Женихи не прощают смешного: что значил бал для девушки в XIX веке

Действие этого отрывка происходит перед началом Отечественной войны 1812 года. В воздухе предчувствие трагедии, но герои еще погружены в житейские хлопоты: выгодный брак, получение наследства, покупка крестьян. В провинциальном Смоленске после нескольких лет затворничества в свет выходит красавец, ветеран битвы под Аустерлицем помещик Бурмин. На губернаторском балу он сразу обращает на себя внимание девушек на выданье, но никто из них не знает, что у Бурмина после войны 1805 года случаются странные приступы. Сюжет оборачивается триллером, развязку которого определит грядущая война. 

Алина подошла к зеркалу. Петербургская дама приехала так некстати. Именно сейчас. Как назло. Могла она знать про ту историю? А не знать? Петербург — город большой. Даже в узком светском кругу. Отсиживаться теперь в уборных всю жизнь? Что делать, она не знала. 

Алина взяла пуховку. На коробке стояло тиснение по-французски: «Москва, Кузнецкий мост». Алина вздохнула и припудрила лицо. 

Шум платьев и голоса заставили ее удивленно опустить пуховку. В зеркало Алина видела, как из-за ширмы бросились две девицы. Без перчаток и с босыми ногами.

— Моя очередь! — воскликнула одна.

Третья, слегка запыхавшись, вбежала из залы. Она на ходу стягивала перчатки. Босая бросилась к ее ступням, схватилась за туфельки.

— Да развяжи сперва, — притопнула вошедшая.

Одна тут же принялась натягивать перчатки. А вошедшая уже скатывала с ног чулки, подпрыгивая на одной ноге. 

Сброшенные туфли валялись рядом. 

Горничная и ухом не повела. Не вскочила, не присела, не бросилась помогать. Очевидно, и девицы, и все их странное поведение были ей знакомы. 

Не было сомнений, что все три — сестры. И наконец они заметили Алину, застывшую у зеркала в таком глубоком изумлении, что ее можно было принять за неодушевленный предмет.

— Ой.

Все три начали медленно наливаться краской. В руках у одной висел чулок.

Алина все сообразила мгновенно. Одна пара туфель на троих. Одна пара перчаток на троих. Танцуют по очереди. В надежде зацепить жениха. Они не были ей соперницами. Они могли стать ее союзницами: сейчас не нужны, но никогда ведь не знаешь! Если только успеть приручить. Алина не выразила ни удивления, ни вопроса. Как будто босых девиц встречала на балах каждый день. Как будто быть босой и без чулок на бале — самое обычное дело. Дружелюбно улыбнулась, показала на мятую туфельку: 

— Испачкалась.

— Ой. Где... Что ж делать... Моя очередь... А я пообещала танец господину Егошину, — заверещали все три. 

Алина села с пуховкой в руке, платье облаком опало вокруг.

— А вот что.

Плюнула на пятно. Обсыпала пудрой. Стряхнула лишнее. Протянула с улыбкой:

— Вот и нет пятна. Перебирайте быстро своими ножками, милая. И никто ничего не заметит.

В конце концов, она тоже была воспитанной дамой.

Три сестры просияли благодарными взглядами. Младшая сунула ступню в большую, не по размеру, туфельку, быстро перехлестнула ленты вокруг щиколотки, затянула. Оправила платье, остановила на Алине робкий благодарный взгляд. Все три глядели на свою спасительницу настолько простодушно, были так жалки в своих дешевых платьицах на розовом чехле, что на миг Алина подумала, не одолжить ли свои перчатки и туфли, — к танцующим ей все равно не хотелось. Но только на миг, потом прошло. 

— Алина, — представилась.

— Елена... Катя... Лиза…

— Лиза, бегите же, ну! — Алина хлопнула в ладоши. И сестра, которой достались перчатки и туфли, унеслась. 

Алина села на диван. Грациозно показала рядом. Сестры уселись по обе стороны, болтая голыми ногами. Горничная бросила на эти босые ноги презрительный взгляд. Алина метнула в ответ такой, что пригвоздил француженку к стулу, как копье.

— А вы? — осмелела первой Елена.

«Старшая», — догадалась Алина.

— Неужели вам не хочется туда? Танцевать?

«Вот она, провинциальная простота», — внутренне скривилась Алина. С простыми людьми, знала она по опыту, труднее всего: такое ляпнут, только успей увернуться. Вот что ответить на эдакое? Она очаровательно улыбнулась. И не сказала ничего.

— Есть интересные, — заметила на это Катя.

«Вам — может», — подумала Алина. Ответила с улыбкой:

— Кто же? Я почти ни с кем не знакома.

Обе сестры так и сорвались с дивана:

— Как? Вы не знаете? Все барышни в ажитации. Вы не слыхали? На бале — сегодня! — господин Бурмин.

Алина равнодушно пожала плечами. «Интересно», — подумала, фамилия была ей знакома, ибо род был известный и старинный.

— Вы не знаете, — отстранилась Елена.

— Что же я должна знать?

— Красавец.

— Вылитый Эдмунд.

— Манфред!

Алина не читала ни того ни другого, да и литературные аналогии ее не влекли:

— И до сих пор не женат?

— Он не появлялся в обществе чуть не пять лет.

— Где же он был все это время?

— У себя в имении.

«А вот это нехорошо, — задумалась Алина. — С чего честному человеку зарываться в деревне. Если только он не развратник с гаремом из крепостных девок». Но плюс был существеннее: если человек сторонится общества, до него вряд ли быстро дойдут слухи о... Ограничилась кратким:

— Красавец?

— Не верите, — разочарованно потянула Елена.

— Идемте, — взяла ее за руку Катя.

Алину мало что могло испугать. Алина не боялась страшного. Она боялась смешного. А показаться в обществе босоногих девиц с голыми руками — хоть и в Смоленске, но все же на губернаторском бале, — было глупым и жалким. Женихи могут простить позор. Но не прощают смешного.

— Но вы же... А туфли? А перчатки? А чулки?

— Мы знаем место.

Они потащили ее какой-то темной узкой лестницей. «Что я делаю», — ужасалась Алина, но от отступления ее отвлекали заботы, как бы не наступить себе на подол и не окончить свои дни здесь, упав и сломав шею. Обе девицы прыскали и фыркали. Пропихнули Алину, протиснулись сами. Пахло пылью. Музыка слышалась отчетливее. Алина поняла, что они на галерее. Катерина и Елена притиснулись, сминая розы на ее платье. Алина ощутила запах их пота. Блестели в темноте только глаза. 

Съездив по носу, мимо протянулась рука. На что-то надавила. Что-то щелкнуло. Отвела в сторону — и темноту прорезал клин света. Елена припала глазом к щели. Отпрянула, зашептала: 

— Вон там. Глядите. У колонны, у третьей справа.

Алина приблизила к щели глаза. Сморгнула. 

Слева. Справа. Колонна. Первая, вторая, третья. 

Сперва она увидела даму в голубом. Ту, из Петербурга.

— Мы полагаем, — дунул в ухо голос Елены, — что господин Бурмин заскучал от холостой жизни и решил подыскать себе партию. 

Дама стояла вполоборота, индийская шаль спустилась с плеча. «Шестнадцать тысяч», — уверенно определила ее стоимость Алина. Пальцы дамы сжимали сложенный веер. Слишком нервно. А лицо спокойно, губы растянуты в улыбке. Светская дама, которая привыкла скрывать чувства. Которой есть что скрывать.

«Интересно, — задумалась Алина, — что на свете может обескуражить даму, когда на ней такая шаль?» 

Шею и плечи Алины защекотали сзади локоны.

— Ну как он вам? Правда, душка? — тянулась на цыпочках, толкалась лбом Елена.

Алина нехотя отвела взгляд от занятной дамы.

— Он такой бледный. Интересный, — шептала в ухо Катя.

— Этот?

— Душка, — опять дунула ей в ухо Елена.

...Алина ненавидела слово «душка» — от него веяло институтом благородных девиц, бедных и восторженных. Она не была ни той ни другой. Но пришлось признать, что в сем случае глупая провинциальная цыпочка была отчасти права. 

Господин Бурмин вдруг поднял голову. Поверх шума, поверх движущейся массы танцующих, поверх причесок, поверх цветов, поверх смычков. Будто почуял взгляд. Будто знал, что смотрят. Кто смотрит. Посмотрел Алине прямо в глаза. 

Он не мог видеть ее отсюда. Даже знать, что она там. И все-таки Алина отпрянула, закрыв щель ладонью. 

— Что такое? Ты никак вернулась? Внезапно обнаружила, что не так уж все вульгарно и скучно? — спросила мать, когда Алина снова подошла к диванам и креслам, в которых расположились матери взрослых дочерей и старухи, которые не танцевали.

Алина привычно пропустила ее шипение мимо ушей. Разговор провинциальных сплетниц занял ее.

— Что-то господин Бурмин не танцует. Зачем тогда было ехать на бал?

— Ему не надо танцевать. Господин Бурмин уже сделал сенсацию своим появлением, — ответила дама в палевом чепце.