«Женщина опять остается одна»: Людмила Петрановская о новой травме поколений

Людмила Петрановская — российский психолог, педагог и публицист. Автор бестселлеров о воспитании детей: «В класс пришел приемный ребенок», «Дитя двух семей», «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка», «Если с ребенком трудно».

— В ситуации, когда муж вынужден уехать на непонятный срок, а жена с детьми остается одна, насколько велики шансы у этого брака не распасться? 

— Это все, конечно, чудовищно. Последние 10–15 лет я работала с родителями и очень радовалась тому, что меняется отношение к отцовству в обществе. И я видела огромное количество молодых пап, включенных в родительство, которые много возятся с детьми, которых обожают их маленькие дети, для которых быть с ребенком каждый день — это такая необходимость. Всегда общество признавало у нас, что потребность в заботе о детях есть у женщины, а мужчина делает это «лишь бы дети не мешали»: иногда с сыном на футбол сходить. А сейчас выросло целое поколение молодых отцов, которые не мыслят себе и дня без общения с ребенком — им нужно с ним поиграть, искупать, уложить и так далее.

Теперь еще тысячи, сотни тысяч мужчин будут разлучены с детьми в России. Ужасно, что это снова повторяется в нашей истории. Потому что только-только эта рана (травма Великой Отечественной войны, — Forbes Woman) затянулась и только-только мы начали восстанавливать какую-то нормальную модель отцовства, начали вырастать дети при папах, как все по новой. 

Женщина в этой ситуации опять остается одна. Она опять остается без всякой помощи. Потому что когда люди растят детей вдвоем, то это не только про то, что можно помочь в чем-то физически, это еще и про то, что ты все время в партнерстве, ты обсуждаешь все проблемы: «кажется, у него болит живот», «кажется, у него режутся зубы», «кажется, он получил двойку». Вы вместе. И если кого-то одного накрывает, то второй остается стабилен. Ребенку достаются более стабильные родители. Как говорят: «только гриппом вместе болеют, с ума по очереди сходят». И это, собственно, то, на чем держится устойчивость семейной конструкции.

Когда женщина остается одна с детьми, это теряется. Ей не с кем разделить тревогу, нет этого компенсирующего второго взрослого, который поддерживает, когда тебе тяжело эмоционально. У текущей ситуации будет долгий след, который чудовищно отразится на детях. Это и потери финансовые, это и горевание тех, кто потеряет близких. Не только горевание матерей, но и горевание бабушек. Потому что у нас бабушки играют существенную роль в выращивании детей. Бабушка в тревоге или в горе — это очень плохо для детей.

Если дома ребенку дают понять, что «мы это не обсуждаем», то он остается с «этим» один на один и вообще без всякой помощи

Если у мужчины призывного возраста еще нет жены и своих детей, то у него есть мама. И его мама может растить в это же время внуков другого своего ребенка — сына или дочери — у этого всего огромные последствия для будущих поколений (известная статья Петрановской — «Травмы поколений», — Forbes Woman). И мне правда непонятно, как это все согласуется с разговорами о семейных ценностях, которые мы слушали столько лет. О демографии, с которой надо что-то делать. 

— Как объяснять детям, что происходит в стране и в мире? Что говорить, если с отцом дети еще долго не увидятся? 

— Нет каких-то правильных слов, которые избавляют детей от этих переживаний. Ребенок хочет, чтобы папа приходил домой вечером. Это не тот случай, когда ребенка можно как-то «сберечь словами». Рассказать что-то, и он скажет: «А, ну ладно». Поэтому некорректно ставить такую задачу. Корректно ставить себе задачу: не впадать в крайности.

Не нужно считать, что ребенка можно удержать в какой-то оранжерее, чтобы его не касалось то, что происходит — не говорить с ним об этом, не проявлять при нем никаких эмоций, делать вид, что ничего не случилось. Для ребенка это не есть хорошо. Он все равно чувствует тревогу, разлитую вокруг. У него все равно есть вопросы. Если дома ребенку дают понять, что «мы это не обсуждаем», то он остается с «этим» один на один и вообще без всякой помощи. Это одна крайность. Вторая крайность — это, наоборот, ребенка полностью погружать в весь контекст, вываливать на него все свои эмоции, все свои переживания, делать его соратником по борьбе, своим партнером. Тоже ничего хорошего.

На уровне потребностей мы очень похожи. Ты хочешь гордиться своей страной, я хочу гордиться своей страной

У детей обычно психика так устроена, что они как бы нарезают кусочками: в какой-то момент погружаются в переживания, а потом отвлекаются, с удовольствием играют, качаются на качелях, хохочут и так далее. Это создает иллюзию у взрослых, что они не переживают. Но дети переживают. 

— Сейчас в школах ввели так называемые разговоры о важном. Как дома с детьми обсуждать полученную ими информацию?

— Так же, как и все остальное. Мало ли по каким вопросам у вас может быть одно мнение, а у кого-то другое. 

— Как выстраивать отношения в семье, когда есть конфронтации между взрослыми детьми и их родителями? Когда одни смотрят телевизор, а другие читают интернет.

— Очень важно все-таки, чтобы близкие семейные отношения сохранялись, несмотря на разницу в позициях. Переубедить никого не получается. Вообще людей переубеждает только жизнь. Аргументы не могут никогда никого переубедить. Надо понимать, что за любой позицией стоят какие-то потребности.

Если «есть позиция», значит, человек за нее держится. Он в нее эмоционально вкладывается, он переживает. И если мы за позицией будем видеть потребности, то становится ясно, что потребности плохими не бывают. Например, потребность гордиться своей страной, в общем, ничего плохого не содержит. Потребность хорошо жить, потребность быть хорошими, потребность, чтобы было «как раньше», когда было хорошо и мы были молоды. Все это понятные человеческие потребности. На уровне потребностей мы очень похожи. Ты хочешь гордиться своей страной, я хочу гордиться своей страной. Но у нас могут быть разные представления о том, чем можно гордиться, а чем нельзя. В общем, если есть возможность, то говорить надо о потребностях. О том, чего человек хочет на самом деле.

На уровне потребностей вполне можно договориться и найти точки соприкосновения. Но это непросто, и это получается именно тогда, когда есть хорошие отношения, есть опора на них. Очень часто за такими идеологическими разногласиями стоит множество претензий друг к другу. А идеологические споры — они как бы такая оболочка.

— Что нам делать со страхом? Это ведь страх не за себя: женщины особенно испугались за мужей и детей.

— Прежде всего надо, конечно, понимать, что ни от стресса, ни от страха невозможно сейчас избавиться. Мы на самом деле большую часть времени переживаем не страх, а тревогу. Страх — это ощущение чего-то конкретного, прямо сейчас непременно угрожающего. Если вокруг стреляют — у вас страх. А если вы думаете о том, что вокруг могут начать стрелять, то это тревога.

Тревога хуже. Если есть реальная угроза, вы рассчитываете какой-то вариант того, как поступить. Например, бежать, драться или спрятаться. Поскольку примерно понятны параметры угрозы, то вы на нее адекватно реагируете.

Тревога отличается тем, что вы переживаете о том, что «может быть». Конкретные параметры этого «может» вам пока неизвестны, поэтому ваше воображение, общий кругозор легко рисуют варианты того, что «может быть». И в этот момент мы боимся не чего-то конкретного, а всего, что в принципе может случиться. Но при этом непонятно, что делать, потому что мы не знаем, что же «может быть». Например, если мы уедем, то нам не на что будет жить, мы будем скитаться по чужой стране, мы не найдем работу, мы не найдем жилья, мы не выучим язык, наши дети непонятно в какую школу будут ходить. Или если мы не уедем и останемся здесь, то мужа мобилизуют, мы тоже останемся без средств к существованию». Но в моменте мы боимся и того, и другого.

Уборка — это то, что я могу взять под контроль. Положение на международной арене не могу взять под контроль, а собственную кухню отдраить могу

— Есть ли какой-то аутотренинг, чтобы избавиться от тревожных мыслей, постоянно живущих в нашей голове?

— В таких кризисных ситуациях мы себя чувствуем как «щепка в потоке». То есть мы жили какой-то своей жизнью, у нас были проработаны какие-то способы удовлетворять те или иные потребности, мы там были встроены в какой-то социум, в какие-то процессы производства — чего-то важного. Кто-то учил, лечил, строил… У нас была выстроенная жизнь. Когда начинается кризис, это не то, что мы выбираем.

Переехать в другую страну, когда ты мечтал об этом, — это тоже стресс. Но совершенно другой стресс, если ты принимаешь решение спонтанно и не управляешь им. Это как сравнить «щепку в потоке» и «катерок с мотором», который может выбирать курс и двигаться по нему. Когда ты «щепка в потоке» — это очень разрушительно.

Происходит переживание утраты субъектности. Что «я ничего не решаю, от меня ничего не зависит, происходят какие-то глобальные события, которые несут меня, а я вообще ничего не соображаю, ничего не могу планировать». Для взрослого человека, у которого есть зависимые от него люди, это крайне разрушительно. Он привык, что может планировать и организовывать все заранее. Теперь этого нет.

Справиться с этим помогает все, что возвращает субъектность. Возвращает меня в меня. Возвращает контакт с телом. Дыхательные техники, телесные практики, просто прогулки, принятие душа, баня, бассейн, массаж — все, что вернет контакт с телом. Одно из первых, что прерывается в сильном стрессе, — это контакт с телом. Мы не понимаем, хотим ли мы есть, холодно или жарко, когда мы спали.

К осени люди пришли с ощущением, что «может, рассосется». Но теперь ясно, что «не рассосется»

Важно регулярно спрашивать себя самого о своем состоянии. Нужно физическое движение — неслучайно многие в стрессе начинают, например, убираться. Уборка — это то, что я могу взять под контроль. Положение на международной арене не могу взять под контроль, а собственную кухню отдраить могу. Можно, например, навести порядок в документах, чтобы ничего не искать в последний момент, если понадобится. Навести порядок с деньгами, понимать, есть ли долги, есть ли свободные деньги, есть ли финансовая подушка. Поменять сезонные вещи, понимая, что, возможно, придется уехать и неизвестно, когда вы в следующий раз сможете этим заняться. Такие простые действия успокаивают нервы.

Возвращение субъектности — это планирование. «Я не знаю, что будет, но у меня может быть план A, B, C, D». Эти планы, которые будут зависеть от разных сценариев, можно написать на бумаге. Это поможет не только вернуть себе ощущение земли под ногами, но и будет хорошим подспорьем, когда нужно будет быстро принимать решения. Все это возвращает субъектность, и ты становишься не «щепкой», а «катерочком». 

— План B в этой ситуации все же ассоциируется с эмиграцией всей семьей, или релокацией, как сейчас комфортнее говорить.

 — У разных людей по-разному. У кого-то это эмиграция, у кого-то это переезд на дачу, уход на удаленку. У кого-то это смена места работы. Например, работа в школе: кто-то не выдерживает психологического давления и решает уйти в частные репетиторы. Это необязательно отъезд, могут быть разные варианты. 

— Сейчас идет вторая волна эмиграции, первой была февральская? 

— Да, людям уже сложно смириться с происходящим! Хочется потрясти головой и сказать: «Ну не может же этого быть …». И ощущение, что это не может долго продолжаться, многих тормозило от принятия кардинальных решений еще весной. Потом вроде как было затишье, жизнь пошла своим чередом. К осени люди пришли с ощущением, что «может, рассосется». Но теперь ясно, что «не рассосется». Думаю, что сейчас вторая волна будет побольше, чем первая.

Очень важно с ребенком про переезд говорить, чтобы у него было свое пространство с вами это обсудить, поплакать, поскучать, потосковать

— Если семья переезжает, вынуждена какое-то время жить в другой стране, как поговорить об этом с ребенком? Я знаю, какой это жуткий стресс, сама я пережила его в марте. Можно ли было как-то подготовиться эмоционально? Какие слова могли бы помочь?

— Помогают не какие-то правильные слова, помогает отношение. Важно держаться подальше от крайностей, от полюсов. Одна крайность — это отрицать свои негативные чувства по этому поводу и чувства ребенка. Это можно услышать от некоторых переехавших: «Как хорошо, что мы уехали. Мы вообще такие молодцы. Мы умнее других!» То есть вся стрессовая, теневая, негативная часть эмиграции отрезается от себя, но, поскольку она все равно есть, это все равно стресс, она как бы проецируется на тех, кто остался. Идея о том, что «я хороший, я принял правильное решение для своей семьи», укрепляется через сливание негатива. Очень важно с ребенком про переезд говорить, чтобы у него было свое пространство с вами это обсудить, поплакать, поскучать, потосковать, вместе посмотреть фотографии, обсудить. Погрустить и поплакать — это нормальное состояние. 

В кризисные времена минуты счастья — это огромный подарок нашей психики

В фильме «Головоломка» у родителей как раз такая была стратегия: все прекрасно, мы переехали, ура! Все хорошо, здесь будет хоккейная команда не хуже, чем там. Но ребенку-то нужна та, а не эта. Ну и, соответственно, от этого появляется раскол, и ребенок скатывается в депрессию.

Другая крайность — это очень сильно драматизировать и усиливать перемены. Нам кажется, что нашего ребенка обидят, что у него не получится, что у нас не получится, что все будет плохо, что мы теперь больше никому не нужны, что мы никогда не выучим этот язык, что мы все потеряли, что надо все с начала начинать. Все это нормальные состояния, но важно, чтобы они не затапливали полностью вас и не затапливали заодно и ребенка, когда мы свою тревогу и фрустрацию обрушиваем на него фонтаном.

— Наше время характеризуется еще и тем, что мы стали испытывать чувство стыда за минуты счастья. Что с этим делать?

— В кризисные времена минуты счастья — это огромный подарок. Подарок от нашей психики, что она вообще на это способна. Все эти сюжеты, когда между боями солдат сидит и слушает пение птиц — спасибо большое мирозданию за то, что мы так можем и что это случается. Да, апокалипсис, — но в какой-то момент мы можем восхищенно замереть, увидев ежика, нырнув в море, откусив вкусный персик, целуясь с любимым человеком. Другой вопрос, что мы понимаем: среди нашего близкого социального окружения есть много людей в очень тяжелой ситуации, и мы не уверены, что они способны сейчас за нас порадоваться.

Мне кажется, сейчас уместно быть немножко скромнее. У нас же до этого был в другую сторону перехлест: все соцсети были переполнены вот этим «радованием» напоказ. Иногда неизвестно, была ли за этим какая-то радость? Допустим, в Сочи идешь по набережной, на каждом метре какая-нибудь девушка изображает счастье от отдыха, уже иногда замерзшая, посиневшая, уставшая, но выгибает спинку и ловит солнце на ладошку…Сейчас не нужно этого всего.

— Надеемся, что не все столкнутся с чем-то ужасным, но точно все переживут травму свидетеля. Как с ней быть?

— Травма свидетеля возникает в ситуации, когда мы являемся свидетелями насилия и при этом ничего не можем сделать. Обычно у людей, которые смогли вмешаться, защитить, помочь и так далее, травма свидетеля не возникает. Эта травма хорошо описана либо применительно к детям — ребенок сидит под столом, слушает, как маму избивают, — либо применительно к жертвам какого-то массового насилия — один человек убежал, спрятался в кустах и видит, как его близких убивают. То есть сочетание: свидетельство насилия и полная невозможность действия.

При травме свидетеля лучше помогать действиями — любое действие для помощи пострадавшему снижает эффект травмы. Помощь денежная, организационная, сочувствие. При этом, конечно, полностью невозможно отвлечься от того, что происходят с людьми чудовищные вещи, и нормально здесь присоединяться и горевать, злиться и так далее. Главное, чтобы не было замирания в беспомощности, потери субъектности.