«Бесконечная смоляная мгла»: роман об алкогольной зависимости посреди полярной ночи

Зависимость Хлоя ощущала как необходимость. Любой алкоголь — а чаще всего вино или коньяк — был нужен ей как топливо. Казалось, что, если не выпьет, у нее перестанет получаться все, что она умела, — начиная от приготовления навороченных блюд на узкой Анниной кухне, заканчивая танцами в кафе на углу или даже открытыми уроками, когда приходит Усатая. 

Выпив, Хлоя обретала себя. Она не просто могла в этом состоянии многое, она чувствовала, что умеет это и, что самое главное, имеет полное право и готовить, и танцевать, и вообще быть на своем месте. 

Выпив, Хлоя не ощущала давления: как будто все то, что обычно требует от женщины деятельного участия — семья, дети, сослуживцы и сам непосредственно мир, — больше не стремится что-то забрать у нее, скорее наоборот, предпочитает давать. 

И Хлоя брала. 

Любовь, обожание, время. И легкость — самое главное, легкость. Невесомую и невидимую способность следовать своему сердцу. 

Это привлекало внимание и впечатляло. 

Однажды Хлоя, вернувшись с работы, напевая что-то, готовила на Анниной кухне. В этом узком пространстве в четыре метра, где с одной стороны стоит стол, а с другой — кухонный гарнитур с облупившимися углами, Хлоя представляла, что перед ней не заляпанная рабочая поверхность, на которой едва помещается разделочная доска, окруженная сахарницей, солонкой, таблетками и грязными стаканами, а большая и блестящая, из кулинарных шоу. Что перед ней не типичная кухня типичного блочного дома, а просторная «кьюзин америкэн» с барной стойкой, окном и большим духовым шкафом. 

Она видела себя со стороны — шикарную, румяную, между жаровней и холодильником, в белом кителе повара, рассказывающую неразумным телезрителям, что и в какой последовательности им нужно нашинковать, добавить и отправить в разогретую печь. 

В тот день она готовила утку в лавандовом соусе. Утка была тощая, синеватая, а лавандовый соус тем более глупо смотрелся на этой кухне, но Хлоя старалась — двигалась плавно, но быстро, напевала что-то себе под нос, футболка с длинными рукавами и треугольным вырезом смотрелась небрежно и сексуально. 

Душнила пришел на кухню выпить чаю — любил иногда перед ужином заморить червячка. Он сидел за ее спиной, прихлебывал свой чай, грыз сушки и скользко любовался ею близорукими глазами. 

Наконец он дохлебал и встал, и Хлоя даже успела ощутить забытую с утра угрозу, ее передернуло, но она продолжила осторожно засовывать в разрезы на коже утки тонко нарезанные дольки чеснока. 

Душнила положил руки на ее плечи и миролюбиво спросил: 

— Что готовишь? 

— Утку, — сдержанно ответила Хлоя, продолжая раздвигать пальцами холодную утиную плоть. 

— Мм, — промычал Душнила и вдруг поцеловал ее в незащищенную шею. 

Хлое захотелось кричать и бежать, а еще бить, но она сдержала себя и тихо сказала: 

— Мешаешь. 

Душнила вроде бы отошел на мгновение, но тут же подался к ней, схватил руками за талию, прижался всем своим рыхлым телом. 

— Не могу, — шептал он ей в волосы горячими от чая губами. — Не могу, ты такая красивая… 

— Не сейчас, — строго сказала Хлоя. 

— А когда? — обиженно спросил Душнила. — Как раз никого нет. Когда у нас вообще в последний раз было? 

Хлоя пожала плечами. Утку нужно было отправлять в духовку. В уме она продолжала свой прерванный Душнилой монолог: разрежьте утку вдоль и раскройте ее, как книгу. Это поможет ей лучше пропитаться маринадом и приготовиться равномернее… 

— Так когда? — Душнила стоял над душой. 

— Я не считала, — спокойно ответила Хлоя.

— А я считал. Последний раз был пару месяцев назад. 

— Ясно. 

— Что тебе ясно? 

— Я готовлю, Толя. 

Душнила, как ребенок, упрямо дернул Хлою за локоть — она чуть не выронила прихватку. 

— Идем сейчас! 

— Я. Готовлю, — железным тоном отчеканила Хлоя, глядя куда-то сквозь него. 

— Ты пьяная, что ли? — изумился он. 

— Не пьяная. Выпила. Ну что ты пристал? 

— Пьешь с утра. Со мной не спишь. Офигела совсем. 

Хлоя вдруг вытаращила на него глаза и ударила ладонью по заставленной всяким хламом поверхности стола, отчего все вдруг задребезжало и за тряслось: 

— А почему, Толя, я должна? Почему, скажи, пожалуйста, я должна, например, с тобой спать и не должна пить? 

— А сама как думаешь? — спросил растерявшийся Толя. 

— Я думаю… — сказала Хлоя, вновь поворачиваясь к доске с уткой, прихваткам и ножу. — Я тебе сейчас расскажу. 

Она прошла в зал, достала из шкафа старый кувшин, напоминающий работы Арчимбольдо, выудила из него бутылку, присосалась к горлышку. Потом вернула все как было и, вытерев руки о фартук, как будто успела их чем-то запачкать, прошла мимо остолбеневшего Толи на кухню. 

— Итак, мы с вами сделали все, что нужно, — сказала Хлоя, поглаживая прихватку, распластанную на столе. Душнила внимал. — Разогреваем духовку до 180–200 градусов. Смазываем форму для запекания растительным маслом. Выкладываем утку в форму. — Она показала Душниле керамический лоток. — Запекаем утку в духовке примерно полтора-два часа, в зависимости от размера. 

— Ты совсем уже, да? — Душнила сжал кулаки. — Издеваешься? 

Хлоя молча поставила лоток с уткой внутрь горячей духовки. Душнила крепко взял ее за запястье и потащил в спальню. 

— У тебя два часа есть, я так понял. 

Хлоя шла тихо, почти не сопротивляясь, пусто глядя перед собой. 

— Раздевайся, — сказал Душнила и начал стягивать майку со своего рябого живота. — Давай быстренько. Пока мы одни.

***

Больше всего ее убивала бесконечная смоляная мгла. Тьма, которая не рассеивалась. Больше всего ей хотелось утра, рассвета, косых неуверенных лу чей, солнечных пятен на полу. Анна просыпалась условным утром, выныривала из тьмы в тьму, смотрела, как на кухонном подоконнике задыхаются, рвутся вверх из последних сил бледные комнатные цветы, как вытягиваются их стебли в надежде до браться до света. Она заказала им лампу на «Вайлдберриз», и теперь по ночам мучило ***** [вызывающее] розовое свечение, напоминающее о борделях, и от этого становилось тошно. 

В начале третьего зимнего месяца Анна заболела. «Ходила курить голая на балкон, и вот», — поставил диагноз Толя, и она взвилась кострами: «Уж лучше бы ты пожалел меня, чем упрекать!» Вечером Толя обнаружил заботу. 

— Ложись, — скомандовал он. 

— Куда? — хрипло спросила Анна, которая в этот момент крутилась на кухне с тарелками возле раковины. 

— Буду тебя лечить, — сказал Толя. — Давай, давай, ляг. 

Анна покорно легла на живот, лицом в подушку, как будто он собирался делать укол.

— Нет, — сказал Толя авторитетно. — Перевернись. 

Анна легла на спину, теперь она видела перед собой пять рожков пожелтевшей люстры и пыльные углы потолка. 

— Тут две лампочки перегорели, — зачем-то сказала она. 

— Потом, — отмахнулся Толя, который возился с чем-то на полу. 

— Ну да, — кивнула Анна. — Ты ж сейчас не электрик, а врач, да? 

— Точно, — хихикнул Толя. — Ролевая игра у нас, Анька. 

— ***** [Вызывающую] лампу зажги, — сказала она безо всякой улыбки. 

— Чего? 

— Ну чего ты там? 

— Сейчас- сейчас. 

Наконец Толя возник над ней с чем-то мокрым в руках. 

— Давай, футболку поднимай. 

— Что? 

— Ну давай, чего как маленькая. Горчичник буду ставить тебе. 

— Господи. А их разве не запретили еще? 

Анна села и сняла футболку. 

— Детский сад какой-то, Толя. 

— Помолчи на сеансе! 

Анна рухнула на спину, раскинув руки, как морская звезда.

— Убью, если холодный, — сказала она. 

— Горячий, тихо. 

Толя шлепнул ей на грудь теплое и мокрое нечто — скользкую медузу, с которой текло по бокам. 

— Жжется? — довольно спросил Толя. 

— Пока не очень, — сказала Анна. — Накрой меня чем-нибудь, холодно же. 

Толя накрыл ее пледом, колючим и пахнущим псиной. 

— Ты из-под собаки, что ли, плед вынул? Когда вообще уже хозяйка ейная вернется? 

— Ну спит он на нем иногда, не ворчи! Ей еще два вечерних платья осталось. 

— Господи. 

— Ты так часто говоришь «господи», что тебе бы помолиться. 

— Шутник. 

— Жжет? 

— Жжет. 

— Сильно? 

— Не очень. 

— Паленые, наверное. Раньше они ядреные были, помнишь? 

— Помню. 

— Ну я на кухню пойду, лежи. 

— Посуду убери там. 

— Угу. 

— И лампочки поменяй! 

Время тянулось медленно. Анна смотрела в мрачное окно, за которым не было ничего, на заставленную вещами стенку, половина дверей которой не закрывались и висели полуоткрытыми, на стул с неглаженой одеждой — тряпки лежали мятой плотной горой, и с каждым днем она росла все выше, на свои ступни, вылезающие из-под короткого пледа. 

— Ну воняет же собакой, — сказала она себе и раскрылась. 

Жар накатывал волной — отступал и снова накатывал. 

Аня, давай ложись, будем ставить горчичник. 

Горчичник ставили с двух сторон — на грудь и на спину, сэндвичем. Аня между слоями — как докторская колбаса. Жгло сначала спину, потом грудь, ужасно чесалось. Но Ане нравилось вот это накатывающее тепло, как в бане прямо, и запах еще — горчица приятно пахнет. Она сразу же представляла себе дымящуюся в масле картошку, пар от ее белого крахмального жара и розовую пышную сосиску, треснувшую посередине. Из сосисочной раны лился в захватанную тарелку жирный блестящий сок, и бабушка говорила: «Возьми к сардельке горчицу», — а Аня говорила: «Ба, это не сарделька, я сардельки не люблю, это же сосиска, и к ней кетчуп лучше». 

Ну это потом уже, когда появился кетчуп. 

Теперь Анна горчицу не любит. Толя все испортил. Тем, что ест эту горчичку ложками и во все блюда ее кладет — к месту и нет. А Анна все повторяет ему: «Я бы поняла еще, если бы сарделька, но это же не сарделька».

— Печет? — Толя появился из кухни с дымящейся кастрюлей в руках. 

— Почти нет уже, — сказала Анна. — А это что? 

— А это будешь сейчас над картошкой дышать. 

— Господи, — Анна села и сбросила на плед остывший горчичник. — Давай мы просто ее съедим, а? 

— Но ты же можешь подышать, а потом съесть, — обиженно сказал Толя, пытаясь сунуть кастрюлю ей под нос. 

— Не буду я кашлять и сморкаться в картошку, а потом ее есть! 

— Что-то не красное совсем, — сказала Толя, глядя на Анну и ее обнаженную грудь. 

— Я слышала, от новых горчичников и не должно быть красное, — заметила Анна, надевая обратно футболку. — Это же тебе не карательная советская медицина, Толь. 

— Но хоть эффект есть какой-то? — поинтересовался Толя, следуя вместе с картошкой обратно на кухню. 

— Есть эффект, — согласилась Анна. — Конечно, есть. Эффект такой: я увидела, какой кошмар у нас в комнате, и после ужина буду убирать. Может, даже поглажу. Давай картошки мне положи.