«Мне все только кажется, я придумываю»: роман о жизни с тревожным расстройством

По вторникам Юлианна читала час вместо сорока минут, потом надевала кроссовки, брала непромокаемую ветровку, клала в поясную сумку книгу и бутылку с водой и шла в парк смотреть на птиц. Ее не было до самого вечера. Я продержалась один вторник. Во второй я выждала полчаса и зашла в ее комнату. На икеевском комоде стояли керамический будда и благовония, на книжной полке были Лакан и Булгаков, какие-то книги по саморазвитию и планированию, учебники по психиатрии. На столе лежал маленький черный блокнот. Все было чистым. Я зачем-то легла на кровать и тут же вскочила — открылась дверь, Юлианна зашла быстро, видимо, что-то забыла, мы столкнулись прямо в проходе, и она только секунду не улыбалась, а потом улыбнулась, как обычно, а я сказала, что хотела закрыть окно, потому что прочитала, что будет дождь, и она протиснулась мимо меня и ответила: «Хорошо, Вера», а меня затошнило.

Я прислушалась. В квартире никого не было. Я поправила одеяло. Когда ключ в двери, ее не возможно открыть снаружи, поэтому я вставила его в скважину и зашла в кабинет. На полу лежал ковер, в углах стояли два кресла, перед одним — прозрачный журнальный столик, а на нем коробка платочков и кувшин с водой. Я села в кресло со стороны платочков, здесь, наверное, сидят клиенты. Юлианна сидела передо мной с маленьким черным блокнотом и уже что-то записывала, хотя я ничего еще не сказала. 

Мне нужно знать, что вы пишете обо мне в блокнотике.

Просто отмечаю некоторые ваши фразы и состояния, чтобы ничего не упустить, ответила Юлианна и снова что-то записала. 

Кирилл мне написывает все эти дни, говорит, нужно подтвердить заявление на «Госуслугах», оно сгорает за сутки и ему приходится создавать новые, он не понимает, хочу я разводиться или нет, ему тяжело и он ничего не понимает, а я не могу вспомнить пароль, его нужно восстановить, но я почему-то не могу этого сделать. 

Вы передумали разводиться? 

Юлианна хотела залезть мне в голову, но все это было плохо и неправильно, потому что это я должна была залезть в ее. Я подумала о том, сколько людей на этом месте признаются, что не любят партнеров, не хотят общаться с родителями, ненавидят работу, ничего не чувствуют к детям. Я забралась на кресло с ногами.

Про свадьбу мама узнала только через две недели — я молча прислала ей фотографии. Было страшно, что она будет отговаривать меня и заставит сомневаться, но она, конечно, не собиралась. Эти два года были истеричными для меня и утомительными для Кирилла. Я уже заметила, что Фромма он не прочитал дальше тридцатой страницы и на самом деле не собирается снимать свое кино — ему нравилось только думать о том, как он это делает. Иногда он придумывал несуществующим фильмам названия и верстал афиши, на которых была его фамилия. Чем больше это раздражало меня, тем сильнее я вцеплялась в Кирилла. Нужно было помочь ему, вдохновить, стать причиной, по которой он добьется всего, о чем мечтает. Мы же семья. Мы — семья, и Кирилл тоже хотел помочь мне. Он говорил: «Напиши заявку на сериал, и я покажу кому надо», и я обещала, что напишу, но ничего не делала. Я представляла, как Кирилл, который правда в меня верит, отнесет заявку серьезным коллегам в серьезную студию и они спросят: «Ты серьезно?» А он встанет перед выбором: защищать меня или не лопнуть от стыда, и что-то между нами навсегда изменится. Мне было приятнее знать, что такая возможность просто есть. Он говорил: «Давай я помогу тебе разогнать идею», но мне было стыдно предлагать что-то и замечать ту секунду его взгляда, когда он думает, как бы отреагировать, чтобы не обидеть меня, я представляла, как повисает маленькая пауза, и представляла, как я умираю, задыхаюсь сразу после, впитываюсь, как улитка в кошачий наполнитель. Мне попадались видео про пары, которые прыгают на кровати, держась за руки, а под ними — схемы, как именно нужно обсуждать проблемы, чтобы оставаться счастливыми даже через пять лет. Я пересказывала все Кириллу слово в слово — про границы, откровенность, языки любви, мы орали друг на друга, а потом он садился на диван, надувал щеки и медленно-медленно, очень громко выпускал воздух. Надувал и выпускал. Надувал и выпускал. Я слушала, скребла мокрые ладони и ждала, пока он перестанет.

Я вертелась рядом с Кириллом ночью, и мне казалось, что все это уже было. Он был не таким, как раньше: холоднее, спокойнее, и я спрашивала, в чем дело, а он отвечал, что мне все только кажется, что я придумываю, и я чувствовала стыд за то, что совсем не вижу разницы между реальностью и фантазией, я стала совсем заколдованной, и чем больше наши с Кириллом реальности расходились, тем меньше я понимала, какая — настоящая и какой из них мне нужно соответствовать. У него на работе были женщины. Актрисы, художницы-постановщицы, режиссерки. Иногда я просила его айпад, чтобы посмотреть кино в ванной, и он, конечно, спрашивал, что за кино, и я, конечно, отвечала что-нибудь умное, а сама пролистывала каждый его диалог в Телеграме, как сериал, я всегда помнила, где остановилась в прошлый раз, я проверяла избранное, галерею, проверяла, не появилось ли новых приложений и новых друзей в приложении с астрологическими прогнозами. Я всегда была начеку. Его давняя подруга родила дочь и попросила Кирилла стать крестным. Он пошел на подготовительные курсы, такие, оказывается, бывают, и я видела, как между ним и крестной матерью пробегает искра, потому что религия сближает. Я видела, как он спит с подругой, потому что она растит младенца одна и ему жаль ее, а жалость очень возбуждает. Мы трахались мало и тихо. Я подсчитывала: в первый год он хотел меня четыре раза в неделю, теперь — один. Когда он спал, я брала его телефон и проверяла историю браузера. Я боялась, что найду там порно с сюжетами, которых никогда не смогу повторить, но никогда ничего не находила, и тогда я смотрела такие сюжеты сама, мне казалось, если я сделаю это первой, то застолблю место и ему не придется. 

Мне не нравились его книги, его скучные большие руки, я старалась вставать первой, чтобы не чувствовать его дыхания по утрам. Он был взрослый, и все у него было по полочкам, все было уже решено и разложено, и в этом порядке под меня было выделено четкое, очерченное место, куда я должна была встроиться. До меня у него было несколько долгих отношений. Я сидела на ужине у его родителей, в красивой интеллигентской квартире в дореволюционном доме, резала куриную грудку на кусочки, чтобы есть прилично, и думала, что этим ножом могла пользоваться последняя бывшая Кирилла. Я нашла ее по лайкам в глубине его Инстаграма (принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена, — Forbes Woman), нашла их совместные фотографии, которые она не удалила, нашла в нашем шкафу свитшот, в котором он был на этих фотографиях. Я понюхала плотную ткань — пахло обычным порошком, но это было уже неважно. Я так боялась, что Кирилл разлюбит меня, что на всякий случай разлюбила его первой.

Я каждый день представляла, что он не вернется с работы. Просто никогда не вернется. И я смогу тогда, оскорбленная и подавленная, пару месяцев плакать и жить в долг, а потом возьму себя в руки и начну новую жизнь, потому что даже таким меня не сломаешь. Однажды он ушел выкидывать мусор. Его не было минут двадцать, хотя мусорка прямо во дворе, и я представляла, что он меня бросил. Я немного поплакала, я чувствовала боль, по-настоящему, я не притворялась, я даже впилась ногтями в икры, колючие от сбритых неделю назад волос. Но потом услышала шаркающие шаги — Кирилл прихрамывал после подростковой футбольной травмы — и расстроилась, что мой сценарий не сбылся.

Я писала большие письма — в заметках ноутбука и от руки. Я часами гуляла с белым шумом в наушниках и прокручивала в голове сценарии наших разговоров. Я — взвешенная и думающая. Я говорю ему: «Кирилл, ты должен понять», а потом — много умного, слова, которые он будет вертеть в голове, не понимая, как сам мог это пропустить, как у меня получилось быть такой проницательной, столько в нем разглядеть. Мы скандалили, и я всегда мирилась первая, жалела себя, его, нас, жалела, что мы ввязались в это. Иногда он после смены шел в бар и возвращался пьяным, от его огромных губ пахло водкой, и потому мне легче было целовать его спящего. Я чувствовала отвращение и облегчение, когда он был рядом. Как будто поймала паучка, который бегал по дому, и теперь разглядываю его в банке. Каждое шевеление ножки вызывает рвотные позывы, но иметь возможность следить за ним — спокойнее, чем знать, что он на свободе. Я понимала, что он смотрит на родителей, которые прожили вместе сорок лет, и думает, что у нас будет так же, но так же не будет. Он коробками заказывал на «Озоне» мой любимый шоколад, и все его друзья — шеф-повара, жены, отцы — говорили, как нам повезло найти друг друга.

Когда на улицах завыло, я окончательно поняла, что уйду, и начала длинный тормозной путь. Я стала присматриваться к вещам: какие мне нужны на первое время, а какие подождут. Я стала готовиться к тому, что меня возненавидят его родители — милые люди. Кирилл отписался от всех новостных каналов и не понимал, почему я плачу. Он просил меня не обсуждать с ним спутниковые фотографии, я кричала, что он мечтает стать режиссером, а правду видеть не хочет, он хлопал дверью и отвечал, что я давлю на него, и потом мы две ночи спали отвернувшись друг от друга. Я с удовольствием читала статьи, в которых кто-то пытался проанализировать, как последние месяцы повлияли на жизнь семейных пар. Я ощущала нас частью статистики, общего уклада, мы были понятными для социологов. Нельзя жить вместе, если у вас расходятся политические взгляды, и нельзя жить вместе, если один перекрывает другому воздух.