За плечами у Зельфиры Трегуловой — 28 лет кураторского стажа, год с небольшим руководства Третьяковской галереей и самая успешная за всю историю российских музеев выставка Серова.
— Вы открыли в марте выставку Гелия Коржева, готовите «Оттепель», выставку Айвазовского. Три больших сложных проекта, не считая программы «Третьяковская галерея открывает запасники» и многого другого. Это нормальный для вас темп или Третьяковка бросила новый вызов?
— Я всю жизнь работала в таком темпе, с того момента как пришла во Всесоюзное художественно-производственное объединение им. Вучетича. В 1992 году, например, была координатором выставки «Великая утопия», проходившей в Германии, Голландии и Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке — 1500 экспонатов из 56 собраний со всего мира. Так что я привыкла к работе в достаточно экстремальном режиме. Но вы правы: это огромная нагрузка на все наши выставочные службы с учетом того, что у нас есть в этом году и международные проекты. В частности, выставка из Национальной портретной галереи Лондона или «Шедевры пинакотеки Ватикана», которую мы откроем осенью.
— Что такое подготовить выставку? Посетитель видит финал — развеску, освещение, каталоги. А с чего все начинается?
— С самого главного — концепции выставки. Здесь залог успеха или провала проекта. Может быть вполне интересная, актуальная тема, но вопрос в том, как разработан сценарий. Мой опыт показывает, что ты должен несколько раз перебрать состав выставки для того, чтобы прийти к какому-то оптимальному результату. Бывает, что жизнь вносит свои коррективы, если речь идет о многосоставных проектах, в особенности с привлечением работ из зарубежных музеев. Приходится делать замены, а значит, подбирать другой круг вещей, которые данную картину поддерживают или вступают с ней в диалог. Это сложный, но, уверяю вас, крайне увлекательный процесс.
— Когда вы возглавили Третьяковку, подготовка выставки Серова была в разгаре. Вы что-то меняли?
— Список работ остался прежним, поменялся тематико-экспозиционный план — то, как работы объединяются в те или иные группы и сочетания. Собственно, это и есть сценарий выставки. И мы довольно серьезно изменили выставочную архитектуру. Целью было создать внутреннюю открытость экспозиции и эффект, который вызывал бы возглас «Ах!» у каждого, кто зайдет. И то, что мы сделали, сработало. Могу сказать, что я водила по этой выставке самых разных людей, и это было легко и увлекательно, потому что между произведениями выстраивались диалоги, все время менялась точка зрения, менялся вид, открывались новые перспективы и смыслы. А людям имманентно нравится то, что меняется.
— Каким было впечатление самого высокопоставленного гостя — президента Путина?
— Мне сложно судить, но могу сказать, что он был очень хорошо подготовлен и ему было интересно. Он хорошо знал и биографию Серова, и его работы, какие-то детали и моменты, которые, в общем-то, знают специалисты.
— Выставка Коржева готовилась три года. Это 150 работ из шести российских музеев и нескольких частных коллекций, в том числе американских. Сложно было со всеми договориться?
— Проект начинался как совместный — Третьяковская галерея плюс РОСИЗО, где я была тогда генеральным директором. РОСИЗО обеспечило присутствие музеев Саратова, Самары, Краснодара и Кемерово, включая транспортировку и страховку картин. Крупнейшая частная подборка — это 31 работа из собраний Рэя Джонсона, еще шести американских коллекционеров и Музея русского искусства в Миннеаполисе, основателем которого является господин Джонсон. Уговорить его было самым сложным (Рэй Джонсон — американский меценат и арт-дилер, специализирующийся на реалистической живописи. — Forbes Woman). Буквально через месяц после своего назначения директором Третьяковской галереи я отправилась в Миннеаполис. Ровно два дня я общалась с господином Джонсоном, убеждая его, что это будет исключительный проект, дань памяти художнику, которого он хорошо знал и глубоко уважал. Уезжала я с обещанием, что он и те коллекционеры, с которыми он меня познакомил, предоставят нужные картины.
Без этих картин выставки бы не получилось. Сразу после приезда из Миннеаполиса я встретилась с Алексеем Ананьевым, основателем Института русского реалистического искусства, где хранится самое большое в нашей стране собрание работ Коржева. Он сам подбирал их для Ананьева, как, впрочем, и для Рэя Джонса. Алексей Николаевич согласился финансово поддержать проект в его основной части и предоставил 18 картин из своей коллекции. Спонсором также стал Андрей Васильевич Филатов, но в меньшей степени, чем когда мы в РОСИЗО делали с ним три выставки Виктора Попкова. Бюджет выставки Коржева очень большой, и пока у нас некий дефицит средств, но я думаю, мы с этим вопросом справимся.
quote_block node/316987— Бюджет выставочного проекта — это какая величина?
— Могу сказать, что это сумма с шестью нулями. В рублях, конечно. У нас все расчеты в рублях, поэтому бюджеты растут — по валютным счетам оплата идет по текущему курсу. Перевозка и страхование работ Коржева из Америки оказались очень дорогими. Транспортировка — самая существенная часть бюджета любой серьезной выставки. У портретной выставки из Лондона транспортные расходы составляют более половины бюджета. Последние 10 лет большинство российских музеев делают выставки на привлеченные спонсорские средства.
— Бюджет Фонда поддержки Третьяковской галереи в 2015 году вырос вчетверо, до 64,7 млн рублей. Это потому, что деньги выделялись под ранее обговоренные проекты или вам пришлось расширять круг спонсоров, убеждать, уговаривать?
— Скорее второе. Но мы при этом перезапустили сам фонд, сделали его активной работающей единицей, и сотрудники фонда привлекают финансирование не только для выставочных проектов. У нас сейчас полным ходом идет развитие всех наших площадок, всех программ. Конечно, мы общались и с прежними партнерами Третьяковской галереи (самые крупные — это ВТБ, «Ренова», BP) и привлекли новых. Алексей Ананьев — как раз новый партнер. Третьяковке начала помогать «Транснефть». Когда я работала в Музеях московского Кремля, то делала один зарубежный проект вместе с «Транснефтью» — замечательное сотрудничество. И эта компания оказывает нам регулярно очень серьезную поддержку.
— Базовые навыки кураторства вы получили в 1990 году, организуя выставку «Москва: сокровища и традиции» в музеях Сиэтла и Вашингтона. Вы как-то сказали, что чувствовали себя котенком, брошенным в воду…
— Да, я была этим котенком. Девушка с академическим образованием, закончившая аспирантуру, собиравшаяся писать умные толстые книжки и диссертации… Работа над этой выставкой началась в 1988 году, спустя два года ее посетили 920 000 человек в двух городах Америки. Она получилась восхитительной — видимо, с перепугу. Действительно восхитительной. Это было для меня огромной школой. В том числе того, как надо проводить переговоры, работать с дизайнерами и архитекторами. Тогда я поняла, сколь важна правильная концепция, правильное распределение материала. И детали, включая цвет этикеток на витринах. Это отдельное искусство — создание гармоничного выставочного зрелища. Потом, через несколько лет я узнала, что все это называется «кураторство».
— Что-то из приобретенного тогда опыта переговоров и общения с людьми вы используете до сих пор?
— Конечно. Но это ноу-хау, говорить не буду. Понимаете, это не просто какие-то правила и приемы, это понимание человеческой психологии и культуры общения. В 1980-е годы, когда я начала работать в системе Минкульта, люди не очень заботились о том, чтобы вежливо разговаривать, быть любезными и так далее. И я увидела, как высокая культура общения позволяет невероятно продвигаться в договоренностях. Как важно, например, всегда говорить «спасибо».
— А насколько важно говорить правду, показывать, что ты можешь, а чего нет? Можно ли блефовать?
— Опять же, воздержусь от ответа. Но тогда я научилась искать основания для того, чтобы человек, с которым ты общаешься, был тебе симпатичен. Видеть в нем в первую очередь положительные черты, которые тебе импонируют. Бывают случаи чрезвычайные, когда ничего не получается. Но тем не менее это очень важно: должен быть положительный настрой. И еще я научилась общаться со спонсорами. Спонсором той выставки выступала компания Boeing, ее представители приезжали в Москву, я водила их по музеям, показывала, что мы хотим демонстрировать в Сиэтле. Я поняла, что нужно впечатлять людей масштабом задачи: вне зависимости от тех денежных (или каких-то других, как в Америке) дивидендов, которые они получат, это будет проект, который станет важной вехой и в истории компании, и в истории взаимоотношения двух стран.
— Предложение возглавить Третьяковку для вас было неожиданным?
— Неожиданным, честно.
— Вы как-то взвешивали риски? Как быстро приняли решение?
— Решение я приняла довольно быстро, менее чем за сутки. Перед назначением я вышла из своего кабинета в РОСИЗО, приехала к Владимиру Ростиславовичу Мединскому — и все, в тот кабинет больше не вернулась. Вещи паковали без меня. Раздумья были только в связи с тем, что у меня оставалась незавершенной выставка «Космонавты». Я прекрасно знала, сколь она важна для России, Великобритании (участвовал лондонский Музей науки), для всей Европы. Я понимала, что никогда себе не прощу, если не сделаю всего, чтобы она состоялась. Пришлось мобилизовать силы душевные и физические для того, чтобы к моменту перехода подписать все договоры по «Космонавтам». Еще смущало, что я инициировала в РОСИЗО работу над несколькими серьезными проектами — как они будут идти в дальнейшем?
Я понимала, что у Третьяковки невероятный потенциал, в первую очередь у Крымского Вала, и этот потенциал можно развить. По крайней мере можно попробовать. Я знала многих сотрудников Третьяковки по проектам, которые делала и в 1990-е, и в нулевые, и в начале 2010-х. Знала, с кем буду работать. Конечно, пугали многие вещи, в частности масштабная стройка: я точно не строитель. С другой стороны… Давайте не будем кривить душой — от таких предложений не отказываются. Такой шанс появляется раз в жизни, и не хотелось прожить ее оставшуюся часть кусая локти.
— Что в первые недели в Третьяковке после аврального ухода из РОСИЗО помогло не расклеиться?
— Точнее, не впасть в состояние паники. Я уже сказала: абсолютная, глубочайшая уверенность, что у Третьяковской галереи огромный потенциал, который можно и нужно развить. Этому, кстати, я научилась на своем первом кураторском проекте: если у тебя правильная, благая цель и ты много отдаешь, то все воздастся. Чем больше вкладываешься, тем больше получается отдача.
quote_block node/320655— Вы, как менеджер, формулировали свои цели в цифрах?
— Нет, в цифрах я себе показателей не ставила. Я решила, что посещаемость Крымского Вала должна расти. Должно появиться осознание, что в этом городе помимо Лаврушинского переулка есть Крымский Вал с потрясающей постоянной коллекцией, с интересными выставками и разными возможностями проведения досуга. Получилось, что реальные цифры, каких мы достигли, превзошли все ожидания.
— И какой был рост?
— На 232 000 человек за год. Упоминания в прессе — в шесть раз. Когда мы готовили выставку Серова, то ориентировались на уровень посещаемости Левитана, самой успешной выставки за последние годы — в среднем 2100 посетителей в день. У Серова было 4850 посетителей в день. Мы ввели бесплатную среду на Крымском Валу (кроме выставки Серова), и это дало нам гигантский рывок посещаемости. Если прежде в среду, когда нет большой выставки, было 250 человек, то после появления бесплатных сред — 2300 человек. Определенную роль сыграли вполне сенсационные результаты исследования «Черного квадрата». Столько журналистов, сколько было на пресс-конференции по этому поводу, я в галерее не видела за год. Администраторы говорили, что посетители один за другим спрашивали: «А где тут «Черный квадрат»? Как к нему пройти?»
— История с «Черным квадратом» была неспланированной?
— Нет-нет, это было столетие картины, мы выпускали книжку Ирины Вакар и когда получили текст, то коллеги сказали: «Интересно. Давайте проведем исследование». Провели макросъемку специальной аппаратурой и обнаружили под черной краской два изображения и надпись. Эта история показывает, что надо искать какие-то темы и моменты, которые малоизвестны, но в силу ряда причин обществу интересны. И как только ты эти моменты нащупываешь, то получаешь серьезный резонанс. Ориентированность на публику — это очень важный момент. Всю мою кураторскую карьеру я делала выставки для большого количества зрителей, что совершенно не исключало иногда довольно сложной, изощренной концепции. Мне всегда казалось: все, что делают искусствоведы, включая серьезнейшие научные исследования, должно быть достоянием широкого круга людей. И это неправда, что сегодня сознание людей уже не восприимчиво к сложным идеям. Наоборот, мне кажется, люди ждут сложных, интересных концепций, потому что иное их больше не вдохновляет, они уже слишком многое видели, их надо удивить чем-то новым, особенным, своеобразным. Тем, о чем они не задумывались, чего не знают.
— Тогда почему вы решили выставлять Айвазовского? Чем он может удивить?
— Айвазовский стоял в плане давно — к 200-летию со дня рождения. Да, отношение к этому художнику неоднозначное. Понятно почему: этого добился рынок. После всех продаж, вдвое превышающих по количеству то, что написал Иван Константинович, он воспринимается как фактор рынка, а не важное имя в истории отечественного искусства. Мне показалось очень интересным определить место Айвазовского. Ведь он явный анахронизм. Поздний романтик. Творил под сильнейшим влиянием немецких романтиков, благо знал их.
Но есть аспект: в его творчестве доминирует тема всевластия стихии, перед которой человек ничтожен. Иван Крамской называл Айвазовского самым метафизичным русским художником. К слову, мы еще будем делать и выставку передвижников, и выставку Репина, покажем ее, надеюсь, в одной из европейских столиц, поскольку поступило предложение.
— Передвижники и Айвазовский в обыденном сознании — символы консервативного искусства…
— Совершенно верно. При этом таковыми они не являются. Мы пытаемся этими проектами заставить людей задуматься. Отказаться от клише и стереотипов, смотреть непредвзято.