«Поначалу травмы были несерьезными»: домашнее насилие глазами хирурга
Руслан Меллин — челюстно-лицевой хирург и художник. Он стал известен своими зарисовками из «красной зоны», где работал во время пандемии COVID-19. Но все же основные его пациенты — те, кто обращается в больницу не с инфекционными заболеваниями, а с травмами. Мужчины после распития алкогольных напитков. Дети, которые «случайно упали». Но чаще — женщины с различными травмами лица, которые убеждают врача, что «сами ударились». Их истории и портреты вошли в книгу «Больная реальность».
«Все истории, описанные в книге, реальны. За свою врачебную практику я работал и совершенствовал свои навыки в больницах различного статуса: начиная от районной и городской, заканчивая республиканской и областной. Не имеет значения, где я работал в конкретном случае и когда это произошло. Большинство пациентов охотно согласились опубликовать их лица и истории в книге, но ввиду врачебной этики я изменил имена и города проживания», — говорит Руслан Меллин.
В этой главе он описывает очередную историю насилия и пытается понять, почему их так много в его практике.
Вообще, честный и подробный рассказ об обстоятельствах получения травмы — среди пациентов редкость. Особенно часто врут женщины, когда дело касается домашнего насилия. Обычно говорят, что сами упали, ударились о косяк или во время игры их случайно задел ребенок. Я долго не понимал, почему и, самое главное, как женщины продолжают жить со своим обидчиком. Ложатся каждую ночь в одну кровать, вместе ужинают, непринужденно беседуя после того, как буквально пару недель назад перед зеркалом в ванной размазывали кровь по лицу, потому что «сама виновата, не надо было меня злить». Как они могут доверять своих детей такому человеку? Почему не боятся за своих маленьких дочерей, оставляя их дома одних со вспыльчивым отцом? Неужели не переживают за сыновей, не боятся, что, глядя, как мама регулярно «собирает косяки» по всей квартире, они рискуют либо вырасти озлобленными, либо будут считать такое поведение со стороны мужчины нормой. Но со временем я понял, что смотрю на ситуацию однобоко. Статус мужа, отца детей и правда защищает насильников и тиранов от ответственности. К тому же многие женщины зависят от своих обидчиков в финансовом плане. И речь сейчас не о меркантильности.
Чаще всего женщины заводят семью на последних курсах института или в самом начале карьерного пути. Беременность, рождение ребенка, декрет — еще даже не набравшись опыта в своей сфере, женщина выпадает из профессии. Стоит только ребенку немного подрасти, часто случается вторая беременность. И вот она одна дома с двумя или даже тремя маленькими детьми на руках. Какая тут работа? И женщина становится полностью финансово зависимой от своего мужа: он единственный кормилец в семье. Шесть лет декрета — и время безвозвратно упущено. Мало кто после столь длительного перерыва может найти вакансию с достойной оплатой труда или продвинуться хоть немного по карьерной лестнице на прежнем месте. Начальники «семейных» не особо жалуют. Маленькие дети — частые больничные. Зачем директору такой сотрудник? В итоге, даже если женщина и выходит на работу, она вынуждена довольствоваться должностью с нищенской зарплатой. Поэтому, даже выйдя из декрета, молодая мать все равно остается зависимой от мужа, он продолжает оставаться добытчиком в семье.
В один из обычных вечеров муж приходит с работы по- особенному уставший и злой. Жена тоже на взводе: старший так и не сделал уроки, а младший опять сопливит. Слово за слово — и уже привычный конфликт заканчивается ударом.
Что чувствует в этот момент женщина? Вероятнее всего, шоу и неприятие ситуации. Затем следуют извинения мужа и такое искреннее раскаяние.
Ответьте себе на вопрос: готовы ли вы, скажем, завтра после обеда перечеркнуть годы в целом счастливой семейной жизни и уйти с детьми в никуда из-за одной лишь пощечины?
Вы ведь любите своего мужа, он просто вспылил. А как искренне извинялся позже! И поклялся, что больше никогда такое не повторится. Но спустя месяц, три или год все непременно повторяется. Только вот теперь это не пощечина, а удар кулаком. И извинения не такие рьяные, как в прошлый раз. И тогда женщина понимает, что лучше уже не будет, надо уходить. Только вот куда? Квартира оформлена на мать мужа, ведь ему в свое время не дали бы ипотеку: зарплата «черная». А это означает, что отсудить долю не получится. Нормальные алименты после развода можно не ждать по этой же причине. Так как можно прокормить себя и детей на двадцать тысяч рублей, еще и снимая при этом жилье? Взять подработку не выйдет, ведь младшему всего три с половиной года, сидеть с ним по вечерам и в выходные некому, как и забирать из сада. В этот момент женщина осознает свою полную беспомощность перед ситуацией. И она будет терпеть сколько угодно, лишь бы ее дети были сыты и им было где жить. Это кажется единственным верным решением — пожертвовать собой ради благополучия детей. Женщина полагает, что дети будут в безопасности, ведь их-то муж не трогал. И это самое большое заблуждение... В итоге женщина сама себя загоняет в ловушку, из которой вряд ли сможет выбраться без посторонней помощи. И приходится молча терпеть побои годами. Правда, есть и такие, для кого очередное избиение все-таки становится последней каплей.
В одно из моих дежурств в отделение поступила девушка тридцати лет. Все ее лицо было усыпано ссадинами и гематомами, а в области правой брови зияла рана, из которой тонкой струйкой текла кровь. Неудивительно, если у нее окажется перелом.
Еще до осмотра я обратил внимание на золотую цепь толщиной с указательный палец с не менее внушительным крестом. Такие массивные украшения редко увидишь на хрупкой женской шее, это и привлекло мой взор. Все левое ухо пациентки было усыпано золотыми серьгами с драгоценными камнями — я насчитал около восьми проколов. Нетрудно догадаться, что обручальное кольцо тоже отличалось внушительным размером. Часто обеспеченные пациенты ведут себя, мягко говоря, по-скотски с врачами и другим медперсоналом. Они считают себя хозяевами мира, будто все вокруг им обязаны. Но эта девушка оказалась очень вежлива и мила, вела себя сдержанно: никаких слез и истерик, отчего я сделал вывод, что, скорее всего, травму она получает не впервые. И оказался прав. Во время сбора анамнеза пациентка без подробностей упомянула, что ее избил муж, после чего постаралась сменить тему. Для заполнения истории болезни мне этого было достаточно, поэтому я не стал пытать ее дополнительными вопросами.
Я попросил медсестру закрыть рану на брови повязкой и отвести пациентку на рентген. Снимки подтвердили перелом скуловой кости с небольшим смещением, и я мог поставить кость на место с помощью крючка Лимберга. Чтобы не тратить время, по возвращении из приемного покоя я попросил перевязочную сестру открыть набор для репозиции скуловой кости и ушивания раны. К приходу пациентки с полного обследования все уже было готово.
Медицинская сестра уложила девушку на каталку, и я обработал операционное поле — участки кожи, с которыми буду проводить хирургические манипуляции. Вначале решил ушить рану в области брови, для чего нужно было ввести местную анестезию. Девушка была очень вежлива и мила и вызвала во мне сочувствие, поэтому я поменял в шприце обычную иглу на инсулиновую, чтобы было не так больно. Пациентке повезло: рана проходила ровно вдоль хвоста брови, и это побудило меня особенно постараться ушить аккуратно, чтобы рубец был и вовсе незаметен.
Но для репозиции скуловой кости простой «заморозки» (также «инфильтрационная анестезия» — вид местной анестезии. — Прим. ред.) было бы недостаточно, и девушка даже не представляла, что ее ждет впереди. Чтобы обезболить кость, мне надо было сделать проводниковую анестезию, то есть подвести анестетик к основному стволу чувствительного нерва, еще до его деления на более мелкие «веточки». Для этого пришлось взять длинную иглу. Зеленкой я разметил на коже основные ориентиры, по которым можно добраться до заветного нерва. Проколов кожу, я стал понемногу вводить анестетик по ходу иглы, чтобы и сам укол был менее болезненным. Нужно было пройти сквозь всю толщу тканей, чтобы достать кончиком иглы до кости, а эта процедура не из приятных. Выждав несколько минут, я взял в руки скальпель, сделал маленький разрез прямо под скуловой дугой и через него ввел крючок Лимберга. Острым концом я проткнул мягкие ткани, затем, развернув крючок на девяносто градусов, завел его прямиком под тело скуловой кости. Вся процедура производится вслепую — в этот момент я не вижу, как в тканях движется инструмент, и могу опираться лишь на свои ощущения. После установки крючка я начал тянуть его вверх, чтобы вправить кость. Однако вместо одной лишь скуловой кости вслед за крючком стала подниматься вся голова. Сил пациентки не хватало, чтобы сопротивляться этой тяге. Крючок скользил по внутренней поверхности кости, издавая характерные неприятные звуки. Я понял, что не смогу поставить кость на место, если так будет продолжаться дальше, поэтому попросил перевязочную сестру прижать голову пациентки к каталке как можно сильнее. Кость сдвинулась с мертвой точки, издав громкий хруст, а затем послышался щелчок. Это значило, что кость, скорее всего, встала в правильное положение. Не вытаскивая крючка, я проверил, так ли это, и, только убедившись, вытащил инструмент, а затем наложил единственный шов на сделанный мной разрез.
Пациентка встала с каталки, повернулась ко мне, чтобы спросить, сильно ли будет болеть лицо после того, как отойдет анестезия, и тут я замер.
Ее веки были абсолютно неподвижными на той стороне, где я только что работал. Глаз не закрывался. Неужели я задел лицевой нерв, когда продвигал крючок Лимберга в ткани?
Но ведь я же все делал правильно. Как такое могло случиться? Что теперь делать? Как объяснить пациентке, что из-за меня теперь у нее будет асимметричное лицо, а глаз всегда будет сохнуть и болеть, потому что не сможет закрываться? Но девушка будто не замечала этого. Немедленно было принято решение госпитализировать ее. Пациентка не возражала. Пока медсестра накладывала повязку, я поспешил уйти в ординаторскую, где начал прокручивать в голове все этапы операции, чтобы понять, как я мог повредить лицевой нерв. Раньше мне даже в голову не приходило, что эта манипуляция настолько опасна. Ведь правда. Я не могу контролировать ход острого крючка в мягких тканях и не вижу, какие структуры он затрагивает по мере продвижения. Но по-другому вправлять отломки при переломе скуловой кости я не умел. Примерно тридцать минут я занимался самобичеванием, после чего решил пойти и рассказать все пациентке, ведь ответственности все равно не избежать. Оставалось только надеяться, что она поймет: моя вина здесь косвенная. Зайдя в палату, я уже открыл было рот, как она меня перебила, спросив, можно ли уже сейчас вколоть обезболивающее. И тут я увидел, что веки двигаются! Глаз еще не полностью закрывается, но движения начали восстанавливаться. Я был так рад, что чуть не бросился обнимать пациентку. Вновь вернувшись в ординаторскую, я понял, что во время постановки анестезии, продвигая иглу вглубь тканей и по ходу вводя препарат, я, по всей видимости, пропитал анестетиком ткани рядом с «веточкой» лицевого нерва. Препарат заблокировал проведение импульса по нерву на период действия лекарства. И когда анестезия начала ослабевать, вместе с чувствительностью этой зоны стала восстанавливаться и двигательная активность. Позже я узнал, что это достаточно частое явление и его не стоит пугаться, но, чтобы не было сомнений, лучше проверить мимику после введения анестезии до того, как ты взял крючок в руки.
Проходя лечение, в какой-то момент пациентка разоткровенничалась, видимо, надо было выговориться. Девушка рассказала, что муж регулярно избивал ее в течение четырех лет. Но раньше все казалось безобидным: муж бил обычно один раз и слабо, поэтому и травмы были несерьезными. Потом он подолгу выпрашивал прощения, делал дорогие подарки, клялся в любви. Классическая история.
Но все же с каждым разом агрессии в действиях мужа становилось больше. Во время ссор он начал отбирать у нее документы, ключи от квартиры и машины, телефон, деньги, забирал даже верхнюю одежду зимой и вышвыривал ночью за дверь.
Тогда она поняла, что нужно готовиться к разводу. Супруг был человеком со связями, обеспеченным, и моя пациентка понимала, что может остаться с детьми в буквальном смысле на улице и ни с чем. Начала тихонько делать дубликаты важных документов, так, чтобы он не догадался, и увозить их из дома, а также откладывать деньги на проживание, пока не найдет работу. Естественно, однажды он обо всем узнал.