Тоже Египет

В Асуане, на гребне гигантской плотины, я был представлен невысокому плотному мужчине восточной внешности и сопровождающей его даме.

— Мое имя Аббас, Усама Аббас, а это моя жена.

Вместе нам предстояло спуститься на корабле по Нилу, проделав за три дня путь от Асуана до Луксора. Уже через несколько минут я понял, что мой спутник — страшно популярный в Египте персонаж: со всех сторон, побросав свои посты, к нам бросились солдаты, охранявшие плотину. Охранники, отталкивая друг друга, пытались пожать аббасову руку и перемолвиться с ним хотя бы словом.

— Усама — актер, он играет комические роли во многих популярных телесериалах, в театре, — объяснила мне мадам Аббас. — Боюсь, что на берегу нам проходу не дадут. В Каире мы, к сожалению, не можем выйти из дома и пройтись по набережной. Машина, дом, машина, студия…

Следующие дни мы встречались в корабельном ресторане, потягивали ледяной чай и обсуждали то шансы Хиллари Клинтон стать американским президентом, то египетское кино, то книги.

— Вы знаете, что в Александрии на деньги ООН построили новую библиотеку? Шикарное современное здание, на восемь миллионов томов, — Аббасу было явно приятно говорить о том, что в его стране строятся не только туристические отели. — Генеди (египтяне привычно произносят мое имя на египетский лад), ты должен поехать в Алекс, это потрясающий город.

— Дорогой Аббас, что же там делать зимой? Море холодное, могилу Александра так и не нашли, Фаросский маяк давно разрушен, прежняя библиотека сгорела. Там есть хотя бы гостиница приличная?

— В Александрии прекрасно круглый год. Главное в Алексе улицы, дома, воспоминания. Что касается гостиниц, то там сохранилось несколько забавных мест. Особого комфорта не жди, но дух гарантирован. Вот, к примеру, хотя бы «Эль Саламлек» — раньше там был летний королевский дворец.

Улучив момент, я позвонил Ашрафу, своему агенту из Abercrombie and Kent. Уже добравшийся до постели Ашраф, сдерживая зевок, уверил, что встретит меня в каирском аэропорту с билетами в Александрию и подтверждением бронирования гостиницы. На следующее утро я вылетел в Каир. Актер с женой остались в Луксоре.

Синий форменный пиджак и желтый галстук Ашрафа были видны издалека.

— Вы едете на поезде. От Каира до Алекса всего два часа пути, вот ваш билет в вагон первого класса.

К тому времени я уже научился разбирать арабские цифры:

— Это что, правда? Билет стоит 34 фунта? Это же меньше шести долларов!

— Да, или десятая часть среднего по египетским меркам месячного заработка. Мне удалось забронировать El Salamlek Palace, но только на две ночи. Третью вы проведете в гостинице Windsor, это в самом центре города.

— А где же этот ваш «Саламлек»?

— О, это прекрасные сады Монтаза на берегу моря. Дело в том, что дедушка последнего нашего короля строил «Эль Саламлек» в качестве охотничьего дворца. Такова была официальная версия, хотя все знают, что дом был предназначен для его любовницы. Потом король Фуад, отец Фарука, построил рядом огромный дворец Монтаза, куда летом из Каира переезжал двор. Самому Фаруку «Эль Саламлек» был больше по душе, и он в отличие от отца стал летом жить и работать именно там. Сейчас сады Монтаза — в черте города, но до центра по набережной — километров двадцать. В «Эль Саламлеке» вас ждет Pasha Suite — двухкомнатный номер с видом на море.

Пресловутый «Эль Саламлек» оказался красивым столетним домом с недавно врезанными в оконные проемы зелеными алюминиевыми вакуумными рамами. Стоящий на фоне столь же зеленых дверей швейцар, одетый в красный кафтан и феску, не проявил к нам никакого интереса. Мы с двойником Ашрафа, встретившим меня в Александрии, вылезли из автомобиля, оставив водителя разбираться со швейцаром и багажом, и прошли внутрь дворца. Девушка в леопардовых джинсах, легкомысленном топике и с табличкой Guest Relations на груди отобрала у меня паспорт и завела в пахнущий черносливом старинный лифт с зеркалами.

— Pasha Suite, — девушка в леопардовых штанах наконец-то произнесла свои первые слова, указывая мне на тяжелую дверь с ручкой, в которую надо было вставлять пластиковую карту.

Войдя в огромный номер, забитый антикварной мебелью, я понял, что Усама Аббас имел в виду, когда говорил об особом александрийском духе. Старые, давно не менявшиеся ковры, которыми много лет назад устелили полы моего номера, хранили все запахи предыдущих обитателей Pasha Suite. Я бросился открывать окна, но современный механизм алюминиевых зеленых уродцев не поддавался.

Вместо того чтобы распаковывать вещи, я пошел в ресторан «Аль-Фарук». Ресторанный зал, как мне объяснили, когда-то служил молодому королю Фаруку кабинетом. Нельзя сказать, что монарх был истовым правителем государства. Его тянуло к девушкам, светской жизни, роскошным автомобилям. Не знаю, что уж он делал в кабинете, но легкомысленный декор — витражи с изображениями той самой пассии деда, барочные завитки резьбы по дереву и прочая роскошь — явно не понуждал Фарука к исполнению монаршего долга.

Зато ресторан — с французской кухней, между прочим, — среди всего этого шика смотрится вполне органично. Я заказал салат из артишоков и шатобриан, местное красное «Омар Хайям» и углубился в недочитанную в поезде «Жюстин» Лоренса Даррелла — первую часть его «Александрийского квартета». Обед, как ни странно, удался до такой степени, что даже чудовищное вино показалось не столь плохим.

После обеда я попросил отвезти меня в другую гостиницу. Windsor — свидетель былого величия Города — стоит на самом берегу, на Корнише (так называют здесь набережную). Огромные окна салона смотрят на море и на прохожих. Кафе по обеим сторонам от входа, как и пятьдесят лет назад, забиты мужчинами, раскуривающими кальяны. Меня проводили в угловой номер с огромной кроватью и старым скрипучим шкафом. Морской ветер пробивался сквозь щели в настоящем, не пластиковом окне, под балконом проносились машины, грохотали запряженные осликами повозки. Здесь чувствовался Город.

Следующее утро, начатое нильскими бобами и хумусом, продолжилось в Греко-римском музее Александрии. На ступенях меня ждала миловидная тетка — в ее обществе мне предстояло провести два ближайших дня.

— Мое имя Хала, но дочери зовут меня Лулу. Можете обращаться так, как вам удобнее.

Хала-Лулу быстро показала мне прекрасную коллекцию, ценность которой только умножалась нечеловеческими размерами музея. Особо запомнились мне мумия крокодила, бронзовая ванна-саркофаг и коллекция терракотовых фигурок, которые писатель Форстер в своем гиде обозвал глупыми и вульгарными. В открытом дворике дети собирали из деталей специального конструктора модель древнего египетского храма.

Еще несколько часов мы потратили на знаменитые катакомбы (семейный склеп на 130 персон), колонну Помпея, античный амфитеатр и ту самую новую александрийскую библиотеку, о которой говорил в Луксоре актер-комик. Огромное здание, по мысли норвежских архитекторов напоминающее закатное солнце, действительно рассчитано на 8 млн томов, из которых пока удалось собрать не более пятисот тысяч. Вся мебель — из Швеции, оборудование — еще откуда-то. За компьютерами — прилежные девушки-зубрилки в хиджабах.

В библиотеке три выставочных зала. В одном из них экспонируются разные манускрипты, среди которых копия венецианского папируса, единственного сохранившегося после пожара текста из той, настоящей александрийской библиотеки, бывшей когда-то самым большим книжным собранием античного мира.

В соседнем зале я нашел выставку старых фотографий. Прекрасные особняки богатых торговцев хлопком, дипломатов, военных, кафе, бесконечные ряды магазинов с парижскими вывесками, горожане, одетые по европейской моде, жители мусульманских кварталов в галабеях и чадрах — вот портрет Города, о котором писал Даррелл: «Пять рас, пять языков, дюжина помесей, военные корабли под пятью разноцветными флагами рассекают свои маслянистые отражения у входа в гавань».

Тот Город (а Даррелл писал об Александрии только с большой буквы) достиг расцвета в двадцатых — тридцатых годах прошлого века. Итальянцы, греки, англичане, евреи, армяне, арабы — тогдашнее население Александрии можно было приводить в качестве объяснения слова «космополитизм». Belle Epoque, Art Deco — домами в этих стилях заполнялись улицы города, основанного Александром Великим. Сегодня, естественно, не так легко увидеть красоту сохранившихся до наших дней фасадов особняков и доходных домов под слоем копоти — нас этим не удивить, мы научились видеть великолепие, побитое временем.

Под некоторыми снимками было предусмотрительно подписано «не сохранился», кое-где был указан современный адрес: «Аль-Хорея-роуд, ранее рю Фуад и рю Розетт, до этого Розетта-Гарденз-стрит». Имена улиц здесь меняли столь часто, что даже в предвоенные годы авторы писем были вынуждены указывать на конвертах по два-три наименования. Таксистам при этом надо было говорить нечто совсем другое — арабы привыкли различать городские кварталы по именам мечетей.

Когда мы с Халой-Лулу вышли из библиотеки и дошли до ожидавшего нас автомобиля, я решил взять из банкомата немного наличных для похода в ресторан. Еще в прошлогоднем издании какого-то популярного гида туристов строго предупреждали, что попытка снять деньги с карты — пустой номер, сегодня же банкомат можно найти на любом углу. Когда я — уже с деньгами — вернулся к автомобилю, того уж и след простыл. Водитель, увлеченный беседой с Халой, просто не посмотрел на заднее сиденье и дал газу.

Я вышел на бывшую рю Фуад и пошел, сверяясь с планом из книжки Форстера, в сторону бывшей знаменитой торговой улицы Шериф Паша, Кузнецкого Моста предвоенной Александрии. На углу, как и было обещано Форстером, я нашел огромное банковское здание — копию римского палаццо Фарнезе. Кое-где на обшарпанных фасадах еще сохранились вывески армянских ювелирных магазинов, французских модных домов, греческих парикмахерских. Поверх них лепились наслоения поздних времен — таблички с именами адвокатов, портных, реклама транспортных компаний. На светофоре рядом со мной затормозил автомобиль, из которого выскочили взволнованные водитель и Хала. Кое-как успокоив своих провожатых, я предложил ехать на набережную в какой-нибудь рыбный ресторан.

Заняв в заведении Fish Market стол с видом на форт Кайт Бей, реинкарнацию Фаросского маяка, мы стали разглядывать дайверов, готовившихся к погружению прямо под нашими окнами. На мелководье сохранилось множество останков древнего города — каждый сезон все новые и новые статуи, поднятые из моря, появляются в садах и на перекрестках Александрии. За моей спиной две пожилые дамы по-французски вспоминали молодость.

— Сейчас бывшие александрийцы все чаще приезжают сюда. Пятьдесят лет назад Насер их отсюда прогнал, но стариков тянет на те места, где они родились и провели молодость, — Хала прислушалась к разговору соседок, — представляете, они до сих пор сохранили наш акцент.

Ближе к ночи я пошел гулять по Александрии. На центральной площади, бывших Французских садах, я поймал себя на мысли, что я — в европейском городе. Вокруг бурлил восточный базар, с минаретов в очередной раз орали муэдзины, а ощущение пусть неприбранного, пусть шумного, но европейского города не покидало меня. Было уже темно, и площадь Мухаммеда Али, турецкого правителя Египта и родоначальника последней королевской династии, уже казалась точной копией римской Кампо ди Фьори, а улицы вокруг — сестрами парижских левобережных кварталов. Я шел по городу, который быстро превращался в один огромный рынок: зажигались яркие лампы, прямо на проезжую часть выносились прилавки, на повозках привозили хлеб и овощи. Полночи я переходил с улицы на улицу, пил кофе.

В квартале у мечети Аттарин, на антикварной «блошинке», я снова попал в Европу. Здесь не продают ковров, восточных нарядов, инкрустированных слоновой костью и перламутром подставок под Коран, здесь торгуют остатками того Города, где жили Даррелл и Форстер: столовым серебром с фамильными вензелями, хрустальными люстрами, иконами, бронзовыми канделябрами, мраморными купидонами. В каждой из таких лавок в дряхлом кресле в углу сидит дряхлый хозяин, когда-то скупивший всю эту рухлядь у уезжающих навсегда итальянцев, греков, англичан. На соседних улицах, украшенных в честь чьей-то свадьбы полосками фольги и фонариками, ты снова окунаешься в жизнь арабского города. «Идешь сквозь египетский квартал, — писал Даррелл, — и запах меняется — аммиак, сандал, селитра, специи, рыба».

К утру Город, привыкший пережидать ночью летнюю жару, утихомиривается. Торговцы тканями опускают жалюзи, извозчики ведут сонных лошадей в стойла, безучастные ко всему уборщики выметают из кафе на тротуары горы мусора. Я уже любил Александрию. Мне потребовался всего один день. В следующий раз, пожалуй, приеду сюда надолго.