Боль там, где у людей расположено сердце: отрывок из романа «Да — тогда и сейчас»
В тихом пригороде Нью-Йорка по соседству живут две семьи, чьи дети дружат, а затем влюбляются, — но нелепая трагедия разводит их на долгие годы. Роман «Да — тогда и сейчас», вышедший на английском языке в 2019 году, дебютировал в пятерке бестселлеров New York Times. Предыдущая книга писательницы Мэри Бет Кин — «Лихорадка» по мотивам истории Тифозной Мэри, вынужденной пожизненно находиться в карантине, — был включен в список «Выбор редакции New York Times».
Перед работой Энн впервые за шесть лет пошла в банк и узнала, как мало осталось от продажи дома в Гилламе.
— Этот счет не пополнялся с тысяча девятьсот девяносто первого года, — сообщил служащий.
Брайан продал дом и машину, чтобы оплатить судебные и медицинские расходы, а половину остатка положил на ее счет. Если бы Питер жил с отцом и деньги шли на ребенка, она бы не возражала, но Питер не жил с отцом. Даже спустя столько лет при мысли о том, что муж бросил их сына в Куинсе на придурочного дядю-алкоголика, Энн чувствовала давящую боль там, где у людей расположено сердце. Впрочем, Питеру посчастливилось попасть в хорошую школу, а теперь, когда ее перевели в «Дом Айрин», он наверняка уже успел несколько лет отучиться в колледже. О колледже Энн знала потому, что несколько лет назад оттуда в больницу прислали юриста с бумагами на подпись: она должна была подтвердить, что сын больше не находится на ее попечении.
Энн нравилось мечтать о будущем Питера. Кем он станет? Президентом? Все может быть! Главой международной корпорации? Нейрохирургом? Доктором наук? Врачи объясняли, что столь смелые надежды говорят о начале маниакальной фазы, и Энн старалась рассматривать каждую возможность трезво, взвешивая все за и против. И все сходилось. Питер был умным мальчиком. Он учился в колледже.
Брайан, насколько Энн было известно, не подал на развод, но сейчас он казался ей не человеком, а какой-то абстракцией, далекой, как семья, которую Энн оставила в Ирландии за много лет до свадьбы. То, что он по-прежнему живет на земле и делает то же, что делал раньше, — принимает душ, бреется, продевает ремень в петли на брюках, — казалось удивительным пространственно-временным парадоксом. От их прошлой жизни осталось пять тысяч двести тридцать один доллар. От всех тех лет, что она трудилась в Монтефиоре, чтобы в пятницу после обеда положить на счет немного денег. От всех тех лет, что она драила парадное крыльцо и аккуратно подстригала живые изгороди, чтобы фасад их дома смотрелся презентабельно. Четыре тысячи ушли на покупку подержанной машины. Жаловаться было не на что. Теперь не надо ждать автобуса. И крыша над головой имеется. И вообще она сама вырыла себе эту яму, как выразился однажды ее адвокат.
По программе реабилитации жить в «Доме Айрин» можно было год. Однако год прошел, никто не сказал Энн собирать вещи, и она пожила там еще немного. Потом Маргарет ясно дала понять, что ее койка нужна другой постоялице. Руководство изучило историю болезни и решило, что Энн может жить самостоятельно. За все время пребывания в «Доме Айрин» у нее ни разу не было обострения. Не в последнюю очередь потому, что ей больше не приходилось отсчитывать таблетки, которые она глотала или выбрасывала в слив в женской душевой — по настроению. С тех пор как таблетки заменили ежемесячным уколом, Энн стала спокойнее и почти избавилась от ощущения, что вот-вот разразится какая-то ужасная катастрофа.
Энн никогда не жила одна. Вернувшись в свою комнату после разговора с Маргарет, она села на край по-армейски заправленной кровати и прислушалась к себе, пытаясь обуздать поднимающийся изнутри страх. Все хорошо, все в порядке, все идет как надо. Все хорошо, все в порядке, все идет как надо. Энн повторила это про себя пятьдесят раз.
Квартира-студия, которую ей удалось снять, была крошечной, продувалась всеми сквозняками; аренда съедала больше половины зарплаты, но Энн довольствовалась малым. Йогурт на завтрак, яблоко на обед. На кухне дома престарелых ей отдавали зачерствевший хлеб, молоко с вышедшим сроком годности, но еще вполне свежее, фруктовые пудинги, которые полагалось выбрасывать, даже если на них слегка надорвали упаковку. Квартира находилась совсем близко от кабинета ее врача, а вот до работы было далеко, но Энн это совершенно не огорчало. Путь туда и обратно помогал скоротать время, но дни все равно тянулись слишком долго. Телевизор мог спасти положение, но такую покупку Энн посчитала расточительством. Лучше подождать.
Доктору Оливеру было далеко до доктора Аббаси, но Энн он устраивал. По его мнению, она шла на поправку. С тех пор как Энн поселилась в «Доме Айрин», у нее раз в неделю брали кровь, чтобы убедиться, что медикаменты не вызвали интоксикацию. И только один раз, ослабленная и обезвоженная после желудочной инфекции, Энн почувствовала знакомое возбуждение. Маргарет застала ее в гостиной в три часа ночи. Энн смотрела по телевизору викторину. Всякий раз, когда кто-то из игроков нажимал на кнопку, она хлопала ладонью по журнальному столику и выкрикивала правильный ответ. Увидев Маргарет, Энн велела ей смотреть в оба и тут же сказать, если кто-то из участников попытается смухлевать. Маргарет отвела ее в комнату и пожелала спокойной ночи, а наутро разбудила с рассветом.
— Вставай, — велела она. — Собирайся. Едем к врачу.
В кабинете у доктора Оливера некий внутренний голос посоветовал Энн прикусить язык и не говорить ни слова. Врач и пациентка молча смотрели друг на друга, потом доктор мягко сообщил, что ей придется несколько дней провести в больнице, пока она не придет в норму.
Энн вытянула вперед руки.
— Ну что вы, какие наручники, Энн, — сказал доктор. — Вы не сделали ничего плохого.
Он пообещал, что на работе ничего не узнают. Все это время она вела себя безупречно, так почему бы не сохранить неприятный инцидент в тайне?
***
Поворачивая ключ в замке своего нового дома, Энн думала о том, что где-то, не так уж и далеко, Питер готовится к выпускному. Ей не особенно нравилось, что сын поселился у Джорджа, но тогда она, по крайней мере, знала, где он. Потом Питер поступил в колледж, уехал в другой штат, отдалился от нее еще больше, но она по-прежнему знала, где он. Теперь учеба подходила к концу — был май, с вишен осыпались лепестки, устилая улицы Саратоги бархатным ковром, — и вихрь новой жизни мог унести ее сына куда угодно: в любой уголок Соединенных Штатов, в Канаду, Мексику… На улицах было полно приехавших на каникулы студентов — ходячая реклама Колгейта, Бакнелла и Сиракуз. Энн внимательно их разглядывала, особенно мальчиков, свыкалась с мыслью, что Питер уже их ровесник, совсем взрослый. Ему исполнилось столько же, сколько было его отцу, когда Энн его повстречала.
Наступил сентябрь тысяча девятьсот девяносто девятого года. Мысль о том, что Питер сейчас неизвестно где, зудела, словно болячка, которую невозможно почесать. А если он в Дубае? В России? В Китае? Она читала, что бизнесменам приходится кататься по всему свету. Возможно, прямо сейчас он на другой стороне земного шара говорит по-японски. Наверное, надо позвонить Джорджу. Он должен знать, где Питер.
— Почему же вы не позвонили? — спросил доктор Оливер.
Потому что это уже слишком, едва не заорала Энн. Потому что это уже слишком, черт побери! Каждую неделю она к нему ходит, а он вообще ее слушает?
— Я скучаю по доктору Аббаси, — сказала Энн вместо ответа, рассчитывая вызвать у своего врача что-то вроде профессиональной ревности.
В середине октября, когда дворы Саратоги украсили горшки с хризантемами и фонарики из тыквы, Энн остановилась на заправке, на которой останавливалась всегда. И заметила в окне первого этажа в доме напротив вывеску «Частный детектив. Конфиденциальность гарантирована». Раньше тут квартировали экстрасенс, психотерапевт, налоговый консультант. Теперь настал черед частного детектива. Пока машину заправляли, Энн перебежала через дорогу и заглянула в окно. Не решаясь войти, она принялась прогуливаться туда-сюда. Когда она в третий раз прошла мимо, дверь распахнулась, едва не сбив ее с ног. На пороге стоял низенький человечек с бумажной салфеткой за воротником рубашки. Мне только спросить, заверила его Энн. Я не готова никого нанимать. Кстати, сколько это стоит? Мне хватит одного адреса, добавила она, — вдруг от полноты информации зависит расценка? Будь Энн на «ты» с интернетом, как молодые сестры в доме престарелых, ей не составило бы труда найти все, что нужно, самой. Энн как раз собиралась попросить одну из девушек, милую и толстую Кристин, создать ей аккаунт в электронной почте.
Энн сообщила коротышке-детективу обо всем, кроме причины, по которой потеряла связь с сыном, и выписала чек на сто долларов — обналичит, когда добудет ей нужные сведения. Поначалу это казалось вполне разумным, но, садясь в машину, она почувствовала себя полной идиоткой. Сыщик ведь наверняка насобирает по сто долларов от ста дурочек вроде нее и спокойно переедет в другое место. Конечно, следовало позвонить в банк и остановить операцию, но Энн этого не сделала.
Детектив перезвонил через два дня, попросил намного меньше, чем она рассчитывала, и сказал обращаться к нему, если ей еще что-нибудь понадобится. Все, что Энн было нужно, — знать, что с Питером все хорошо, что он счастлив. Но что она сможет сделать, если окажется, что он несчастен? Забрать его к себе на триста квадратных футов? На эти вопросы у сыщика ответов не было, зато была картонная папка. Дома Энн бросила ее на кровать и старалась не смотреть на нее, пока разогревала ужин.
Когда поводов для промедления не осталось, Энн открыла папку. Сверху был лист с напечатанным адресом. Дальше шли сведения о доме, стоимость аренды, название и телефон управляющей компании.
Под ним была фотография дома.
И фотография Питера. Он шел по улице и нес что-то в руках. С рюкзаком на одном плече. Снимок был сделан с пятидесяти футов. Или еще дальше, с увеличением. Энн уткнулась в фотографию носом, стараясь разглядеть ее в мельчайших подробностях, учуять запах ребенка, который вышел из ее чрева двадцать два года назад. Он не закричал, совсем как его брат. Прошла секунда, две, три… Акушерки столпились вокруг младенца, тормоша его с пугающей грубостью. Четыре секунды, пять, шесть… Энн откинулась на подушку, готовясь принять то, что ей скажут: все как в прошлый раз, даже хуже, ведь тогда ее предупредили заранее, и она была готова к тому, что произойдет.
А потом младенец выгнулся и заревел. Тогда его положили ей на грудь, багрового от крика, перемазанного вязкой жидкостью, в которой он плавал долгие сорок недель, пока жил у нее в животе. Энн коснулась его, и крошечное тельце напряглось под ее рукой.
— Видите? — заметила акушерка. — Уже пытается поднять головку
— Сильный малыш, — произнесла Энн и вдруг поняла, что это не кровать под ней ходит ходуном, а ее саму сотрясают рыдания. Она стиснула зубы, чтобы унять дрожь.
— Очень сильный малыш, — подтвердила акушерка.