«Это несправедливо»: как Мария Кюри боролась за право вступить в Академию наук

Моя заявка на вступление в Академию наук стала угрозой гармонии между полами. 

События тех дней можно без преувеличения назвать битвой, масштаб которой вполне сопоставим с крупными историческими столкновениями: противостоянием между Церковью и Республикой, между католическим университетом и Сорбонной или между защитниками Дрейфуса и его обличителями. И в средоточии бури — я, мадам Кюри, женщина, попросившая позволения войти в ряды равных себе, — однако многим эта просьба казалась неслыханной дерзостью. 

Именно в те дни Le Figaro опубликовала длинную статью о положении и правах женщин в Соединенных Штатах. Автор публикации называл эту страну «женским раем», где существовали специально предназначенные для женщин залы ожидания на вокзалах, университеты и даже банки, причем во все эти места мужчинам вход был запрещен. В конце своей пламенной речи корреспондент Le Figaro предлагал нам, французским дамам, поразмыслить над тем, чего мы на самом-то деле хотим: жить под защитой и покровительством мужчин или вертеться в мире, где нужно добиваться всего своими силами и бороться с представителями противоположного пола. 

«Если мадам Кюри изберут в члены Института Франции, это станет началом конца!» — такими словами он завершил свою пространную и напыщенную статью. 

Чтение газет с каждым днем угнетало меня все больше и больше. С одной стороны, я возмущалась тем, до чего поверхностно и легковесно журналисты пишут о моей научной работе, а с другой стороны, унизительно было чувствовать себя объектом дискуссий таких личностей, как Маргерит Дюран, — которые бросали публике избитые фразы вроде: «у ума нет пола», выдавая их за революционные мысли, приправленные феминизмом. 

В те дни мне вспомнилась история Марты, героини романа Элизы Ожешко, который я прочла еще в юности. И хотя роман вышел в свет почти сорок лет назад, а я теперь жила в стране, которая разительно отличалась от угнетенной Польши, женщины сталкивались с теми же проблемами и их положение обсуждалось в рамках схожих понятий — все это напоминало черепаху, которая не может выйти из спячки. 

Однажды утром, подойдя к лаборатории, я застала у две рей женщину: она ждала меня. 

— Я Каролина Реми, но все зовут меня Северин, — представилась она и протянула руку. 

Итак, ко мне явилась самая знаменитая суфражистка тех лет, феминистка и неизменная участница кампаний в защиту слабых. 

— Я предпочла бы остаться в стороне от этой войны между полами, — предупредила я. 

Она улыбнулась: 

— Это мне известно, мадам Кюри. Я знаю вас гораздо лучше, чем вы думаете. 

Северин говорила мягко, с теплотой, мелодичным голосом. 

— Неужто? 

— Я пришла сюда, потому что восхищаюсь вами и, если уж говорить начистоту, пользуюсь своей известностью, чтобы ближе с вами познакомиться… 

Отчего-то эта женщина мне понравилась, и я пригласила ее выпить чаю — кроме чая мне нечем было угостить ее. 

— Оказывается, вы не единственная женщина в этой лаборатории? — спросила Северин, остановившись перед моей коллегой Эллен Гледич. 

— Знакомьтесь, Северин: это Эллен, блестящий норвежский химик. Прямо сейчас она измеряет с помощью спектрометра, сколько лития содержится в ее опытных образцах, — для этого нужны умелые руки и ум. 

Мы сели за мой стол. Вода вскипела, я заварила чай, и вдруг мне стало неуютно. Я не любила, когда незнакомые люди вторгались в мое личное пространство, но эта женщина внушала доверие, и ее аромат, а может, манера говорить, напоминали мне о детстве — или о чем-то, с ним связанным. 

— Ради чего вы пришли сюда, Северин?

— Так вы не верите, что меня привело к вам только восхищение? 

— Я полька, выросшая в угнетенной стране, а также первая женщина, которая получила Нобелевскую премию и была приглашена преподавать в Сорбонне. Я потеряла мужа и пытаюсь воспитывать дочерей так достойно, как только могу. Если я распахну душу перед незнакомкой, явившейся ко мне в лабораторию только ради женской болтовни, то подтвердится правота тех журналистов, которые утверждают, будто женский мозг годится только на то, чтобы соблазнять мужчин и поддакивать всем подряд. 

Северин опустила голову, однако продолжала внимательно на меня смотреть. 

— Я намерена опровергнуть то, что пишут в газетах, — с прямотой ответила она. 

Наш разговор совсем не походил на интервью, но был скорее беседой между двумя женщинами, которые, хотя и принадлежали к разным мирам, смотрели в одну сторону. Северин сделала лишь несколько записей в своем маленьком блокноте. Карандаш, зажатый в ее пальцах, проворно бегал по бумаге, и, когда она писала, было что-то чарующее в изгибе ее запястья — она напоминала ловкого фокусника. 

— Зачем вам это нужно, мадам Кюри? Кажется, у вас есть все: вы возглавляете лабораторию и добились того, о чем и не мечтают большинство женщин. Что вами движет на самом деле? 

Я встала и подошла к окну. Свет, пробивавшийся сквозь щель между занавесками, стал ярче. 

— Настоящее волшебство случилось со мной тогда, когда я вдруг осознала, что умею читать и считать. Сперва ты просто произносишь буквы, одну за другой, а потом рождается слово. Называешь числа, а некоторое время спустя уже решаешь задачи по математике. Я рано поняла, что благодаря знаниям смогу приручить мир и что книги всегда будут моими спутниками. Всю жизнь мне особенно нравилось считать и складывать числа, а позднее я научилась и кое-чему посложнее. Я вела счет всему: пересчитывала соседей, живших в нашем квартале, и деревья, которые росли вдоль улиц Варшавы. 

Как-то раз в парке я заметила, что ребята чуть постарше меня затеяли соревнование. По сути, ничего сложного они не делали. Кто-то из них произвольно называл два числа или больше, а тот, кто быстрее остальных считал их сумму, выигрывал, и к нему переходила очередь называть числа. Один мальчишка справлялся с задачей особенно хорошо, и я, словно завороженная, подошла к нему и тут же начала обыгрывать. Я считала сумму гораздо быстрее него. Ребята стали подшучивать над ним, а мне доставались аплодисменты. Тогда мне было семь лет, ему — одиннадцать. Я девочка, он мальчик. Напряжение росло, после каждой моей победы тот паренек метал в меня ненавидящие взгляды. Я выиграла с десяток раз, и, когда соревнование закончилось, из глаз мальчишки брызнули слезы и он побежал молотить кулаками ствол дерева. Я изумленно смотрела на него, и моя старшая сестра, с которой я вышла на прогулку в парк, — тоже. 

А потом все, кто участвовал в игре, приняли единодушное решение — вот, на мой взгляд, самое важное в этой истории. Они объявили того мальчишку победителем, потому что считали меня слишком маленькой, чтобы участвовать. Вечером я рассказала об этом случае родителям, сестрам и брату. Мы все сидели за столом и ели хлебный суп. Мама с отцом выслушали меня, а пока я говорила, они то и дело поглядывали на Хелену, мою старшую сестру, с которой мы гуляли днем: она кивала, подтверждая, что я не выдумываю. 

— Это несправедливо, — заключили мои домашние. 

Они не стали утешать и жалеть меня. Родители не пустились рассуждать о том, что подобные происшествия случаются часто и что такова жизнь — или историческая действительность. Они лишь произнесли простую фразу, назвав вещи своими именами: «Это несправедливо». 

Я посмотрела на свою собеседницу. Ее глаза сверкали так, что было ясно: она меня поняла. Пылающие глаза на тонком, вытянутом лице. 

— Вот ради этого, Северин, я все и затеяла. То, что происходит, — несправедливо, однако мне уже не семь лет. 

— У вас никогда не возникает страха перед мужчинами? 

— Страх — хорошая вещь. 

— То есть? 

— У большинства людей искаженные представления о страхе, они не понимают, что это такое. Их парализует именно страх перед страхом, а не сама опасность. 

Северин записала что-то в своем блокноте — возможно, мою последнюю фразу. 

— А теперь мне пора, — сказала она. Мы даже не заметили, как пролетел целый час с того мгновения, когда она пожала мне руку. 

Я проводила ее до порога. 

— Вы читали романы Элизы Ожешко? — спросила я. 

Северин обернулась и посмотрела на меня. 

— Вот что между нами общего, мадам Кюри. Все утро я пыталась понять, что нас с вами связывает, помимо целей. Когда-то я прочла «Марту» за одну ночь, — ответила она, и мне тоже все стало ясно. 

— Позволите кое о чем спросить вас, мадам Кюри? 

— Спрашивайте. 

— Вам когда-нибудь говорили, что вы красивая? 

Я не удержалась от улыбки, и, без сомнения, именно этого она и ждала. 

— Муж часто говорил. 

— Вам, наверное, очень не хватает его… 

— До безумия. Но я больше тоскую по его мыслям, чем по словам, которые он произносил. 

— Значит, ему повезло. 

Северин зашагала прочь, а я все стояла, глядя ей вслед, и недоумевала, за что люди презирают такую пленительную женщину. 

Ее статья, опубликованная в газете несколько дней спустя, была единственным очерком обо мне, который стоило прочесть.