Forbes Woman пытается разобраться, к чему может привести запрет на ввоз некоторых видов одежды, и приходит к выводу, что Россия случайно попала в модный тренд.
Условия нашей жизни меняются решительно, но для нас несколько загадочно, и поэтому по поводу многих событий трудно высказать экспертное мнение, возможны только личные впечатления и размышления. А заодно я могу помянуть добрым словом ту одежду, что несомненно украсила мою жизнь. Итак. Журнал издается небыстро, и в то время, когда я пишу эти строки, известно только, что помощник президента Андрей Белоусов рассказал о планах ввести запрет на импорт некоторых видов продукции легкой промышленности. По его словам, речь идет о костюмах и верхнем трикотаже. Все это вызывает серьезные опасения по поводу сокращения рабочих мест (мое тоже под угрозой) и роста безработицы, но вот слухи о запрете на импорт лекарств звучат еще более угрожающе.
Не мне судить, насколько легкая промышленность в России действительно обеспечивает себя этими видами одежды. Но представим себе, что наш гардероб сильно потеряет в весе. О жизни при малом количестве вещей я в свои 53 года помню хорошо. Заниматься модой я стала не просто так — помню все свои детские наряды и даже морковно-красные ползунки в крупный горох (максимального размера, я не Лев Толстой и к тому времени уже ходила и разговаривала), а внутри каждой горошины по петушку. И вообще, вещи, которые и я, и большинство моих знакомых носили до конца 1980-х, даже если и покупались вынужденно, потому что других не было, все равно оказывались неслучайными. А теперь я с трудом вспоминаю свои 26 черных юбок и 40, что ли, черных топов (с синими и серыми тоже проблема).
Когда-то мои шубки и пальто имели собственные имена, и можно было напомнить гардеробщику в знакомом клубе: «Сегодня я в Шаляпине». А в середине 1980-х я целый год подстраивала весь гардероб под сложные сапоги, синие с серым. И следующую обувь уже выбирала с тем, чтобы не разрушать сложившийся демисезонный гардероб. Сейчас мы понимаем, что каждая юбка, каждые джинсы часто настоятельно требуют разной обуви, других пальто, и не обращать на это внимание трудно.
Вещей у нас действительно стало много. И нынешнее изобилие гардероба ни хорошо ни плохо, оно вполне вписывается в нормы этикета почти любого развитого общества. В той же степени, что и ситуация, когда про малознакомых людей в разговоре можно напомнить собеседнику, рассказав об их личной одежде. Классическая литература отлично демонстрирует нам оба варианта отношений с одеждой. В ней есть и истории, в которых знакомые опознаются издалека по платью или пальто, и муки мученические, связанные с невозможностью выйти в свет в одном и том же наряде дважды. И то и другое нормально и зависит исключительно от социальных установок.
Любопытно другое: инициатива, которая по замыслу отделяет нас от модного мира, чудесным образом попадает в мировой тренд. То есть разговоры о перепотреблении и его бездумности сейчас ведут везде, причем прямо в глянце. Хотя уж кому-кому, а глянцу от принципиального отказа от моды сплошной вред. Модное веяние — нормкор — усталость от моды, максимально обезличенный гардероб. Откуда ноги растут?
Серьезные модные дома выпускают ежегодно в среднем по восемь коллекций, практически сравнявшись в скорости создания одежды с демократичным уличным фастфэшн. Конечно, разница есть, и не только в цене. Материалы, качество обработки, сложность ручной работы различаются заметно. Но все же даже серьезные дизайнерские коллекции очень часто делаются в расчете на очень недолгую жизнь вещей. И привязываться к этим вещам так же нерасчетливо, как в позапрошлом веке, когда туфли шились из шелка под определенный наряд и жили один вечер, не дольше, чем балетные пуанты. Я совершенно убеждена, что непрочность нынешней одежды и обуви специальная. У меня есть соответствующий опыт. Те сине-серые сапожки, что я упоминала чуть раньше, я купила не просто так, могла бы и потерпеть даже в условиях жуткого дефицита. Но у меня были синие колготки моей молодости. Их история мне кажется действительно важной для того, чтобы понимать, как и куда развивается и легкая промышленность, и фэшн-индустрия, причем во всем мире.
В начале 1960-х, когда мне было три года, мой отец привез матери из Швеции очень модные, нужные под мини цветные колготки, и мама их, конечно, носила. Среди этих колготок были одни синие, которые я выпросила у матери, когда мне стукнуло 12. Эта прекрасная незабвенная вещь без единой зацепки выдержала занозистые парты советской школы, падения на асфальт и лазанье через заборы. Они приносили мне удачу на экзаменах в университете. Я всегда знала, что если какие-нибудь чулки или колготки порвутся, у меня есть синие. И поэтому гардероб должен быть на них рассчитан. Когда мне стукнуло 25, у проживших 22 года колготок опасно истончилась подошва. Из них можно было бы сделать легинсы, но я похоронила их с почестями и слезами на даче. За прошедшие годы технологи окончательно научились делать колготки одноразовыми — ведь все равно их придется купить. И никакая ностальгия уже не позволит мне рассказывать, как это прекрасно, умно и со вкусом — обойтись малым.
Наш итог — чемоданы почти одинаковых вещей, которые вполне могут быть недолговечными, ведь к ним не привязываешься и о них не думаешь. Парадокс в том, что именно нормкору, иногда в несколько извращенной форме, посвящены все прописанные дресс-коды. И на самом деле, хоть это и не сразу очевидно, к нормкору самое прямое отношение имеют те же формальные костюмы, импорт которых вроде бы окажется запрещенным. То есть нормкор по-русски — это, как ни крути, «Большевичка». И рассказывать, насколько удобен, приятен и прямо-таки добр к своему хозяину костюм, сшитый потомственным портным с горящими глазами, сейчас не время.