От Екатерины II до Фурцевой: история российского «женского вопроса» в одной книге

По-моему, когда женщины эмансипировались, это на самом деле привело к освобождению мужчин от семьи.

Лиза [Hansson, Liden 1983: 25]

Во время войны мужчины ушли, и женщины все делали сами. После войны мужчины вернулись, поняли, что женщины все могут сами, и больше уже ничего не делали.

Из беседы с моей подругой Людой, 1985 г.

Борьба со сталинским наследием

Смерть Иосифа Сталина 5 марта 1953 года и приход к власти Никиты Сергеевича Хрущева стали поворотом от крайне централизованной и насильственной политики позднего сталинизма к новому видению социалистического проекта: более «демократическому», гуманистическому и основанному на общем согласии. Как сам Хрущев, продукт сталинской системы, пытавшийся наметить другой курс, так и Советский Союз под его руководством (1953 — 1964) двигался рывками, с частыми отступлениями и уступками консерваторам, занимающим влиятельные посты. 

Спорадический характер реформ был обусловлен не только давлением на Хрущева, но и его собственными противоречивыми мотивами. Желая и в то же время опасаясь перемен, правительство под его руководством стремилось поощрять народную инициативу, но при этом держать ее под контролем. Оба этих побудительных мотива прослеживаются в том числе и в гендерной политике эпохи оттепели.

Официально оттепель началась в 1956 году с «секретного» доклада Хрущева, в котором он осудил сталинские репрессии против членов партии и злоупотребления властью. Затем, после долгого отката назад, оттепель вновь набрала силу в 1961 — 1962 годах. Непоследовательно, хаотично, но все же Хрущев начал уделять внимание и ресурсы нуждам советского населения. Он также значительно расширил возможности обсуждать публично самые разные темы, в том числе и «женский вопрос». При Сталине этот вопрос был объявлен решенным. Советские женщины, как утверждалось с 1930-х годов, были самыми эмансипированными в мире. Начиная же с середины 1950-х годов руководство не только признало, что Советский Союз не достиг этой цели, но и пыталось сгладить некоторые из самых серьезных недостатков.

Руководство страны так и не начало кампании по убеждению мужей взять на себя справедливую долю домашнего труда

Однако никто в руководстве страны так и не решился напрямую подступиться к самой фундаментальной женской проблеме: к тому, до какой степени вся советская экономика держалась на неоплачиваемом и низкооплачиваемом женском труде. Женщины выполняли самую тяжелую и низкооплачиваемую работу в наименее востребованных отраслях экономики, а у себя дома трудились по вечерам и выходным вообще бесплатно. Чтобы ликвидировать такое положение, понадобился бы революционный пересмотр приоритетов в экономике: введение действительно равной платы за равный труд и перераспределение ресурсов из тяжелой промышленности и обороны в сферу социального обслуживания, с помощью которой революция обещала освободить женщин от домашних обязанностей. 

Надо сказать, экономические приоритеты и в самом деле менялись, однако недостаточно радикально для того, чтобы снять с работающих женщин их двойную нагрузку. Более того, руководство не решалось отменить «малую сделку», по условиям которой мужчины начиная с послевоенной эпохи, если не раньше, получили право распоряжаться у себя в дома, что должно было смягчить для них ощущение бессилия в политических вопросах. 

Руководство так и не начало кампании по убеждению мужей взять на себя справедливую долю домашнего труда. Вместо этого под бесконечные пустые обещания открыть общественные предприятия бытовых услуг, идеологи и эксперты рассматривали домашний труд как нечто естественное для женщин, как реализацию их врожденных женских качеств. И все же в 1950-е годы — впервые с 1930-х годов — выявились настоящие идеологические разногласия по поводу методов решения «женского вопроса». Эти разногласия еще обострились после падения Хрущева в 1964 году, хотя публичные дискуссии по другим вопросам к тому времени стали урезаться.

Десталинизация частной жизни

Со смертью Сталина в советскую политическую культуру пришли серьезные перемены. Отказавшись от принуждения и террора как методов правления, руководство стремилось мобилизовать народную инициативу и поощрять самодисциплину, чтобы взбодрить вялую экономику и повысить производительность. 

Цензура ослабела; полномочия спецслужб были ограничены; местные власти и даже простые люди получили новые возможности для проявления инициативы. И все же бо́льшая часть сталинского наследия осталась жива и в новую эру. Консерваторы не желали отказываться от своих прерогатив без борьбы. Старые привычки преодолевались трудно, и, может быть, особенно трудно — в сфере гендерных отношений. Судя по противоречивой политике, касающейся частной жизни, противодействие либерализации действовало не только в экономической и политической сферах, но и во многих других.

Репродуктивная политика — один из примеров такой противоречивости. После смерти Сталина руководство страны отказалось от принуждения в сфере воспроизводства. В 1955 году аборты, запрещенные с 1936 года, вновь стали легальными. В качестве причины была названа необходимость охраны женского здоровья. В течение 20 лет после запрета, когда миллионы женщин шли на подпольные аборты, чтобы контролировать свою фертильность, пресса хранила молчание о том, какую цену они платили за это своими жизнями и здоровьем.

Затем, за несколько месяцев до опубликования указа 1955 года, средства массовой информации наконец обратили внимание на опасности, которым подвергались эти женщины. Были опубликованы короткие заметки, в которых описывались случаи конкретных женщин, пострадавших от подпольных абортов. Не отказываясь от утверждения, что воспроизводство населения является женской обязанностью, в декрете 1955 года правительство впервые после революции открыто признало за женщинами свободу выбора. Газета «Известия» заявила, что «вопрос о материнстве» должны решать сами женщины. 

Вместо запретов государство отныне намерено было предупреждать женщин об опасности аборта и убеждать рожать и воспитывать детей. В начале 1960-х годов женщины, работавшие на государственных предприятиях, получили право на восьминедельный полностью оплачиваемый отпуск до и после родов — всего 112 дней. На колхозниц эти нововведения не распространялись, однако для почти всех прочих работниц были существенным благом. 

При этом новый закон об абортах не сопровождался публичными дебатами; были опубликованы лишь краткие сообщения. Более того, государство, разработавшее этот план, не приняло никаких мер для повышения доступности противозачаточных средств в качестве замены аборту. В результате аборт оставался для женщин основным средством репродуктивного контроля; обычно он делался без анестезии. По общему мнению, аборт был мучительной и унизительной процедурой.

Семейная политика была не менее противоречива. В соответствии с новой атмосферой открытости руководство допустило весьма критическое обсуждение семейного закона 1944 года. Дебаты выявили более широкий спектр мнений, чем когда-либо с начала 1930-х годов. Среди сторонников либерализации закона было много женщин, воспользовавшихся расширением возможностей для получения образования. 

Уже имея опыт участия в политических дебатах, они решительно выступали в защиту более эгалитарного (и более близкого к первоначальному революционному представлению) взгляда на брак и семью, чем тот, который был воплощен в законодательстве 1944 года. Среди участвовавших в прениях женщин были М. Г. Масевич из Казахской академии наук, доктор наук Х. С. Сулайманова — выдающийся узбекский правовед и бывший министр юстиции Узбекистана, а также россиянки Н. Ершова и Н. В. Орлова из Института права и Александра Пергамент, уважаемая специалист по гражданскому и семейному праву, работавшая во Всесоюзном научно-исследовательском институте советского государственного строительства и законодательства. 

По мнению Пергамент, закон о семье 1944 года отступал от принципа равенства мужчин и женщин. Утверждая, что закон 1944 года не смог обеспечить стабильность семьи, реформаторы призывали к свободе брака и развода и к равным правам для всех детей, независимо от того, состояли ли их биологические родители в законном браке. По мнению реформаторов, матери и отцы должны были нести равную ответственность за воспитание детей. 

Эта позиция вызвала ожесточенное сопротивление со стороны консерваторов, которые хотели отстоять двойные стандарты и видели угрозу для мужчин и стабильности семьи со стороны женщин, предъявляющих необоснованные иски об установлении отцовства. Как заявил один из них западному интервьюеру, девственность дается женщине только один раз, и она должна хранить свою девичью честь. Дебаты о реформе напоминали «битву полов», как выразился присутствовавший на встрече Питер Жювилер. Хрущев встал на сторону консерваторов, убежденных, что закон о семье 1944 года способствовал самому главному: высокому уровню рождаемости. При нем семейное право так и осталось нереформированным.

Однако фактически разводы стали доступнее. Пользуясь большей свободой инициативы, судьи стали охотнее удовлетворять заявления о разводе. Доля заявлений, решение по которым выносилось в пользу истца, неуклонно росла. Возможно, в ответ на это количество таких заявлений резко увеличилось.Большую часть разводов инициировали женщины, что свидетельствовало об обретении уверенности. Несмотря на неоднократные призывы власти к женщинам блюсти «коммунистическую мораль» и подчинять личные желания общественному благу, женщины стремились выйти из брака, если он их не удовлетворял. В период с 1950 по 1965 год количество разводов на тысячу человек увеличилось в четыре раза.

Мужская игра

Несмотря на реформистскую риторику Хрущева, право принятия решений оставалось за мужчинами. На ХХ съезде партии 1956 года, на котором Хрущев разоблачал «преступления сталинской эпохи», он также обратил внимание на практически полное отсутствие женщин на руководящих и политических должностях. В том году женщины составляли всего 3,9 % в ЦК Коммунистической партии и менее 2 % в руководстве Верховных Советов — высшего руководящего органа союзных республик. 

Хрущев заявил, что в СССР «робко выдвигают женщин на руководящие посты. Крайне мало женщин на руководящей партийной и советской работе...» [Buckley 1989: 140]. Однако взятые им на вооружение методы расширения присутствия женщин в общественной сфере в некотором роде усугубляли проблему. В 1961 году Хрущев возродил и расширил женсоветы для решения вопросов, «интересующих женщин», — то есть либо вопросов культуры, либо проблем повседневной жизни. 

Активистки женсоветов следили за школьным питанием и санитарным состоянием детских учреждений, помогали организовывать внеурочные занятия для детей, открывали кружки шитья и рукоделия и т. п. Созданные Хрущевым для вовлечения женщин в общественную жизнь, в реальности женские организации служили лишь тому, чтобы сделать личные дела публичными, оставив их при этом женской прерогативой.

Высокая политика, напротив, оставалась мужской игрой, как с неудовольствием ощутила на своем опыте Екатерина Фурцева, бывшая текстильщица и первая женщина-руководитель после Александры Коллонтай. В 1957 году Хрущев назначил ее министром культуры и сделал членом Президиума в благодарность за поддержку во время политического кризиса. Рассказывали, что она воспользовалась отсутствием поблизости женского туалета, чтобы ускользнуть с собрания, где соперники намеревались свергнуть генсека, и из своего кабинета позвонила генералам, которые встали на сторону Хрущева. 

Четыре года спустя Хрущев отстранил ее от должности — якобы за критику в его адрес в телефонном разговоре. В конце правления Хрущева, в 1964 году, доля женщин на должностях, связанных с реальной политической властью, все еще едва превышала 4 %.