Звезда родилась
19 декабря 1915 года в семье уличной певицы Аниты Майяр и странствующего акробата Луи Гассьона родилась дочь. Ее назвали Эдит — по легенде, в честь медсестры Эдит Кэвелл, расстрелянной немецкими солдатами парой месяцев ранее. Шла Первая мировая война. Некоторые биографы рассказывают, что Эдит родилась на ступеньках здания по адресу: 72, rue de Belleville, — на плаще полицейского, который помогал принимать роды. Однако, согласно свидетельству о рождении, Гассьон родилась в родильном отделении. Ее родители Анита и Луи поженились в сентябре 1914 года, через месяц после того, как мужчину призвали в армию. Узнав о рождении дочери, Луи попросил небольшой отпуск.
Оставшись одна, Анита отдала маленькую дочь своей матери. Когда Луи вернулся с фронта, то нашел девочку грязной и нездоровой, в ужасающих условиях: бабушка добавляла ей вино в молоко, чтобы та ей не мешала. Отец перевез Эдит в бордель своей матери в Берне, где она росла в относительной безопасности, носила красивые платья и ела досыта. Эдит рассказывала, что в детстве заболела кератитом (воспалительное заболевание глаз), отчего ослепла. Бабушка повезла ее на могилу Святой Терезы в Лизьё. Землю с могилы прикладывали к глазам ребенка каждый вечер — через восемь дней она выздоровела. С того времени и до последнего дня своей жизни Эдит отличалась религиозностью: посещала церкви и молилась перед выходом на сцену.
Примерно в семь лет Эдит присоединилась к цирку Кароли вместе с отцом. Гассьоны жили в фургоне. Луи выполнял акробатические трюки на улице, а Эдит носила между зрителей шляпу и пела единственную песню, которую знала наизусть, — национальный гимн, «Марсельезу» (в 1936 году Эдит Пиаф уже говорила, что это был «Интернационал»). Примерно в 15 лет Эдит начала зарабатывать сама.
Французская музыка того времени (1920–1930-х годов) опиралась на три типа площадок. Во-первых, на мюзик-холлы: в 1910-х годах в «Фоли-Бержер», «Олимпии» и «Казино де Пари» устраивали блистательные ревю с танцовщицами в блестках, перьях и с обнаженной грудью. После войны эти залы на волне американизации начали подражать Бродвею, популяризируя джаз, чарльстон и шимми.
Во-вторых, на кабаре. Кабаре, более интимные и веселые, чем мюзик-холл, были разными: от утонченных или литературных до бедных и распущенных. Зрители сидели за столиками, а не рядами, и во время выступлений обедали, общались, курили. После 1918 года многие кабаре, особенно на Монмартре, имитировали ревю мюзик-холлов, пытаясь привлечь туристов.
В-третьих, на улицу. Музыканты традиционно зарабатывали деньги, выступая на углах улиц или во дворах жилых домов.
Популярность кино в 1910-х годах привела к тому, что многие мюзик-холлы закрылись или превратились в кинотеатры. А музыка кабаре и улиц постепенно сформировалась в самодостаточную субкультуру, которая обозначается французским словом «шансон». Маленькая болезненная девочка с парижских улиц вскоре стала королевой шансона.
Именно уличное пение обеспечивало Эдит средствами к существованию. В феврале 1933 года в 17 лет она родила дочь Марсель. Певица брала ее с собой на уличные выступления. Отец ребенка Луи Дюпон выражал недовольство тем, как Марсель проводит время. В это время Эдит под давлением партнера пробовала себя на «нормальной» работе — горничной и ученицей молочника, но быстро снова занялась пением. В конце концов Луи забрал Марсель к своей матери. Девочка умерла от менингита в июле 1935 года в возрасте всего двух лет.
В октябре 1935 года Эдит все еще оплакивала дочь, когда случайная встреча изменила ее жизнь и историю музыки. Луи Лепле, импресарио ночного клуба, услышал Эдит на улице и предложил ей выступление в своем ресторане-кабаре Le Gerny’s. Он дал ей новое имя — laMôme Piaf («малышка Пиаф», «малыш воробушек» на французском жаргоне). Певица была невысокой (рост — 147 см), худой (около 40 кг). В своих мемуарах французский магнат Блюстейн-Бланше описывал, какой впервые увидел ее в Le Gerny’s: маленькой, «явно истощенной» и «непривлекательной». Писатель Карло Рим, посетив кабаре 9 ноября 1935 года, упоминал «жалкую маленькую женщину в дешевом платье, с затравленным видом». Эдит была хрупкой и неуверенной в себе.
Покоряя Париж
После успеха в Le Gerny’s искатель талантов Жак Канетти пригласил Эдит на радио Radio-Cité. Слушатели 15-минутной передачи, где каждое воскресенье представляли новый талант, после ее выступления обрывали телефонную линию, желая узнать, кто поет. Радио моментально сделало Эдит Пиаф знаменитостью. Связь Канетти со звукозаписывающей компанией Polydor позволила певице сделать четыре студийные записи в декабре того же года. Затем в марте 1937 года состоялось первое выступление Пиаф в мюзик-холле телеканала ABС.
В январе 1936 года Эдит познакомилась с поэтом Раймоном Ассо. Он не только писал для нее песни и стал ее любовником, но и буквально, как он и сам говорил, «создал Эдит». Ассо учил ее манерам за столом, поведению в приличном обществе, заставлял ходить в театр и читать. Эдит бесконечно училась. Не имея почти никакого формального образования, она спрашивала у более образованных знакомых, что нужно прочесть, зубрила языки.
Ассо написал для певицы большой репертуар текстов. Он создавал песни с сюжетами, основанными на эпизодах из ранней жизни Пиаф или его собственной. Эдит Пиаф придумывала, изобретала себя как историю. Коллективные представления о ней выросли из песен, в которых она рассказывала о себе. Пиаф отождествляла себя с определенными песнями, считая их связанными с ней, принадлежащими только ей. В 1936 году она услышала свою песню Mon légionnaire в записи Мари Дюба и рассердилась: «Легионер» принадлежит мне и никому больше [...]. Это была моя песня, моя история». Вдобавок она выдумывала подробности своей биографии, мешая правду и выдумку. Например, вместе с биографом сочинила эпизод, где якобы продала себя, чтобы оплатить похороны ребенка, преувеличивала свою бедность в юности, тиражировала историю про детскую слепоту.
В течение долгого времени после первых двух запоминающихся выступлений на канале ABC в 1937 году Пиаф продолжила выступать как в кабаре, так и в крупных мюзик-холлах, иногда появляясь и в ревю. Никогда не чуравшаяся тяжелой работы, она иногда за вечер переходила из одного места в другое. Весной 1943 года, например, она приняла участие в ревю в «Казино де Пари» на Монмартре, а затем сразу же переместилась в кабаре в подвале театра «Пигаль».
Только спустя три года, в сентябре 1940-го, Пиаф дала свой первый сольный концерт в престижном зале классической музыки Salle Pleyel. Где бы она ни выступала — в кабаре, мюзик-холле или концертном зале — ее самопрезентация была, по сути, одинаковой. Она предлагала интимность, а не зрелищность, выдвинув на первый план тексты песен и содержащиеся в них эмоции. «В песне, — заявляла Эдит позже, — тексты — это то, что меня интересует в первую очередь». Однако зрителей интересовал еще и ее голос. Французский писатель Пьер де Ренье так описывал его: «…этот неопределенный голос, хриплый и полный, одновременно обычный и уникальный — обычный, но уникальный, я бы сказал, — этот влажный, гнусавый, еще детский, но уже отчаянный голос неумолимо хватает тебя в глубине живота».
Критик, наблюдавший за одним из первых выступлений Пиаф на канале ABC, писал: «Эта маленькая женщина поет своим прекрасным резким голосом Le Legionnaire, Le Contrebandier, в платье из черного бархата [...], у нее бледное лицо, ее розовато-лиловые, лихорадочные глаза имитируют страдания, страдания, страдания и любовь; она делает это до боли хорошо — хочется утешить и защитить эту маленькую девочку, которая выглядит так, будто с ней происходит столько всего печального!» Ее образ — простое черное платье, серьезный взгляд вдаль, печальный голос — в конце концов очаровал публику. В конце 1930-х годов для многих слушателей ее голос стал голосом социального неравенства, нищеты или беспорядков; голосом самой эпохи.
Жан Кокто, близкий друг Пиаф и самый многословный ее поклонник, описывал женщину так: «…низкий, грудной голос своими бархатными интонациями завораживает нас. Его теплые волны набегают, обволакивают, проникают в нас. Цель достигнута. Подобно соловью, невидимому глазом, Эдит Пиаф тоже становится невидимой. Только ее взгляд, ее бледные руки, воскового цвета лоб, на который направлены лучи света, и нарастающий, поднимающийся все выше голос, который постепенно заслоняет ее и, увеличиваясь, как ее тень на стене, смело заменяют нам эту маленькую застенчивую женщину. С этой минуты гениальность мадам Эдит Пиаф уже не вызывает сомнений, каждый может в этом убедиться. Она превосходит себя. Она превосходит свои песни, их музыку и слова. Она превосходит всех нас».
Война, любовь и смерть
Война для Пиаф совпала с периодом расцвета. На годы немецкой оккупации (1940–1944) пришелся пик ее творчества. Однако поведение певицы в оккупированном Париже вряд ли можно считать политически и морально безупречным. В определенных кругах Пиаф даже приобрела репутацию пособницы оккупантов. Могла шутить про знакомых-евреев, что выдаст их гестапо. Сотрудничала с Третьим Рейхом. При этом Пиаф не любила немцев. В полицейском протоколе от 17 октября 1944 года, например, говорится, что она часто вступала с ними в ссоры и даже была ненадолго арестована за то, что якобы способствовала бегству в Англию некоторых молодых французов. Утверждается, что несколько раз она отказывалась петь в Германии, но в конце концов сдавалась либо под принуждением, либо, по некоторым сведениям, чтобы поднять боевой дух французских военнопленных. Биографы обычно утверждают, что она помогла освободить ряд пленных, хотя достоверность этой истории не подтверждена. Сама Пиаф редко рассказывала о поездках в Германию. Она настаивала, что эти гастроли ей навязали.
К 1942 году Пиаф стала национальной знаменитостью, величайшей певицей своего времени. Билеты на ее шоу всегда распродавали, а ее жизнь и биография вызывали растущий интерес среди журналистов. Вернувшись в Париж в октябре того же года после тура по югу Франции, она написала композитору Норберту Гланцбергу: «Меня встретили с таким энтузиазмом! Весь Париж ждал меня на вокзале — цветы, пресса, всякая всячина. Такого ажиотажа я еще не видела. Это было восхитительно. Мне пришлось дать пресс-конференцию во время обеда. Как будто я была принцессой!»
В 1946 году Пиаф снялась в фильме «Звезда без света». Она записала один из своих самых больших хитов — «Жизнь в розовом цвете», который якобы написала сама. В прессе говорили о турне по Америке и даже о голливудском фильме. Она дебютировала в огромном Театре Шайо с оркестром из 50 человек. Ее новые музыкальные амбиции также заставили ее сменить звукозаписывающую компанию с Polydor на Columbia (Pathé Marconi), поскольку компания Канетти уже не могла их удовлетворить. У ведущих стало обычным представлять ее на сцене словами: «Только одно имя, и в этом имени весь шансон — Эдит Пиаф». Со временем она поняла, что вообще не нуждается в представлении. С конца войны и до конца жизни она была просто la grande dame de la chanson française (великая дама французского шансона).
В 1947 году Пиаф покорила Америку и стала международной звездой. Именно там она встретила боксера Марселя Сердана. За их романом наблюдала вся Франция, несмотря на то что у Сердана были жена и дети. Певица и чемпион мира по боксу составили идеальную медиапару, олицетворяющую французское величие в спорте и музыке. Их архетипическая гетеросексуальность считалась кинематографичной: нежный великан и крошечная кукла, беспомощная в его руках, но по-своему столь же могущественная.
В 1949 году Сердан решил удивить Эдит и прилететь в Нью-Йорк к началу ее шоу. Он хотел добраться по морю, потому что боялся летать, но Пиаф настояла на самолете, резонно отметив, что так будет быстрее. Борт Air France Lockheed Constellation врезался в Монте-Редонду на Азорских островах. Все 48 человек на борту погибли — включая Сердана. Вечером после его смерти Пиаф все же вышла на сцену и дважды упала в обморок. Она всегда утверждала, что этот человек был ее единственной настоящей любовью. Смерть Сердана превратила Пиаф в глазах публики в трагическую героиню, и с этим образом она не расставалась до конца жизни.
От горя певица спасалась морфием и алкоголем.
В декабре 1955 года Пиаф исполнилось 40 лет, и она начала стареть на глазах у публики: «маленький кусочек женщины» становился все меньше, с редеющими волосами, артритом и сутулостью. Все заметили разрушительные последствия ее слабеющего здоровья. Но это, казалось, вызывало еще больший восторг публики. О концерте в Salle Pleyel в феврале 1944 года один критик написал: «Когда ее голос замолкает, голова склонена набок и неподвижна, она выглядит как распятый Христос».
В январе 1955 года Пиаф начала выступать в «Олимпии», которая снова открылась как мюзик-холл (а до этого 25 лет работала как кинотеатр). К этому времени она написала множество собственных текстов. Биограф Бернар Маршу, который также владеет и управляет небольшим музеем Эдит Пиаф в Париже, говорит, что она тем не менее так и не научилась читать ноты. «У нее было очень мало образования. Она никогда не изучала музыку, не изучала теорию, не умела читать и писать партитуры. Она так и не научилась играть на музыкальном инструменте. Она писала тексты по мере того, как они приходили к ней, и пела мелодии музыкантам, с которыми работала, а те их записывали».
В возрасте 46 лет Пиаф вышла замуж за 26-летнего Тео Сарапо, последнего из своих протеже. К этому времени Пиаф уже серьезно болела. Ревматоидный артрит усугубили несколько серьезных автомобильных аварий. Певица испытывала постоянную боль и часто могла встать только после инъекций морфия. Кроме того, у нее обнаружили цирроз печени.
Она умерла в октябре 1963 года в возрасте 47 лет. Королеву шансона оплакивала вся Франция. Через шесть часов, успев написать о подруге некролог, умер и Жан Кокто. Перед смертью он сказал: «Ах, Пиаф мертва. Я тоже могу умереть». Шарль Азнавур говорил, что похороны Пиаф были единственным с конца Второй мировой войны событием, когда автомобильное движение в Париже почти полностью остановилось.
На похоронах могильщик положил рядом с гробом любимые предметы певицы: чучело кролика, матросский берет, зеленый шелковый галстук, статуэтку святой Терезы из Лизьё, легионерский погон и открытку из часовни Милли-ла-Форе с посвящением Жана Кокто.
Певец Тино Росси говорил, что Пиаф была «непредсказуемой и трудной для понимания, со странными перепадами настроения, внезапно меняющейся от маниакального веселья к безутешному отчаянию». Азнавур описывал ее как «ребенка-диктатора, чьи реакции могут быть совершенно инфантильными». Пиаф знала: несмотря на тщательно сконструированный миф, ее никогда до конца не поймут. «К тому времени, когда я умру, обо мне будет сказано так много, что никто уже не будет знать, каким человеком я была», — говорила она.