Полусветский Петербург: ретро-детектив о звезде немого кино

…Вакханки и гладиаторы дружно повернули головы, и даже Сашенька приподнялся из своего кресла. Так громко она крикнула. А засъемщик от неожиданности перестал вертеть ручку. 

Она словно не заметила черно-белый Колизей, намалеванный за моей спиной. Шурша платьем, бухнулась на колени. Не из раболепия, конечно, а потому что ноги ее не держали. 

— Вар… Вар… — стучали зубы. Я отцепила ее холодные пальцы от края туники. На подоле заметила кровь: она порезала руки о вышивку, но сама того даже не заметила. Мусю, горничную Верочки, била дрожь. Я кивнула Сашеньке, гневно разевавшему рот. 

— Пять минут, — пыхнул он. Сашенька никогда не умел злиться на меня по-настоящему! С тех самых пор, как свою фирму в Москве открыл Ханжонков. 

Вакханки уже набрасывали шали на плечи, покрывшиеся гусиной кожей. Гладиаторы спешно закуривали. С хлопком погас горящий фонарь. Глазам сразу стало непривычно темно от петербургского дневного света 

— Муся. Теперь по порядку. 

Следовало, конечно, надавать ей по щекам. Она была в истерике. 

— Сказали: только вас. Только вы. 

Потащила меня к выходу. Я только и успела схватить со спинки кресла свой соболий палантин. Свою шляпу. 

Я терялась в догадках. У Верочки не было повода меня любить. Более того, в ее ко мне высокомерном презрении я до сих пор была вполне уверена. Что же это вдруг? И почему она в Петербурге? Дело было, по всему, нешуточное. Что ж, решила я, — меня жгло любопытство, — Сашенька подождет. Ему не впервой. С тех пор как свою фирму в Москве открыл Ханжонков. 

Мои ноги в трико тут же ужалил морозец. Я весело глядела на свои сандалии — на снег. Соболиный мех ласкал щеки. 

— Извозчик… извозчик… — лепетала она. 

И тут я все-таки дала ей пощечину. 

Она захлопала глазами. Но заткнулась. 

— Муся. Я еду с вами, даже толком не выяснив, в чем дело. Вижу только, что дело серьезное и личное. 

Она закивала. Опять вцепилась в меня: 

— Нельзя, чтобы видели. Нельзя! 

Актрисы так называемых серьезных театров — жрицы искусства — помешаны на том, чтобы выглядеть весталками. А сейчас к тому же дело, похоже, было правда плохо, и Верочка дала горняше исчерпывающие инструкции. Я терялась в догадках. Н 

Махнула рукой Мишелю. Он тотчас опустил на глаза очки — больше для форсу. Загремел мотор моей «Изотты». Такая машина цвета шампанского была только у меня. Сашенька был щедр. С тех пор как Ханжонков открыл свою фирму в Москве. 

Горняша побелела. Если только можно было побледнеть еще больше. Глядела на машину словно на дракона. 

— Нельзя!.. Она в опасности! Жизнь или смерть. Все должно быть в тайне. 

«Подпольный аборт?» — подумала я, ставя ногу на ступеньку. Значит, поэтому она и прикатила из Москвы — к петербургскому абортмахеру. Шито-крыто. Дело плохо. 

— Вот что, Муся. 

Я продела булавку в шляпку. Накинула на колени меховой плед. 

— Если увидят, как я тащусь куда-то на извозчике, об этом будет говорить весь Петербург. Нет. Только авто! 

Она мешкала. 

— Чтобы никто ничего не заметил, положи это на самое видное место. Горничная тупо смотрела. Не понимала, что я говорю. 

— …Полезайте же! 

Я стукнула в спину Мишелю. Горняша плюхнулась, потеряв равновесие, на подушки из шкуры белого медведя. 

И моя «Изотта» понеслась. Мы пролетели мимо Петропавловской крепости. Потом по мосту. На Невском Мишелю пришлось давить грушу гудка изо всех сил. Наконец оказались на Морской. 

Муся потащила меня к черному ходу. Я решительно шагнула к парадной двери. Ее уже распахивал швейцар. Если надо сохранить визит в тайне — не прячься! 

Верочка сразу бросилась ко мне. Вне сцены она казалась бледнее и старше. Морщины вокруг глаз, губ, да и на лице как-то многовато лишней кожи. Что поделать, театральный грим старит быстрее, если не предпринимать особых усилий. 

— Варенька! Вы одна мое спасение! 

И взмахнула руками: 

— Не спрашивайте, не спрашивайте. 

Лоб в испарине. Крови было не видно. 

Пока не видно. 

— Едем, — быстро приказала я. В таких случаях нужно действовать быстро. Быстро и решительно. 

Верочка запихнула в ридикюль черный замшевый мешочек. Муся накинула на нее шубу. Приколола шляпу. 

— Я не могла одна… Туда, — лепетала она в авто. Я держала ее горячую руку. Вынула из рукава платок, промокнула ее лоб. 

— Я никого не могла просить. Такое сомнительное дело… Только вас. Ведь вам нечего терять… К тому же вам не поверят. 

«Спасибо, милый комплимент», — но я не дала своей руке остановиться — промокала ее лоб. Похоже,в горячке она не соображала, что несет, — выкладывала то, что было на уме. 

— А он… 

Она дернулась, будто я приложила к ее лбу не батист с кружевами, а каинову печать. Я даже выронила платочек. Он исчез где-то у нас под ногами. 

Я не спрашивала: «знает». Ясно, что не знает. 

— Не должен знать… Он необыкновенный человек. 

Даже за бурчанием мотора было слышно, как клацают ее зубы. Ох уж эти артистки драмы! У них все необыкновенно. Адрес был мне незнаком. Кто же ее любовник? Если такая деликатность, такая конфиденциальность. 

Невский, мост, Петропавловка, особняк Мали Кшесинской промелькнули в обратном порядке. Адрес был фешенебельный: на Каменноостровском, в одном из этих модных гигантов, снабженных всем, вплоть до грузовых лифтов и электрических картофелечисток. 

Щегольская секретарша провела нас в приемную. Доктор оказался французом. Верочку увели. 

Я смотрела вниз сквозь двойное стекло — на Каменноостровский проспект: на поток извозчиков, шляпы дам, конки, мешанину прохожих. Скоро здесь будет теснее, чем на Невском. 

— А вы? 

Я обернулась. Секретарша улыбалась рекламной улыбкой. И это деликатность? 

— Мне кофе. Благодарю, — холодно приказала я. 

— О!.. 

Она вернулась с кофе. И опять выжидающе засияла. 

Я взяла чашечку с подноса. 

— Ваш бюст выглядит превосходно, — заговорила она. — Но смею заметить, что нет предела совершенству и пышности. 

В таком месте тебя неизбежно примут за содержанку. А может, дрянь просто позавидовала моей шубе. 

Она раскрыла передо мной брошюру. Я не глядела, куда показывал ее наманикюренный пальчик. На что там глядеть? Стадии развития плода? Увольте. 

А потом опять заговорила. Я не поверила своим ушам: 

— Свиной — что? 

Но тут уже вышла Верочка. Она старалась не глядеть на доктора. Тот ухмылялся — я бы сказала «сально», но не люблю дешевые каламбуры. 

— Все превосходно. Небольшое воспаление, не более того. 

— А если они… опять? 

— Я выровнял форму и размер. Никакого беспокойства. Теперь можем считать дело завершенным. 

И многозначительная пауза. 

Верочка не глядя подала ему замшевый мешочек. Доктор ловкими пальцами тут же развязал тесемку. 

— Надеюсь, этого довольно, — бормотала Верочка; похоже, все обошлось, и теперь ей явно не терпелось уйти отсюда. А у доктора в горсти сверкнуло. 

— Мадам, — сухо заговорил он. Бросил красноречивый взгляд на секретаршу. С ее лица тотчас пропала любезность. Оно стало суровым. Секретарша быстро прошла через комнату и крутанула в двери ключ. 

Верочка беспомощно смотрела на доктора. Видимо, взгляд из спектакля «Волки и овцы». Спектакль я не видела, но взгляд точно был овечий. 

— Платите. 

— Вы… вы… Это бриллианты и опалы. 

— Это стекляшки. 

Теперь уже секретарша смотрела на Верочку как на вошь. 

— Этого не может быть, — шла пятнами та. — Мне подарил их… 

Имя впечатляло. Вот почему тайна: князь Ахтынцев ужасно разбогател на железнодорожных кредитах. Ему прочили министерский портфель. Но доктор был французом и, очевидно, плохо знал, кто в России кто: большой минус при его профессии. Я тотчас мысленно предсказала ему скорое разорение. 

— Мадам. Платите. Или мы зовем полицию. 

— Не может быть, — все шептала Верочка. Она была на грани обморока. 

А стерва сняла телефонную трубку. 

— Постойте, — остановила ее я. 

Вынула из ушей серьги. Уж в них-то бриллианты-солитеры были точно настоящие. Сашенька, с тех пор как Ханжонков открыл свою кинофирму в Москве, не стал бы так рисковать, как князь Ахтынцев… Француз и его секретарша обменялись взглядами. Я протянула серьги одной рукой, не глядя. 

— Берите. Ну! 

Жест был как надо. Жест римской императрицы. Про голос — не уверена. В кино не нужен голос. Ни у Сашеньки. Ни у Ханжонкова. 

Тварь передала ему серьги. Он глянул. Взгляд опытного выжиги. И опустил в карман. 

— А это я забираю. На память, — я сгребла из его руки ожерелье: стеклянные опалы, стеклянные бриллианты. 

Схватила почти бесчувственную Верочку. 

— Ключ. 

Тварь отдала, робко оглянувшись на своего господина. 

Мы вышли в прихожую. Я посмотрела в высокое напольное зеркало. Верочка была пунцовой, как драпировки в серьезном драматическом театре. И можно поклясться, ее краснота была полностью натуральной. 

Только лишь она и была. 

Что ж, за ее фальшивый бюст, наполненный свиным жиром, князь расплатился с Верочкой фальшивыми бриллиантами. А ведь мог бы настоящими, недоумевала я. Но видно, поэтому князь миллионщик, а я нет. Таким образом, Верочкину связь можно назвать бескорыстной. 

Это прелестно! Я расхохоталась. 

Верочка недоуменно глядела на меня: не истерика ли? 

Не могла же я объяснить ей, что меня насмешило. 

— Грим, — показала на зеркало я. — Я уехала прямо с фильмы. 

Мое лицо покрывал толстый слой желтой пасты. Только она на пленке и выходит белой, как кожа. 

Хотела вынуть платочек, промокнуть размазавшуюся пасту. Да вспомнила, что еще в авто его обронила.