Сеть взаимопомощи: как женщины спасаются от домашнего насилия в российских регионах
Шелтер
Кирпичный двухэтажный дом, затерянный в районе малоэтажной застройки где-то в Ярославской области, — так выглядит шелтер (от англ. shelter — «приют»), где живут женщины, пострадавшие от домашнего насилия и чаще всего сбежавшие со своими детьми от мужей. Никакой таблички на доме нет, его выдает только то, что в отличие от соседских домов, окруженных пышными дачными цветниками, тут рядом ни куста, ни скамейки, ни даже крепкого забора — хозяйки постоянно меняются (живут по два-три месяца), и заняться благоустройством палисадника попросту некому.
Когда женщина приезжает в шелтер, ее просят поменять сим-карту, не выходить в соцсети и не рассказывать, где она находится. Поскольку в небольшом городке сложно кого-то спрятать, сотрудники центра стараются лишний раз не привлекать к себе внимания. Если все узнают этот адрес, место перестанет быть безопасным. «Сначала нас спрашивали, кому это нужно? Потому что есть определенные стереотипы: стыдно «выносить сор из избы», «лучше плохой муж, чем вообще без мужа». И особенно сильны они в глубинке. Но со временем ситуация меняется», — говорит Ксения Гогина, директор АНО «Мария». С ней мы встречаемся рядом с «конспиративным домом».
Изнутри дом кажется гораздо просторнее, чем снаружи: на первом этаже находится большая игровая, совмещенная с кухней, наверху четыре спальни — всего 180 м2. Здесь могут проживать до восьми семей. Обстановка в комнатах напоминает детский лагерь: стоят двуспальные кровати, заправленные ярким бельем, стены покрашены в нейтральные цвета, на полу ламинат, на окнах светлые шторы, есть пеленальный столик, пара столов и стулья. Сотрудники АНО «Мария» обеспечивают приют продуктами: покупают молоко, сыр, мясо, крупы, макароны, картофель, лук, морковь, сладости. Здесь с женщинами работают психолог, юрист и социальный педагог. «Вот только с посудой у нас напряженка, — говорит Гогина. — Женщины уезжая берут с собой кружки, чтобы в новой квартире у них было самое необходимое».
Поселиться в этом доме можно без лишней бюрократической волокиты, на первое время даже без паспорта (если женщина готова получить справку, удостоверяющую ее личность). Потребуется лишь пройти собеседование с психологом, сделать флюорографию (чтобы исключить туберкулез), сдать анализы, подтверждающие отсутствие кожных и венерических заболеваний. Для сравнения: в московских государственных кризисных центрах могут попросить не только паспорт и СНИЛС, но и справку 2-НДФЛ с работы за год, а также столичную прописку.
И хотя тут нет излишних требований, все же отсев существует. «Нам часто звонят люди, которые остались без крыши над головой, но так как ресурсы ограниченны, мы можем разместить только женщину (с детьми или без) на срок до трех месяцев, не больше», — говорит Гогина. «Обычно звонят не раз и не два до того, как сделать этот шаг. Сначала женщина рассказывает, что случилось, потом ситуация повторяется, она снова спрашивает, можно ли приехать. И, услышав положительный ответ, тут уже принимает решение. Но этого может и на десятый раз не произойти», — добавляет она.
«Уехать в шелтер — мера кардинальная. Есть такое представление, что шелтер — это что-то ужасное, с крысами», — комментирует ситуацию Юлия Арнаутова, пиар-менеджер «Насилию.нет» (внесен Минюстом в реестр иноагентов). «А на фоне того, что сейчас происходит, женщины стали бояться, что начнется какой-то экономический коллапс, что они не устроятся на работу, не найдут садик», — делится мнением Алена Садикова, директор Центра помощи женщинам, пострадавшим от семейного насилия, «Китеж».
И все же главная причина, почему женщины не доезжают до шелтеров, — они об этом варианте помощи почти ничего не знают. Или ему не доверяют. Или боятся. Но бывают исключения.
Карина
В приюте мы встречаемся с Кариной (имя изменено). У женщины двое детей: 12-летний сын и пятилетняя дочка. Из своего дома они сбежали почти полтора года назад, но постоянного жилья до сих пор у них нет. Карина рассказывает, что вышла замуж сразу после 11-го класса. Семь лет «жили нормально», но потом у мужа начались неконтролируемые вспышки агрессии: «Много чего было, то есть больница, сломанная рука, зашитое лицо. В полицию я не обращалась, но просила вмешаться родственников. Каждый раз муж клялся, что это больше не повторится, и каждый раз нарушал свое же слово».
Все это время Карина пыталась уйти от мужа, но боялась, что не сможет содержать себя и детей, так как образование она получить не успела и никогда не работала — забеременела сразу после замужества. «А потом в один прекрасный день просто собрала вещи, забрала детей и уехала. У меня даже денег не было, только на поезд до Москвы, и все», — говорит она.
После побега Карина около двух месяцев жила у знакомой. За это время у нее не получилось ни устроиться на работу, ни накопить на собственное съемное жилье — в Москве для этого нужно около 100 000 рублей (с учетом депозита и комиссии риелтора). О том, что можно временно поселиться в шелтере под Ярославлем, Карина узнала, позвонив на горячую линию, на какую именно, она не помнит.
Наладить жизнь в глубинке оказалось проще, чем в столице, тут можно снять квартиру всего за 10 000 рублей. При устройстве детей в сад и школу (в отличие от Москвы) не требуют постоянную регистрацию. Очень скоро Карина нашла работу в пекарне за 45 000 рублей в месяц. Еще один минус Москвы заключается в том, что там почти невозможно спрятать человека из-за системы распознавания лиц. В случае, если родственники или муж подали в розыск, женщину могут быстро обнаружить. Карине повезло, что через полицию муж ее не искал.
«В пекарне я работала поваром, потом меня поставили управляющей, и я занималась зарплатами и деньгами, — говорит Карина. — У меня в день получался заработок 1500 рублей. Для нашего города это нормально. И детям я ни в чем не отказывала, если они что-то захотели, вкусное или кроссовки».
Потом у Карины начались проблемы с документами: так как она гражданка Армении, ей нужно было пересечь границу, чтобы продлить пребывание в России. Поездка «на пару недель» затянулась на несколько месяцев, и, вернувшись назад, Карина обнаружила, что потеряла квартиру и работу. Так она оказалась в приюте АНО «Мария», где ей снова помогли.
Два месяца сын Карины не ходил в школу, и она стала бояться, что его отчислили. Тогда Ксения Гогина позвонила другу фонда — Марии Бланк, руководителю МУ «Содействие», в прошлом директору нескольких российских школ (постоянно приходится решать нестандартные вопросы, и в шелтере к этому привыкли). Нужно было подготовить Карину к «тяжелому разговору» в учебном учреждении. «Она ко мне пришла со словами: «Скажите, пожалуйста, Мария Павловна, меня отправят в отдел опеки, меня лишат родительских прав?» Вот у нее такой страх. Конечно, ребенка никто не отчислил за пропуски. Ей просто нужна была моральная поддержка», — рассказывает Бланк.
Пока мы общаемся с Кариной, истекает время ее рабочего перерыва — нужно возвращаться обратно в пекарню, куда она снова устроилась — правда, пока на стажировку. На вопрос о планах на жизнь она отвечает: «Если честно, я ничего сейчас не планирую, просто хочу жить спокойно со своими детьми. Иногда, бывает, накроет, просто хочется реветь, но это быстро проходит».
Карина идет на работу. Дочка спит. Сын, который пока не вернулся на занятия в школу, играет в телефоне: мама придет только поздно вечером.
«Дети не видят мать, потому что она... Опять же страх. Вот знаете, а вдруг я лишусь работы, а вдруг дети без чего-то останутся, и этот страх заставляет ее работать днем и ночью», — объясняет Мария Бланк.
Карта помощи
Дом в Ярославской области — это одно из сотен мест в России, где женщины могут получить помощь. И хотя в стране нет единой сети организаций, которые бы помогали пострадавшим от домашнего насилия, недавно центр «Насилию.нет» составил «Карту центров помощи», собрав проверенные организации в одной системе, получилось более 160 адресов. На сайте система выдает варианты для обращения по городам: например, в Москве карта рекомендует обратиться в Московский государственный кризисный центр помощи женщинам и детям и благотворительный фонд «Безопасный дом». И в две некоммерческие организации: центр «Китеж» и сам центр «Насилию. нет». Также карта рекомендует центры помощи в регионах, например Нижегородский женский кризисный центр (НЖКЦ). В республиках: кризисные группы «Марем» и «СК SOS», работающие на Северном Кавказе. «Конечно, это далеко не все центры помощи женщинам, но мы выбирали те, где не скажут «сама виновата», или «аборт — грех», или «сохрани семью любой ценой». Потому что, если в семье присутствует насилие, должен быть совершенно иной разговор, ведь звонящие на горячую линию особенно уязвимы», — объясняет Юлия Арнаутова.
И все-таки 160 контактов на всю Россию недостаточно. На карте есть регионы, где нет центров помощи. Или один на всю область. Иногда до помогающей организации нужно ехать 200 км. «Именно поэтому с 1 июня центр «Насилию.нет» открыл онлайн-консультации по всей стране. Теперь, если нам звонит человек из Тывы, мы ему не говорим, что работаем только по Москве. Мы либо говорим, что у него есть рядом такой-то центр, либо записываем на онлайн-консультации к юристу, психологу», — объясняет Арнаутова.
О том, как нужны центры помощи женщинам в регионах, уже на протяжении многих лет говорят правозащитники, юристы, пострадавшие и сама статистика. Согласно данным программы «Алгоритм света» 66% россиянок, убитых с 2011-го по 2019 год, погибли в результате домашнего насилия, а за последние два года этот показатель увеличился до 71,7%. Однако закон, противодействующий домашнему насилию, так и не был принят в России, несмотря на то что, согласно данным ВЦИОМ, около 70% россиян заявляют, что поддерживают его принятие, а при Совете Федерации была создана рабочая группа по разработке законопроекта «О профилактике семейно-бытового насилия в Российской Федерации».
Сейчас за нанесение побоев в российском законодательстве предусмотрен штраф размером 5000 рублей, и если они происходят систематически, то местные участковые обычно не реагируют — бюрократии много, а наказание символическое. «Уголовный кодекс начинает работать эффективно, когда воткнули нож под ребро. У нас было так по одному делу: 25 материалов по небольшим побоям, а потом человек ударил ножом потерпевшую. Участковый тогда сказал: «Ножевые, слава Богу, вот теперь мы его закроем!» Это не анекдот, это происходило на моих глазах. Но других механизмов у участкового не было», — говорила в одном из интервью Forbes Woman адвокат, руководительница Центра защиты пострадавших от домашнего насилия при Консорциуме женских НПО Мари Давтян.
«Закон о домашнем насилии критически важен, не только потому, что он предусматривает наказание, охранные ордера, но в нем заложена идея создания сети шелтеров и помогающих организаций по всей стране, которые бы официально предоставляли консультации. Все в комплексе работало бы очень круто. И база для этого есть», — объясняет Арнаутова.
Фандрайзинг
Дом в Ярославской области, который находится в ведении АНО «Мария», существует за счет грантов, рассказывает директор Ксения Гогина: «Это Фонд президентских грантов, Фонд Елены и Геннадия Тимченко, фонд «Абсолют», фонд «Яндекса» «Помощь рядом».
Почти все шелтеры на 90% финансируются на проектные деньги. Минус такой схемы в том, что гранты через какое-то время заканчиваются, а приюты нужны всегда, объясняет Алена Садикова, основательница центра «Китеж»: «Представьте, что такое шелтер. Это кровать, это посуда, это детская мебель. Если люди занимаются адвокатской помощью, у них проект кончился, они взяли портфель и пошли. А мы куда все это девать будем? Финансовая схема шелтеров должна совмещать гранты и фандрайзинг».
Директор по развитию Нижегородского женского кризисного центра Владимир Кутанов рассказывает, что им удается постепенно диверсифицировать бюджет, раньше было 100% грантовых денег, а сейчас 20% составляют пожертвования. «Учитывая, что этот скачок произошел от 0% до 20% и мы это сделали за два с половиной года, то мы довольно оптимистично смотрим в этом направлении», — говорит Кутанов. НЖКЦ появился в 2003 году и до сих пор остается уникальной организацией для Нижнего Новгорода.
Сложность создания смешанной схемы заключается в том, что когда НКО зависит от грантов, то привлечение частных пожертвований уходит на второй план. «Фандрайзинг требует ресурсов: SMM, пиара, проведения мероприятий. Получается замкнутый круг, из которого сложно выбраться: НКО не развивает фандрайзинг, так как нет ресурсов, а прирост ресурсов возможен только при развитии фандрайзинга», — разводит руками Кутанов.
Согласно исследованию фонда «Нужна помощь», проведенному совместно с агентством онлайн-исследований Tiburon Research, около 10% пользователей интернета участвуют в благотворительности, и на социальную работу, связанную с правозащитной деятельностью и насилием, приходится только 2–4% от всех пожертвований. «Но, вероятно, и мы каким-то неправильным языком или лексикой доносим информацию. Так, фокус многих кризисных центров сдвинут в сторону сложных жестоких примеров. Это может отталкивать. Сейчас мы стали говорить о том, что выход есть, проводить необычные пиар-акции, записывать стильные социальные ролики, такие как «Гласность — первый шаг к искоренению насилия», и это находит отклик», — подчеркивает эксперт. «Но сегодня ситуация усугубляется тем, что женские некоммерческие организации уже на протяжении нескольких лет признают иностранными агентами. Это затрудняет получение грантов и поддержки бизнеса», — говорит Юлия Арнаутова, пиар-менеджер «Насилию.нет». «С другой стороны, понимая, как непросто приходится сегодня НКО, люди сами начинают вовлекаться в общественную деятельность», — рассуждает она.
Проблема домашнего и сексуализированного насилия в регионах России стоит сегодня особенно остро. Помимо отсутствия системной помощи людям, оказавшимся в подобной ситуации, нехватки шелтеров и местных НКО (которые сегодня среди прочего боятся развивать активную деятельность из-за пристального внимания властей ко всему, что может быть связано с феминизмом и гендером), на женщин давят и патриархальные стереотипы, и мнение старших родственников, которым насилие в семье может казаться нормой.
И, конечно, важна экономика: в регионах у женщин меньше возможностей для работы и получения образования, а значит, они больше зависят от мужчин и не могут уйти из дома, если подвергаются насилию. И в этом случае только сеть взаимопомощи в виде региональных шелтеров становится для них спасением.