана и Тэтчер».
Российские трудности с анализом отражают мировой кризис экономической теории. «Страны невозможно больше рассматривать изолированно, — говорит главный экономист «Тройки Диалог» Евгений Гавриленков. — Барьеры снижены, капитал свободно перемещается куда угодно, и рекомендованные теорией меры по стимулированию [в той или иной стране] конъюнктуры могут не работать вовсе или, по крайней мере, срабатывать не полностью».
«Классическая экономика уходит в прошлое вместе с классическими политическими идеологиями. Как только Запад попытался распространить себя на новые территории, стало понятно: то, что работает в мире западных традиций, дает сбой в других местах», — рассуждает Евгений Гонтмахер. Не случайно, указывает ученый, в последние годы Нобелевскую премию по экономике все чаще получают не экономисты-математики, а исследователи гуманитарной сферы. Анализируются поведенческие мотивации и ожидания экономических субъектов, теории выбора и конфликтов. Правда, Гавриленков считает, что в течение ближайших 5–8 лет макроэкономика снова будет востребована, теперь уже для оценки глобальных процессов.
Все опрошенные эксперты воздерживаются от того, чтобы формулировать рецепты на будущее. Практика преобразований научила: в реализацию любой концепции в России постоянно вмешивается какой-то особый фактор. А всякая программа действий является сложным компромиссом между теорией, практическими условиями и интересами, причем последних все больше. Где-то на пересечении этих трех векторов, очевидно, и следует ждать появления новой модели российской экономики.