Как болезни рынка труда тормозят развитие экономики
О рынке труда, качестве и количестве трудовых ресурсов в России подозрительно мало говорят. Будто и нет этого рынка или здесь все так благополучно, что не стоит и вспоминать о нем. Если компания не может подобрать себе достойные кадры — это, безусловно, частная проблема компании. Но если на трудовом рынке в целом наблюдаются системные перекосы, то это уже проблема всей экономики. О деформациях рынка и о том, как их можно сгладить, рассказывает профессор Владимир Гимпельсон, возглавляющий Центр трудовых исследований Высшей школы экономики.
— В России существует проблема трудовых ресурсов? Часто можно слышать: мол, демографическая ситуация такова, что без массового завоза рабочей силы рынок труда просто рухнет…
— Все сложнее. Трудонедостаточность и трудоизбыточность часто сосуществуют. Возьмите Францию или Германию. Если судить по притоку иммигрантов и способности рынка труда к их поглощению, это трудонедостаточные страны. А с точки зрения уровня безработицы они трудоизбыточны. Структура экономики меняется, а немцы или французы не идут на низкоквалифицированные работы. Лучше уж «посидеть» на пособии. При этом создание новых «хороших» рабочих мест буксует.
— Но у нас-то нет таких пособий.
— Таких пособий нет, но определенные амортизаторы есть. Поэтому на тяжелую и грязную работу местные жители, особенно в крупных городах, не пойдут, даже если им будут за это платить заметно больше, чем мигрантам.
— И все-таки есть ли расчеты будущих моделей рынка труда? Ну, например, насколько дефицит трудовых ресурсов может воспрепятствовать тому же удвоению ВВП?
— На мой взгляд, для ускорения экономического роста нужна либеральная политика, максимально поощряющая частную инициативу. Диверсификация экономики потребует дополнительной рабочей силы. Подобный сценарий явно не вписывается в доминирующие сейчас тенденции госкапитализма. А если исходить из них, нужно прежде всего понять, какова будет структура ВВП. Для «экономики трубы» много работников не нужно. Но она, похоже, и не удвоит ВВП.
— То есть с дефицитом трудовых ресурсов проблем нет?
— Так нельзя сказать. В долгосрочном плане они очевидны. Ведь ВВП создается взаимодействием труда и капитала. Если труда становится меньше, то никаким капиталом его не заменить. Кроме того, если некий ресурс дефицитен, то цена его растет. То есть дефицит труда становится фактором инфляции. К тому же из-за удорожания рабочей силы страна становится экономически неконкурентоспособной…
Есть и другая серьезная проблема. При сохранении нынешних тенденций депопуляции огромные восточные территории выключаются из экономической деятельности. Население сокращается, вдали от крупных городов производство утрачивает всякий экономический смысл, поскольку потребителей там просто нет, а транспортные издержки запредельно велики. Население поляризуется — часть перемещается на запад, в Центральную Россию, другая может двинуться на Дальний Восток. А что между? Образуются регионы не трудонедостаточные, а, если так можно выразиться, трудоненужные… С этим очень сложно что-либо сделать. Необходимо сочетание, с одной стороны, очень либерального подхода к предпринимательской деятельности, чтобы стимулировать бизнес на местах и привлечь новых предпринимателей, с другой — политики поощрения миграции.
— А качество рабочей силы в России влияет на перспективы развития?
— Безусловно. Человеческий капитал имеет ключевое значение. Здесь мы сталкиваемся с очень интересным феноменом. У экономистов есть такое понятие — «отдача» на образование. Это рост оплаты труда в связи с дополнительным годом образования. За последние 15 лет показатель отдачи на образование в России резко вырос. В начале 1990-х он составлял 2%, то есть образование, при прочих равных, практически не вело к росту зарплаты. Сейчас у нас около 10%. Очень высокий показатель, близкий к уровню США. Это в значительной мере объясняет и бум в сфере высшего образования: все молодые люди хотят получить высшее образование.
— Это хорошо?
— В принципе наличие образования всегда лучше его отсутствия. Однако быстрый рост числа вузов и количества студентов не подкреплен поддержанием качества образования. Отстает инфраструктура, не хватает достойных профессоров, зачастую дипломы продаются, как пирожки. Высшее образование становится социальной нормой, но не обеспечивает нужных рынку труда знаний и навыков. Обладателей дипломов много, а хороших и умелых работников — мало. Всеобщая «дипломизация» дезориентирует работодателя, увеличивает его издержки на поиск работников и т. п.
Интересно, что наша страна отличается очень высокой долей занятых в образовании. Экономисты знают про так называемый закон Вагнера: размер государства, при прочих равных, растет по мере экономического развития. То есть чем богаче страна, тем выше спрос на образование, науку, экологию и пр. Бедная страна всего этого просто не может себе позволить. У нас же все наоборот. Чем депрессивнее регион, тем больше чиновников, учителей и врачей. В 1990-е годы региональные власти зачастую использовали занятость в бюджетной сфере для того, чтобы выколачивать деньги из центра. Чем больше бюджетников, тем больше оснований требовать трансферты. Часть сразу разворовывалась, а другая шла на создание новых рабочих мест в той же бюджетной сфере. После этого все начиналось сначала… В ряде регионов (в Тыве, Бурятии, Калмыкии) доля занятых в образовании доходит до 15–20% от всех занятых. Для сравнения: в Москве это порядка 5%, в целом по России — около 9%, а в среднем по странам Организации экономического сотрудничества и развития не более 8%.
— Трудящиеся в странах Евросоюза все время борются за свои права. Вопрос о занятости — в центре любых выборов, да и полемика, связанная с евроинтеграцией, все время крутится вокруг рынка труда. В России же — тишь да гладь. Нет проблем в этой сфере?
— Проблем полно, а вот принципы другие. На рынок труда сильно влияет законодательство о защите занятости, определяющее издержки найма и увольнения работников. В континентальной европейской модели с ее обширными социальными гарантиями уволить работника очень трудно. Но логика работодателя проста: если нельзя уволить лишних людей в период спада, то нет смысла нанимать их в период роста. В итоге новые рабочие места не создаются, безработица становится хронической… Это типичная ситуация для Франции, Италии, Германии, Испании. Все политики признают проблемы, но их решение требует малопопулярных мер по дерегулированию рынка труда. На это политики не решаются, поскольку боятся затронуть интересы избирателей. Если реформы и проводятся, то по краям рынка труда, увеличивая нестандартную занятость. Растет число работающих неполный рабочий день, по срочным контрактам, в агентствах по лизингу персонала и т. п. При этом в рамках либеральной англосаксонской модели высокая предпринимательская активность успешно создает рабочие места.
— Но в России скорее континентальная система?
— В России система уникальная. По интегральной шкале жесткости законодательства о защите занятости, предложенной Всемирным банком, Россия имеет 61 балл против 45 в среднем для стран Организации экономического сотрудничества и развития (чем выше оценка, тем более «зарегулирован» рынок труда). В области регулирования увольнений разрыв еще больше: 71 балл против 28. То есть законодательство еще жестче, чем в странах континентальной Европы. Если бы ему следовали буквально, то весь рынок труда оказался бы парализован. Но оно практически не работает. Институциональная суть российской модели заключается в переплетении крайне жестких правил, зафиксированных в трудовом законодательстве, с массовой практикой неформальных договоренностей, позволяющих эти правила смягчать или обходить. Подобное устройство смягчает внешние шоки при помощи снижения продолжительности рабочего времени, а также экономии издержек на рабочую силу, включая и заработную плату, но сглаживает колебания в уровнях занятости и безработицы.
— Получается, что мы прогрессивнее европейцев?
— С точки зрения гибкости рынка — можно и так сказать. Но это порождает массу других проблем. Вот только некоторые из них. Систематическое нарушение договорных обязательств подрывает уважение к институту контракта, а это фундамент современной сложно организованной экономики. Сокращается горизонт принимаемых решений, это ликвидирует стимулы к инвестициям в человеческий капитал, главный источник повышения производительности. Рынок информационно непрозрачен, поскольку соблюдение условий контракта не гарантировано. Это повышает общие издержки поиска, замедляет перераспределение рабочей силы из неэффективных секторов экономики в эффективные. Замедляются темпы создания новых рабочих мест и реструктуризации, поскольку появляется возможность сохранять старые неэффективные места. В результате проигрывают и работодатели, и работники. То есть все.
— Насколько остра проблема безработицы в России?
— Безработица у нас низкая. Экономика растет, и безработица продолжает сокращаться. В 1999 году она была выше 13%, сейчас меньше 8%. По меркам ОЭСР — очень неплохой показатель. Для примера: в Польше, Словакии, Болгарии безработица выше более чем вдвое. Однако важно иметь не только низкую безработицу, но и высокую занятость.
— Разве это не одно и то же?
— Нет. Есть еще третья категория — экономически неактивное население. То есть они не работают и не стремятся. Студенты, пенсионеры, домохозяйки… Например, в Венгрии довольно низкая безработица, невысокая занятость и большая доля «остатка». В России уровень занятости высокий — около 65% для населения в возрасте 16–64 года. Правда, структура этой занятости — отдельная сложная тема. Скажем, у нас за годы реформ число занятых в секторе услуг выросло с 40% до 60%, это свидетельствует о движении общества в новое постиндустриальное состояние. Однако сами эти услуги далеки от «постиндустриальных» — торговля, медицина, образование… Нам нужны хорошие рабочие места: высокооплачиваемые, стабильные, в меру защищенные. В то же время количество рабочих мест в компаниях у нас не растет. Более того, на фоне значительного экономического роста в 1999–2005 годах мы потеряли около 4 млн рабочих мест на крупных и средних предприятиях. Было около 42 миллионов, стало около 38. Общий же рост занятости с 64 до 66 млн человек нам обеспечил неформальный сектор! Эта тенденция сохраняется, и ее причины — в плохом инвестиционном климате.
Другая специфическая проблема нашего рынка труда — это сверхгибкая зарплата. Именно колебания зарплаты позволили нам в 1990-е годы избежать кризиса занятости и безработицы. Но за относительное благополучие с занятостью и безработицей мы заплатили обвалом зарплаты. Россия прошла через три шока (1992, 1994, 1998), и каждый раз реальная зарплата теряла треть.
Причина такой сверхгибкости в том, что заработная плата привязана не к индивидуальной производительности работника, а к результатам деятельности его компании. С соответствующими поправками это относится к фирмам, регионам, бюджетным организациям. В хорошие времена работодатель делится с работником, в плохие — наоборот.
— Получается, что у нас очень гибкая система.
— Да, она гибкая и адаптивная, но очень произвольная и совершенно непрозрачная. Это спасает от безработицы по европейскому сценарию, потому что там зарплата в силу высоких трудовых и социальных стандартов фиксированная, и снизить ее при ухудшении конъюнктуры работодатель не может. Так что в борьбе с издержками он сокращает занятость, а наш работодатель — заработную плату. Но если у нас минимальную заработную плату резко поднять, например, до уровня прожиточного минимума, то многие предприятия (например, в легкой промышленности или сельском хозяйстве) будут вынуждены сильно подсократиться. Тогда мы столкнемся с ростом безработицы.
— Получается, что нынешняя модель рынка труда в России строится на множестве неформальных факторов и допущений. Так же не может бесконечно продолжаться?
— Бесконечно не может. Но достаточно долго, по-видимому, может. Если экономический рост сохранится и государство воздержится от резких шагов, то эта модель проживет еще не один год. Ее основные «винтики» слишком хорошо подогнаны друг к другу и «сработались» за последние 15 лет. Другое дело, что, позволяя решать одни проблемы (например, обеспечивать низкую безработицу), эта модель создает другие.
— Что, по-вашему, нужно менять?
— Смена системной модели рынка труда — это слишком сложный вопрос, на который трудно кратко ответить. Это вопрос не только экономики, но и политики. Я уверен в том, что России нужен весьма либеральный рынок труда, но при этом крайне жесткое соблюдение имеющихся норм. Такой рынок не исключает сильную социальную защиту, но это должна быть защита людей, потерявших работу, а не абстрактных рабочих мест. Мне также видится «национальный проект» по расчистке институциональных завалов, препятствующих созданию новых рабочих мест. Ведь создание рабочих мест — это рост производительности труда, реструктуризация экономики, рост ее конкурентоспособности. А значит, и рост доходов всех слоев общества. То есть во многом противоположность тому, что есть сейчас.