ТЕЛЕ2-тесто

Ольга Мордкович, директор по IT в Теле2, — пример женской карьеры, самостоятельность которой почему-то принято подвергать сомнению. Женщина на топ-менеджерской позиции в телекоме, к тому же жена чиновника. В новости Мордкович попадает в связи с декларациями о доходах членов правительства. В интервью Forbes Woman она развенчивает слухи.

Это ваше первое интервью, расскажите немного о своей семье. 

О. М.: Я родилась и выросла в Москве, работала тоже всегда здесь, но благодаря командировкам от Tele2 поездила по стране. Родители мои оба были связаны с информационными технологиями, хотя тогда это так не называлось. Мама работала на оборону, папа — из энергетики, занимается автоматизацией в области обеспечения надежности высоковольтного оборудования, его системы АСУ, мониторинга и диагностики работают на многих энергетических объектах в нашей стране и за рубежом. Вот такое у меня происхождение.

Говорят, ваш отец преподавал в МИСИС, ректором которого позднее стал ваш муж Дмитрий Ливанов. Это ложные слухи? 

О. М.: Просто сплетни, не имеющие ничего общего с реальностью. Кстати, когда слух попал в СМИ, никто не задался вопросом, каким образом Ольга Анатольевна Мордкович может быть дочерью Юрия Сергеевича Карабасова — ни отчество, ни фамилия же не совпадают. Фамилия у меня, кстати, папина.

Да, и вы ее не поменяли. 

О. М.: Так получилось, что к моменту замужества у меня уже была профессиональная репутация, была выстроена какая-то своя жизнь, и фамилия стала ее частью. Да и документов накопилось немало, это же все пришлось бы менять. К тому же так получилось, что в моем поколении я осталась единственным носителем гордой фамилии Мордкович. В общем, я решила ее сохранить, хотя фамилия у мужа действительно красивая.

Вы учились в Институте нефти и газа им. Губкина. Но с нефтью вас, кажется, мало что связывает. 

О. М.: Да, я закончила знаменитую «керосинку», хотя мою профессиональную ориентацию скорее предопределило то, что я закончила 57-ю школу — она была известной кузницей управленческих кадров. Только в моем выпуске два достаточно серьезных бизнесмена — Вадим Мошкович и Александр Клячин. Вадим — мой одноклассник, в школьном журнале наши фамилии шли одна за другой. Когда одного вызывали к доске, а другой не выучил, сердце стучало: как сказали — Мордкович или Мошкович? К сожалению, я их обоих потеряла из виду после выпуска. Ну и, наверное, половина нашего класса пошла после школы на «губкинскую» прикладную математику.

В ту же легендарную «губкинскую группу», кажется, входили Аркадий Волож и Илья Сегалович?

О. М.: С ними вместе я не училась, но все это была примерно одна тусовка. Какая карьера меня ожидала после вуза? Закончила я факультет автоматики и вычислительной техники по специальности «прикладная математика», специализация — применение вычислительной техники в народном хозяйстве. В рамках профильного образования можно было бы развиваться, например, в направлении своей дипломной работы — моделирование гидроразрыва пласта. Но в институт, где я делала диплом, меня не взяли, хотя я защитилась с отличием и была одной из лучших по успеваемости в группе. Я обиделась и ткнула в список для распределения наугад — буквально пальцем в небо — и в итоге попала в Научно-исследовательский физико-химический институт им. Карпова. Никто меня там не ждал, делать было нечего, не то что компьютерной техники — мне полгода не могли найти стол и стул. Я какое-то время ютилась в библиотеке, а потом перестала посещать институт и прибилась к каким-то программистам. И когда меня собрались увольнять за «леность и нехождение в классы», уже в принципе было куда пойти.

Я устроилась компьютерщиком в учебный центр полиграфии при издательстве «Молодая гвардия». Это была партийная структура с суперпередовыми по тем меркам технологиями: центру выделяли валюту — в институте закупали компьютеризованные печатные и цветоделительные машины, осваивали компьютерный набор и потихоньку переходили на персональные компьютеры. Линотипов я уже не застала, но по углам еще валялись металлические буковки. В издательстве я сначала работала «эникейщиком», помогала сотрудникам — в основном женщинам-наборщицам, вчерашним линотиписткам — обращаться с компьютерами. Выяснилось, что у меня хорошо получается объясняться с пользователями, и я стала заниматься обучением тоже. Карьера пошла вверх, но ненадолго. Настал 1991 год, КПСС перестала существовать, в издательстве при ЦК КПСС и его учебном центре начались разброд и шатание. Народ начал потихоньку разбредаться, ну и я тоже.

Куда вы побежали?

О. М.: К Константину Боровому. В бизнесе же тоже есть мода. Какое-то время все открывали банки, сейчас бросились в соцсети, а тогда было время бирж — бирж были сотни. И вот Боровой создал такую структуру для координации их работы — Конгресс бирж, и нужно было наладить коммуникацию на базе новых технологий. Интернета в его нынешнем виде еще, конечно, не было, по тем временам высокотехнологичные коммуникации означали электронную почту, листы подписки. Я ходила по домам и офисам и ставила «диалапные» модемы — сначала на 1200 бод, потом на 2400. У Ирины Хакамады дома, например, первый модем был установлен вот этими руками. Учила продвинутых москвичей пользоваться электронной почтой, можно сказать, компьютеризировала элиту. Потом началась эпоха интернета, и стало понятно, что дело перспективное. Надо создать коммерческую структуру, которая будет заниматься подключением к интернету в масштабах всей страны. Так образовалась акционерная компания «Релком». И поскольку я вроде бы уже была в теме электронных коммуникаций, меня привлекли к этому проекту.

Где вы еще успели поработать до Tele2?

О. М.: Из «Релкома» я уходила в Национальную службу новостей. В 1996 году мы делали первый в России сайт о выборах, где результаты голосования публиковались онлайн. Во время проекта я была формально в декрете, так что одной рукой кормила ребенка, а другой забивала результаты выборов на сайт. А потом меня позвали в Golden Telecom. Сначала бизнес-аналитиком, а потом я довольно быстро стала там директором по внутреннему развитию, курировала бизнес-процессы и IT. Когда Golden Telecom слился с «Телероссом», мне пришлось погрузиться в тему биллинга — в 1999 году все были озабочены знаменитой «проблемой 2000». Старый биллинг «Телеросса» не поддерживал переход на 2000 год, и нам пришлось срочно, на ходу менять систему.

Мы выбрали систему производства российской компании Flagship, которая потом получила название Protek Flagship, и внедрили ее успешно, в срок — к 2000 году. А меня пригласили на работу во Flagship. С тех пор биллинг, можно сказать, моя узкая специализация. Protek вообще была очень интересной компанией, которая тоже стала в России кузницей кадров, только для индустрии телекоммуникаций. Это, наверное, моя вторая любимая компания после Tele2.

А кто вас позвал в Tele2?

О. М.: Уже не помню, как они на меня вышли. Просто однажды позвонили, предложили встретиться, пообщаться. Я в Protek несколько раз имела дело со скандинавскими телекомами и была заворожена тем, как они ведут бизнес, — это, конечно, совсем другая модель управления. Скандинавские компании — малочисленные и очень быстрые организации, у нас был, например, заказчик, виртуальный оператор, обслуживавший 180 000 абонентов — в компании работали всего четыре человека. Ну и дополнительным плюсом в Tele2 была возможность заниматься моей любимой темой — биллингом. IT-индустрия вообще отличается подвижностью, и до Tele2 я меняла работу каждые полтора-два года, а за последние 11 лет мне ни на минуту не было скучно. Компания росла и менялась на глазах. Когда я пришла в Tele2 в 2004 году, у нее было 300 000 абонентов в семи регионах, а сегодня мы обслуживаем больше 35 млн абонентов более чем в 60 регионах страны.

Про вас часто пишут, что ваши успехи в карьере связаны с позицией вашего мужа-министра. Карьера Ливанова когда-нибудь влияла на вашу или это совпадение, которое вас тяготит?

О. М.: С одной стороны, не слишком приятно, когда твои заслуги приписывают внешним обстоятельствам. С другой — я уже привыкла к подобным предположениям и они больше меня не задевают. В 2004 году мой муж пошел работать в правительство начальником департамента в Министерстве образования. Трудно себе представить, как это могло повлиять на мое назначение директором по IT в шведскую компанию. А переговоры о работе с Tele2 начались, кстати, еще в 2003 году, то есть раньше, чем мой муж перешел на работу в правительство, просто компания очень серьезно относилась к выбору кандидатов на руководящие позиции, и процесс был по-шведски неспешным.

Моя карьера достаточно логично развивалась, в ней не было никаких резких зигзагов, я не меняла ни область деятельности, ни должностной уровень. Я ушла из Protek с директорской позиции и на директорскую позицию пришла в Tele2.

Компания сменила прежнего владельца, шведку Кристину Стенбек, на россиян — ВТБ и структуры Юрия Ковальчука и Алексея Мордашова. Как это изменило компанию, жить стало легче? Говорят, шведы вели дела экономно.

О. М.: Шведы очень тщательно контролировали расходы. И сейчас мы не отходим от нашего позиционирования как дискаунтера, и это заставляет нас эффективно управлять издержками. А в связи с текущей экономической ситуацией каждая копейка на счету.

Акционеры не вмешиваются в «редакционную политику»?

О. М.: Лично с нынешними акционерами я не знакома. Но после ухода шведов я не вижу никаких изменений к худшему ни в стиле управления, ни в корпоративной культуре. Напротив, у нас стало больше возможностей. Мы из сильного регионального игрока превратились в многообещающего федерального оператора. У нас есть амбиции войти в тройку лидеров, и, судя по тому, как развивались события после заключения сделки с «Рос­телекомом», этим планам суждено реализоваться.

Возвращаясь к вопросу о переменах в управлении, на моем уровне я не замечаю вмешательства в операционную работу. Я вижу их влияние в части планирования бюджета и структуры затрат — нормальный контроль за тем, как мы распоряжаемся деньгами акционеров. У наших новых владельцев достаточно широкий портфель инвестиций, и, если мы занимаемся какими-то новыми крупными проектами, нам могут порекомендовать, с кем проконсультироваться, как объединить закупки, где воспользоваться эффектом масштаба.

Вся история Tele2 при шведах была войной с Министерством связи за частоты. 

О. М.: Зачем война? Борьба, в которой мы победили.

Да, это почти совпало со сменой собственника.

О. М.: Мы начали продвигать принцип технейтральности (возможность развивать любую технологию связи на уже имеющихся у операторов частотах. — Forbes Woman) в 2011 году, до смены акционеров. Но цикл работы министерства долгий, окончательное решение в пользу ее внедрения приняли в 2013 году. Мы также активно поддерживали отмену «мобильного рабства», которая позволила абонентам переходить к другому оператору без смены номера. Те регуляторные решения, которые идут на пользу всему рынку связи, в том числе являются итогом нашей работы.

И все же человека более влиятельного, чем Юрий Ковальчук, представить себе сложно. Неужели жизнь не стала проще принципиально?

О. М.: Не знаю. Наверное, когда речь идет о стратегических партнерствах или о финансировании, наличие серьезных акционеров в российском бизнесе помогает. Как в известном анекдоте: в любом случае не повредит. Это придает прочности и веса, но я бы не сказала, что Tele2 пришла и административным ресурсом подвинула всех конкурентов.

Раньше вы были очень прозападными, а сейчас?

О. М.: Я как технический человек могу сказать, что есть определенные технологии, которые развиваются во всем мире одинаково. Есть европейские и мировые стандарты, на них мы ориентируемся. Есть российские поставщики, которые делают продукцию на конкурентоспособном уровне, и мы с удовольствием с ними работаем. Мы всегда готовы их поддерживать — с точки зрения бизнес-логики это правильно, но основной нашей задачей и в составе шведского концерна, и после прихода российских акционеров было предоставлять нашим абонентам качественные услуги по низким ценам.

Когда запретили американское усыновление, ваш муж Дмитрий Ливанов был, пожалуй, первым, кто сформулировал, что он против. Было ли это вашим семейным решением и вообще обсуждали ли вы с ним этот вопрос? 

О. М.: Я не комментирую деятельность моего мужа. У нас с ним есть соглашение: «Банк не торгует семечками, а я не даю кредиты».

Хорошо. Тогда же стало известно, что ваша семья усыновила ребенка. Расскажите, как это случилось?

О. М.: У нас к этому моменту уже было двое детей, и мы давно обсуждали возможность такого способа расширения семьи. Решили, что вполне можем усыновить, и усыновили. Пошли к оператору базы данных детей, лишенных попечения родителей, и нам выписали направление.

Усыновление в России — непростой процесс?

О. М.: Нет, мне кажется, это в большой степени предрассудки. По сравнению с тем, когда мы занимались оформлением усыновления, сейчас немного изменили процедуру — включили в нее обязательное прохождение курсов подготовки приемных родителей, и, как мне кажется, это правильно, потому что усыновление не должно быть спонтанным решением. За границей этот процесс занимает годы, а я первую справку взяла всего за четыре месяца до того, как мы привезли ребенка домой, притом что я работала на полную ставку и не брала отпуск специально для оформления документов. Это же очень короткий срок, даже беременность дольше продолжается.

А чем вы руководствовались, когда принимали решение, — соображениями милосердия или вам просто хотелось третьего ребенка?

О. М.: Есть дети, которым нужна семья, а есть родители, у которых есть возможность ребенка принять. Если люди, у которых все хорошо, не будут усыновлять детей, то кто их будет усыновлять?

Третий ребенок поменял как-то вашу семью?

О. М.: Да, очень сильно, и только в лучшую сторону. Мы очень счастливы, что он у нас есть. Со старшими детьми у младшего очень хорошие отношения. Мне вообще кажется, что семья из трех детей гораздо лучше сбалансирована, чем из двух. Всегда есть возможность для гибкости, маневра и создания временных коалиций.

Сколько лет ребенку?

О. М.: 7 лет сейчас.

А как устроены семьи, в которых два человека более-менее работают всегда? 

О. М.: Так и устроены — времени на семейную жизнь немного, поэтому тратить ее на пережевывание того, чем на работе занимаешься, вообще не хочется. Мы другие вопросы обсуждаем. У нас же трое детей — темы для разговоров всегда найдутся.

У много работающих людей бывает эмоциональная проблема — на детей остается очень мало времени. 

О. М.: Наверное, в семье, где мама не работает, ребенок приходит из школы в 12 часов, а она стоит у плиты и печет плюшки, как в «Карлсоне», больше общения. Но мне кажется, нам удается поддерживать достаточно близкие отношения с детьми, хотя, конечно, им виднее, насколько нам это удается. Наша старшая дочка уехала учиться в Санкт-Петербург — так она решила, но мы обязательно общаемся каждый день.

На кого она учится?

О. М.: Она учится на филфаке СПбГУ. Да, дети, к сожалению, получились у нас совершенно непрофильные. У двух родителей с математическим образованием откуда-то совершенно гуманитарные дети, может, мутация? Я говорю о старших, по младшему трудно пока сказать, в нем по крайней мере еще видна техническая жилка.

Кстати, вы сами когда-то получили MBA в бизнес-школе МИРБИС. А почему здесь, а не за границей?

О. М.: Я училась без отрыва от работы, когда ребенку было всего полтора года, уехать надолго для образования не было возможности, это и так было достаточно напряженное время. Поскольку МИРБИС в это время предлагала совместные программы с лондонским Guildhall University, получила параллельно две степени — российскую и английскую. Диплом, кстати, я писала по-английски — мне хотелось попрактиковаться.

А как вы познакомились с мужем?

О. М.: Мы просто вращались в одном кругу. Мой муж — выпускник другой математической школы, 91-й, того же года выпуска, что и я. У нас было человек двадцать общих знакомых, мы общались приблизительно в одной компании и рано или поздно должны были встретиться. Так и случилось: однажды поехали вместе в какую-то поездку большой компанией.

Скажите, а у вас никогда не было желания работать в профильном министерстве?

О. М.: Нет, мне кажется, в семье достаточно одного госслужащего, должна быть диверсификация.