«Дом — там, где покоятся кости предков»: история о поиске корней на чужбине

Из всех людей в мире, живых и мертвых, я бы хотела поговорить с женщиной по имени Дора Кёстерке. 

Кому-то может показаться странным, но я люблю бродить по кладбищам и вычитывать вслух свои черновики. Мертвые — превосходные слушатели: никогда не перебивают, никогда не критикуют. Сестра главной героини в сериале Fleabag говорит, что бегать трусцой среди надгробий неприлично, ты словно выпендриваешься перед покойниками, хвастаешься жизнью. Читать вслух, наверное, тоже невежливо — кичиться голосом перед теми, у кого его нет. 

В феврале я снова оказалась на кладбище округа Мариенфельде, куда не заглядывала с осени. На самом деле кладбища никогда не бывают тихими, как от них ожидаешь, а берлинские еще и звучат каждое по-своему: на одном всегда слышен перезвон подвесок из стекла, на другом мелодично колышутся на ветру колокольчики, оставленные здесь с Рождества. Я знаю самое шумное, за его забором — начальная школа, и детские крики отражаются от надгробий — вот кого следовало бы упрекнуть в непочтительности. На этом же студеный воздух прорезал звук крутящихся разноцветных вертушек, воткнутых в ледяную землю. Кладбище вообще напоминало балаганчик, каждая могила — как прилавок с мягкими игрушками в тире, только эти выиграть нельзя. 

Та же скамья, тот же раскидистый клен над ней, тот же колодец, которые последний раз я видела в октябре, предстали передо мной в другом виде — не в ворохе желтых листьев, а укрытые снегом, wie gezuckert, как говорят немцы, — «присыпанные сахаром». В то мгновение я остро ощутила неподвижность пространства и динамичность времени — то, что недоступно туристу, который фиксирует пейзажи в одном состоянии и не застает их в развитии. Я больше не была здесь туристкой. Туристы не жалуются на немецкую бюрократию, туристы не стоят в очереди на просмотр жилья, туристы не сдают пустую стеклянную тару, чтобы получить залог. 

Но местной жительницей я тоже еще не стала. 

К то-то сказал мне, что дом — там, где покоятся кости твоих предков. В этой мерзлой земле не лежало ни одной родной косточки. 

Могилы соревновались в пышности украшений, словно по количеству выставленных фигурок пухлых херувимов можно судить о степени любви к покойному. Эта же ничем не выделялась. Простая гранитная плита: имя и годы жизни. Можно пройти мимо, не заметив, если бы не последнее. 

1914–2022 

Я плохо считаю в уме, пришлось на всякий случай пересчитать на калькуляторе, так что можете поверить мне на слово. Сто восемь лет. 

Тебя звали Дора Кёстерке. И это, собственно, все данные, которыми я располагаю. Из выписки церковного реестра захоронений евангелической общины округа Мариенфельде я узнала, что твоя девичья фамилия была Шульц. В отличие от российских, на немецких кладбищах редко встретишь фотографии, так что, как ты выглядела, я тоже не знаю. Честно говоря, я вообще ничего о тебе не знаю. Ты пережила Первую мировую, Веймарскую республику, национал-социалистов, Вторую мировую, разделение Берлина, падение Стены, но все, что ты можешь мне сообщить, — имя и годы жизни, высеченные на могиле. 

Несправедливо, что не ты читаешь истории об этом городе вслух. 

Нет, я не нарочно, но в ноябре на Totensonntag, день поминовения усопших, я снова оказываюсь рядом с твоей могилой. Отряхиваю плиту от скрученных старостью сухих листьев. Не знаю зачем — я тебе чужая, я выбрала тебя случайно. 

Я отыскала еще одно упоминание о тебе в журнале дома престарелых округа Мариенфельде за 2011 год. Да, дом престарелых выпускал в то время собственный журнал под названием Lebensfreude im Alter — «Радость жизни в старости». Коротенькая заметка с несколькими любительскими снимками посвящена музыкальному вечеру — волонтеры принесли гитару и вспоминали вместе с постояльцами народные песни. Может быть, ты — та женщина в полосатом свитере? Я никогда не узнаю. Пока я пишу эти строки, я слушаю старинную немецкую песню Es steht eine Mühle im Schwarzwäldertal, которую ты пела в тот день. 

Und so, wie das Rad dieser Mühle sich dreht
So dreht sich das Rad uns’re Zeit. 

И как вращается колесо этой мельницы,
Так же вращается колесо нашего времени. 

В заметку вставлен кусочек прямой речи. Ты первый и последний раз заговариваешь со мной, Дора. Всего одна простая фраза, но я понимаю, что ты хочешь мне сказать: «Какой приятный вечер, — радостно произносишь ты. — Я до сих пор помню наизусть припевы песен, которые разучивала в детстве». 

Дом — там, где покоятся кости предков. Кости прорастают, превращаются в корни, пытаются пригвоздить к месту — вырваться непросто. На чужой земле я выбираю могилу наугад и говорю: теперь ты — моя праматерь, прошу, будь моим корнем.