В марте 1938 года на Фрунзенской набережной в Москве открылась выставка «Индустрия социализма». Страна отмечала двадцатилетний юбилей советской власти, и через искусство партия стремилась продемонстрировать успехи второй пятилетки. Одной из самых обсуждаемых картин вернисажа стала «Новая Москва» Юрия Пименова. Мчащаяся по обновленной столице женщина воплощала идеальный образ гражданки молодой страны: свободной, нарядной и благополучной. Маркерами успешности героини Пименова стали неочевидные для современного человека атрибуты элитарности 1930-х. Наличие собственного автомобиля было красивой недостижимой мечтой. В год первого показа картины женщин-водителей было мало, и вся Москва обсуждала машины Любови Орловой, Лидии Руслановой, Ольги Лепешинской, а также два «Рено» — Лили Брик и «жены французского посла».
Картина была положительно оценена партией и критиками. Публика также приняла работу благосклонно: воображение дорисовывало героине сказочный по тем временам бэкграунд, а художественный прием, будто зритель летит на заднем сидении ее авто по Москве, дарил чувство сопричастности к празднику жизни. Так, выражаясь современным языком, была показана новая ролевая модель, за которой могла следовать любая труженица. Тот факт, что сама героиня полотна труженицей не была, и, скорее всего, относилась к избранному классу жен партийцев, деликатно опускался.
Чистые волосы как символ хорошей жизни
На исключительность «феи Пименова» современнику художника в первую очередь указывала ее прическа. На полотне — блондинка. Светлые не от природы волосы требуют работы колориста и грамотного ухода после осветления; в 1930-е же такой цвет достигался еще большими жертвами. Учитывая, что даже простые ингредиенты масок вроде яиц или ржаного хлеба были в те времена дефицитом, а шампуня не было вовсе (он в широкой продаже появится только в 1960-е), можно представить, какого качества были волосы блондинок тех лет.
У героини картины модная укладка «в стиле Орловой». После выхода «Веселых ребят» с Любовью Орловой в главной роли в СССР появилась суперзвезда, подражать который хотели миллионы, но лишь немногие знали, что ее стиль почти полностью скопирован с Марлен Дитрих, которую режиссер Григорий Александров увидел во время поездки в Голливуд. За железный занавес не проникало иностранное кино, поэтому советский зритель довольствовался тем, что видела и переосмысливала творческая элита во время закрытых просмотров в Управлении кинематографии и поездок за границу.
Эти поездки были доступны избранным, к числу которых принадлежала Орлова, даже в годы самых жестоких репрессий. Ее западный шик потому и выглядел естественно: все, от одежды до косметики или белья, о котором ходили легенды по всему Союзу, было импортным (или сшитым на заказ из импортных тканей и фурнитуры у лучших портных). Кстати, на советское белье актриса все же со временем перешла: после получения звания Народной артистки СССР Орлова решила больше соответствовать пропагандировавшемуся образу советского человека. Но даже после этого покупала белье в магазинах для номенклатуры, а не пользовалась товарами для широких масс.
Бытовые условия в СССР также сильно отличались в зависимости от положения. Горячая вода и отдельные ванные комнаты были, но у единиц. Тем, кому не повезло вскарабкаться на вершину номенклатурной лестницы, приходилось мыться в тазах. С кастрюльками бегали и жены видных партийцев, и простых рабочих, но если первые наполняли кастрюльку дома под краном, то вторые шли за ней «на колонку» даже в Москве и Ленинграде. Водопровод в каждой квартире, а тем более горячая вода появятся через пару десятилетий.
Советский Союз жил в коммуналках. В 1926 году нормой для комфортного проживания признали 13,5 кв. м на человека. К 1931 году из-за притока в города сельского населения в связи с индустриализацией метраж в некоторых регионах сокращают до 9 кв. м. В результате в одной квартире могли проживать десятки посторонних друг другу людей. Поскольку под нужды жителей коммуналок жилплощадь не модернизировали, люди пользовались уже существующей планировкой, а значит, одним санузлом на всех. Территорией личного пространства оставалось только сиденье для унитаза, висящее на гвоздике в клозете, и таз, в котором мылись. Для «генерального мытья» ходили в бани или общественные душевые павильоны, пользовавшиеся даже среди жителей столиц огромным спросом.
Ежедневное мытье головы из-за унизительной бытовой неустроенности являлось подвигом, на который были способны единицы красавиц. В женских журналах даже начали публиковать заметки от имени врачей о вреде частого мытья головы. Чтобы выглядеть достойно, женщинам рекомендовалось посыпать волосы мукой, легкими движениями вбивая ее в кожу головы, а затем вычесывать остатки.
На картине Пименова перед нами определенно женщина очень высокого социального статуса: в ее доме есть вода, а тяжелая работа не выматывает настолько, чтобы не быть способной привести прическу в порядок. Ее образ как бы обещает: еще пару тяжелых лет — и каждая москвичка сможет мыть голову у себя дома, сразу под краном и хоть каждый день.
Заграничные дары
Советский человек одевался в среднем плохо: государство делало ставку на тяжелую промышленность, в некоторых регионах лютовал голод, поэтому текстильное производство налаживали по остаточному принципу и одежды не хватало. Легкая промышленность «выбрасывала» однотипные незамысловатые вещи (все эксперименты с попытками наладить выпуск «дизайнерской одежды» для широких масс свернули вместе с НЭПом).
В СССР оставались портные. В 1930-е, например, все еще принимала избранных клиенток модельер Надежда Ламанова, но к специалистам ее уровня было не попасть с улицы: и слишком много желающих, и слишком высокие риски, поскольку «за кустарщину» и индивидуальное предпринимательство можно было получить срок. Портнихи принимали по знакомству на дому и были обеспечены работой на месяцы вперед.
Более того, даже найдя прекрасную швею, шить одежду было не из чего — тканей выпускалось очень мало. В 1930-е шелка производили из расчета 90 см в год на человека. Ткани попроще стоили слишком дорого: отрез атласа, из которого, вероятно, сшито платье героини картины Пименова, стоил три зарплаты служащего. В моде был черный бархат, который любил Сталин, и, зная это, супруги приближенных партийцев отдавали предпочтение именно этому материалу в пошиве платьев для кремлевских застолий. Черный бархат стал тканью избранных. Простое население же носило одежду из ситца и перешивало старые вещи.
Одной из женщин, которая могла позволить себе носить бархат, была Наталья Розенель, актриса и жена Наркома просвещения Анатолия Луначарского. Наталья могла позволить себе не только бархат, но и шопинг в Европе. Поэт Демьян Бедный даже написал ядовитую эпиграмму после ее дебюта в пьесе мужа «Бархат и лохмотья»:
Ценя в искусстве рублики,
Нарком наш видит цель:
Лохмотья дарит публике,
А бархат — Розенель.
Такой же модницей была и Лиля Брик. Она часто бывала за границей и поддерживала переписку со многими кутюрье. Вместе с Натальей Розенель они привезли модные платья из Парижа и организовали закрытый показ в доме Луначарского, чтобы «продать идею» нужным чиновникам, но не довели задуманное до конца — массовое модное производство так и не было запущено.
Блистала заграничными нарядами и Катерина Корнакова, актриса и жена «последнего советского миллионера» Бориса Бриннера. Она одевалась смело и стильно, стараясь подчеркивать свою экстравагантность.
Обычным же советским гражданкам оставались советские универмаги, самым везучим — гуманитарная помощь от США. Эти передачи были организованы еще одной «партийной принцессой» — Маргаритой Коненковой, женой обласканного Сталиным скульптора Сергея Коненкова и разведчицей, которая тогда вместе с мужем жила в США. Коненкова устраивала сборы одежды, обуви и аксессуаров. Благодаря своим связям среди научной, политической и культурной элиты США она добилась того, чтобы американцы посылали в Советский Союз не обноски, а качественные, почти новые вещи. Они, разумеется, доставались не всем — спрос в тысячи раз превосходил предложение. Поэтому работать на распределении гуманитарной помощи было престижно. Женщина в «заграничном» платье сразу давала понять, что относится к привилегированному сословию, тем, кому доступна гуманитарная помощь.
Чулки в тарелке
Простым гражданам об отношениях с иностранцами даже задумываться было опасно. Покинувшие Союз родственники становились черной меткой на целой семье, даже если с эмигрантами не поддерживали связь. Письма от таких родственников читались сотрудниками силовых ведомств и в любой момент могли быть использованы в качестве улик, подтверждающих обвинения в шпионаже, антикоммунистической деятельности, антибольшевистской пропаганде. Но некоторым оказывалось доступно снисходительное отношение по поводу контактов с заграницей.
Например, посылки от уехавших их страны братьев помогали Михаилу и Елене Булгаковым выглядеть достойно в период, когда писатель почти полностью лишился гонораров и работы. Его супруга как могла создавала атмосферу светской красивой жизни. Она собирала живопись, была хозяйкой одного из немногих уцелевших в Москве литературных салонов и в разгар нищеты 1930-х годов занималась верховой ездой. Также Булгакова была одной из немногих в Москве, кто умел носить меха — их она обожала, несмотря на «ненависть к шубе», с которой нередко сталкивалась в общественном транспорте. На первый гонорар от «Мастера и Маргариты», который при жизни не успел получить Булгаков, она купила шубу.
Радовалась посылкам от эмигрировавшей во Францию сестры Эльзы Триоле и Лиля Брик. Муза русского авангарда жила небедно: у нее был спецпаек, просторная квартира. Но в переписке сестер большое место занимают слова благодарности и заботы, которыми делятся друг с другом сестры: Лиля благодарит за отправленные из Берлина туфли, Эльза предупреждает, что скоро пришлет шубу из котика и еще несколько платьев, посылки в СССР идут несколько раз в месяц. Особое место занимают в их переписках духи и чулки — их высылают особенно часто, и Лиля, конечно, такое количество сама не использует. Чулки она дарит тем, с кем дружит или кому хочет понравиться.
Шелковые чулки — самая ценная валюта у модниц СССР 1930-х. Наличие шелковых чулок было красноречивым свидетельством успеха даже для звезд союзного масштаба. Купить чулки было почти невозможно: их либо присылала из-за границы родня, либо дарили иностранные или высокопоставленные поклонники. Все остальные носили хлопчатобумажные чулочные изделия, собиравшиеся на ноге гармошкой. Поэтому женщины так рвались на званые ужины в иностранные посольства — по воспоминаниям Татьяны Окуневской, звезды кино 1930–1940-х годов, там чулки часто клали возле тарелок на банкетах, и это было невероятным счастьем.
Однако за сувениры гостьи иностранных приемов заплатили страшную цену. Сама Окуневская была арестована 13 ноября 1948 года и провела в сталинских лагерях шесть лет. Пережив послереволюционные чистки, Великую отечественную войну и Большой террор, тысячи советских женщин становились жертвами все новых и новых волн репрессий, попасть под маховик которых можно было без повода.
Расплата за роскошь
В советском обществе сохранялось неравенство. По-прежнему была аристократия, у которой были все атрибуты привилегированного класса: просторное жилье (Ленин занимал квартиру из пяти комнат, Луначарский — уже 12, расположенных на двух уровнях), летние дачи, деликатесы, роскошные наряды, самая передовая техника и поездки за границу. Обязательной для статуса нового аристократа является прислуга. Высшее достижение — нанять кого-нибудь из «бывших людей», потерявших из-за революции не только имущество, но и права. Также высоко ценилась профессиональная прислуга, раньше работавшая в домах высшей аристократии. В дом к Сталину, например, попадает Александра Бычкова, бывшая домработница московского генерал-губернатора (впрочем, вскоре она была арестована).
Символом успеха было коллекционирование антиквариата и дорогих ювелирных украшений. Атрибуты роскоши перекочевали из гостиных великих князей в тайные квартиры советских чиновников, которым открытая радость от приобретения грозила расстрелом. Хобби было опасным, даже у крупных аппаратчиков был партмаксимум, который никак не мог окупить ни бриллиантов, ни картин известных мастеров. Ашхен Туманян, жена наркома пищевой промышленности Анастаса Микояна, всю жизнь собирала чеки на каждую покупку, чтобы в случае беды доказать: все куплено за честные деньги. Вероятно, предусмотрительность жены во многом помогла наркому прожить «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».
На излете 1930-х символы успеха оставались теми же, что и в дореволюционной России. Представительницам высшего света придется расплачиваться за красивую жизнь. Вскоре начнется война — с ней сменится эпоха. Из-за нахождения в карцере Лидия Русланова получает воспаление легких и чуть не теряет голос. Сойдет с ума от групповых изнасилований вторая жена Семена Буденного Ольга (маршал и герой СССР не найдет смелости заступиться за нее). Едва не погибнет в лагере поклонница и соседка Сталина, жена наркома иностранных дел Полина Жемчужина. За слишком откровенные наряды будет расстреляна жена маршала Тухачевского Нина Гриневич. И потом женщинам, которым повезет пережить Большой террор, по жестокой иронии однажды придется услышать, как из динамиков блокадного Ленинграда сам Левитан произнесет: «Женщины, красьте губы!»