«Если руководить — тогда мужчины»: что делали женщины в советской политике
Все тексты цикла вы можете найти на сайте по хештегу #история русского феминизма
«Невежественны в отношении простейших жизненных принципов, физических или каких-либо иных, а также в отношении своих собственных функций в качестве матерей и граждан» — так Александра Коллонтай характеризовала большинство российских женщин вскоре после Октябрьской революции. Преодоление их политической отсталости и пассивности и стало основной задачей «решения женского вопроса». Заниматься этим должны были женотделы — группы активисток, организуемые при производствах.
Задачи приходилось решать самые разные, от борьбы с проституцией до ликвидации сиротства, от создания служб быта до надзора за жилищным строительством и, конечно, следовало заниматься коммунистическим образованием женщин. Главным рупором были СМИ: журналы «Работница», «Крестьянка», «Коммунистка», «Делегатка». Чтобы повысить читаемость, в них даже добавляли модные страницы. Однако женотделовки понимали, что печатной пропаганды мало для страны, где большинство женщин неграмотны, и шли «в народ». Они выступали с агитпоездов и агитпароходов, кочевали по Средней Азии и организовывали «красные юрты» — культурно-просветительские учреждения в отдаленных селениях. Агитацию вели даже в банях, которые во многих патриархальных районах оставались единственным местом, где женщины могли собраться и поболтать друг с другом «о своем».
«Политика — очень циничное дело, особенно в отношении женщин. Вовлекая женщин в государственное строительство, власть решала вполне определенные практические задачи. Активная мобилизационная политика началась во время Гражданской войны, когда советская власть висела на волоске и нужно было мобилизовать все ресурсы, в том числе трудящихся женщин», — рассказывает кандидат исторических наук, доцент, директор Ивановского центра гендерных исследований (внесен в реестр иноагентов) Ольга Шнырова. Но хотя женотделы создавались сверху для идеологической обработки женщин, работа этих организаций была похожа на работу низовых активисток — искренне увлеченных, целеустремленных, преодолевающих сопротивление мужчин. О результатах их работы в 1932 году социолог Фаннина Халле писала: «Процесс эмансипации, происходящий в настоящее время в России, отличается от всех предшествующих в обозримой истории человечества тем, что он осуществляется в соответствии с планом и в беспрецедентных масштабах. И хотя в ходе исторического развития этот процесс может быть свернут, один результат уже достигнут: гуманизация женщины».
Процесс был свернут, когда Александра Коллонтай присоединилась к Рабочей оппозиции (группе профсоюзных лидеров, поставивших под сомнение руководящую роль партии), а в ее текстах появились попытки взглянуть на «женский вопрос» с точки зрения самих женщин. Партия решила, что эти «феминистские тенденции» могут привести к тому, что «женский трудовой контингент порвет с общей классовой борьбой». Коллонтай отправили на дипломатическую службу, а женотделы в конце концов были признаны тормозящими прогресс и в 1930 году упразднены.
«К 1930 году советская власть уже твердо стояла на ногах. Начиналась другая политика — индустриализации и коллективизации. Там тоже нужна была мобилизация женщин, но в большей степени как трудового ресурса. А проявление их политической самостоятельности было уже нужно в меньшей степени. Хотя не нужно забывать о том, что от политики равноправия до конца не отказались. Женщина должна быть не только домохозяйка, но еще и общественная деятельница и труженица — три в одном», — объясняет Шнырова. Своеобразной «школой политики» было делегатское движение: на производственных собраниях работницы выбирали делегаток, которые направлялись на обучение, представлявшее собой что-то вроде стажировки в разных партийных и профсоюзных структурах. Затем они возвращались на родные предприятия, где передавали полученные знания уже своим коллегам.
На фоне делегаток почти атавизмом выглядело движение общественниц — по сути, управляемое сверху общество жен работников, которые занимались обустройством «нового быта». Иногда их деятельность выглядела почти гротескно. Например, в 1941 году журнал «Общественница» сообщал, что совет жен паровозостроительного завода города Ворошилова принял участие в строительстве специального паровоза для машиниста-орденоносца. Женщины развесили по кабине портреты вождей, на окна — шелковые занавески, в специально сконструированных шкафах на тендере (вагоне с углем) разместили посуду и техническую библиотечку, а между шкафами — умывальник с зеркалом. Для сиденья машиниста сшили бархатный чехол. Правда, гораздо чаще общественницы занимались уборкой территории заводов и шитьем недостающей рабочей экипировки для мужей.
После войны, в 1956 году, появился Комитет советских женщин (точнее, такое новое название получил созданный в 1941-м Антифашистский комитет советских женщин), с 1968 года его возглавляла Валентина Терешкова. «Комитет советских женщин использовался как своего рода международное представительство для разных политических миссий, — рассказывает докторантка Центрально-Европейского университета Александра Талавер. — Он объединял женщин, которые занимали высокие посты в правительствах республик, в партийных структурах, на предприятиях. Там были директора фабрик, председательницы ЦК профсоюзов. Когда Советскому Союзу надо было отправить женскую делегацию, они собирали этих «лучших женщин». О том, как работали эти делегации, вспоминает Ольга Шнырова: по словам ее старшей коллеги из греческого Mediterranian Women's Forum, к каждой советской участнице был приставлен пресс-секретарь мужчина, «который ей на ухо нашептывал, что ей говорить, когда она выступала».
Профессор философии из Института философии Российской академии наук Ольга Воронина, которая одной из первых в Советском Союзе начала изучать теорию и историю феминизма, а позже руководила первым в России центром гендерных исследований, в интервью Наталье Пушкаревой вспоминала, как пыталась обсудить с представительницами Комитета советских женщин работы американских феминисток (прочитать их она смогла во время написания своей диссертации): «Туда нельзя было прийти. Мне составила протекцию моя свекровь. Свекор мой был посол, свекровь принимала кого-то в свое время из Комитета советских женщин, поэтому позвонила, и меня приняли, а иначе я бы дальше милиционера на проходной не прошла. Меня встретила очень милая женщина… Я ей сказала: «Вы знаете, я… узнала, я так хочу рассказать, совершенно бесплатно, мне никаких денег не надо». В общем, очень бурно стала все это дело рассказывать. Она посмотрела на меня и сказала: «Деточка, милая, нам это совершенно не надо, мы занимаемся совершенно другими вопросами».
По мнению Талавер, комитет стал для состоявших в нем женщин пространством неформальных связей. «Во многих ситуациях можно увидеть, что они, комбинируя мнение западных коллег, которое они узнали во время обмена делегациями, со своей институциональной позицией, предлагают изменения законодательства», — говорит она. С конца 1950-х годов комитет также становится куратором женсоветов — низовых организаций, существовавших на предприятиях, в профсоюзах, при партийных комитетах. «Это была очень не структурированная, но повсеместно присутствующая практика, — рассказывает Талавер. — Женсоветы занимались самыми разными вещами — одни проводили социологические опросы по бюджету времени, то есть изучали, как неравенство в домашнем труде сказывается на карьерном росте, другие могли заниматься просто организацией праздника 8 Марта и субботников. Все действовали кто во что горазд, но собирались под эгидой Комитета советских женщин».
Однако, несмотря на существование множества общественных организаций, от реального процесса принятия решений женщины были отстранены: «Это была «мужская» политика, которую проводило патерналистское государство, — пишет Светлана Айвазова. — И женщина являлась ее объектом, а не субъектом». В 1961 году на совещании работников сельского хозяйства Украины Никита Хрущев посетовал: «Выходит, если руководить — тогда мужчины, а когда работать — тогда женщины», — и, по сути, дал характеристику всему зданию советской власти.
По оценке американского советолога Ричарда Стайтса (которую тот дал в конце 1970-х), участие женщин в советской политике фактически прекратилось после 1923–1925 годов, «когда среди большевичек не осталось хотя бы сколько-нибудь выдающихся личностей». «Среди 2100 представителей высшей политической элиты Советского Союза на протяжении 50 лет (1917–1967) женщины составляли только 3,4%, или 77 человек. На среднем уровне государственной иерархии картина такая же: 4%, или 109 женщин из 2500 персоналий», — указывала Ольга Воронина в работе «Революция и эмансипация: сравнительно-исторический анализ». Что касается законодательной власти, то в парламенте для женщин были предусмотрены квоты, но сам он был декоративным учреждением и реальной властью не обладал.
Сказать, что женщины в советской политике и в структуре государственного управления отсутствовали полностью, нельзя. «Были женщины-министры — здравоохранения, образования. Было огромное количество женщин — директоров фабрик. Были женщины-академики, ректоры вузов. Другое дело, что про них меньше известно, и их самих, конечно, было меньше», — говорит Ольга Шнырова. Она вспоминает, что тот же Ричард Стайтс в переписке с ней (Шнырова была одним из научных редакторов русского издания его книги) признавал, что в СССР у женщин было больше возможностей, чем в то же время у американок. Последние были вынуждены бороться за саму возможность выйти за пределы частной сферы. Советские женщины, в отличие от них, активно делали карьеру, например «по комсомольской линии».
«Меня «вынесло» в общественную, в партийную работу, и в 26 лет я стала секретарем парткома большого завода. Было немножко неловко, мне мой знакомый рассказывал, как он утром едет на работу в автобусе, а работники завода между собой говорят: «Вчера была конференция партийная, а кого там избрали-то у нас?» — «Та-а, какую-то маленькую беленькую девочку». «Маленькой беленькой девочкой» я была достаточно долго, — вспоминала в разговоре с Forbes Woman президент фармацевтической группы Bright Way Людмила Щербакова. — Я шла с проверкой в столовую, мне казалось, что у меня такой грозный вид — меня сопровождали директор, председатель профкома… И подходит к нашей делегации слесарь в такой замызганной спецовке, окидывает взглядом и говорит: «Девочка, сколько времени?» С одной стороны, было несоответствие моего внешнего вида внутреннему состоянию. А с другой стороны, это состояние — вера, что тебе все по плечу, что ты горы можешь свернуть». «У нас в городе были замечательные истории, как ткачихи — передовики производства становились членами Верховного совета, — вспоминает Ольга Шнырова. — Власти находили активных комсомолок и их растили. Член Верховного совета — хорошая позиция».
По ее мнению, участие женщин в органах власти выглядело как типичная «гендерная пирамида»: на низовых позициях их было много, но по мере приближения к высшим ступеням их доля снижалась — и так до нуля.
На рубеже 1980-х и 1990-х политика захлестнула женщин. Они состояли в клубах избирателей и дискуссионных клубах, были доверенными лицами кандидатов, занимались организацией митингов — и сами шли в политику. Однако почти не говорили о тех проблемах, которые обсуждались на дубнинском форуме или в феминистских кружках и даже в каком-то смысле сторонились этих тем. Галина Старовойтова, с юных лет вполне ясно, по ее признаниям, ощущавшая гендерную дискриминацию, с трибуны съезда Верховного совета призвала отменить квоты для женщин — «Иначе наши коллеги-мужчины могут подумать, что пол женщины и есть ее потолок» (позже об этой своей инициативе она сожалела). Как только это произошло, искусственно созданная видимость участия женщин в политике рассыпалась и, обнажив топорность решения «женского вопроса», заодно скомпрометировала и сам вопрос. Женская повестка стала «совком».
Настолько, что даже авторы первой в новейшей истории российской Конституции не считали нужным обсуждать вопросы социальных отношений между полами и считали эту тему «дурным наследием социалистического прошлого», пишет Светлана Айвазова в статье «Независимое женское движение: попытка типологической характеристики». Только после долгих споров в Конституции появились положения о равенстве мужчин и женщин не только в обладании правами и свободами, но и в их реализации, о государственной поддержке семьи, материнства, отцовства и детства и о том, что забота о детях — равные право и обязанность родителей.
В 1993 году на выборы в Госдуму I созыва вышло движение «Женщины России», которую возглавили Алевтина Федулова, в прошлом руководительница Комитета советских женщин, и советник президента по вопросам семьи, материнства и детства Екатерина Лахова, за год до этого поддержавшая проведение Второго независимого женского форума в Дубне. Свою предвыборную агитацию они строили на темах защиты семьи и помощи обездоленным, и в условиях ощущения близости гражданской войны (избирательная кампания началась вскоре после расстрела Белого дома) избиратели голосовали за политическую силу «с материнским лицом» и пацифистской риторикой. «Женщины России» набрали около 8% голосов и смогли сформировать фракцию в Думе. Однако рупором равноправия они не стали, а на следующих выборах и вовсе не получили достаточного количества голосов.
С тех пор российская политика становилась все более консервативной. Доля женщин в органах исполнительной власти в среднем по стране составляет 25,8%, законодательной — 16,8%. По данным медиа «Утопия» (внесен в реестр иноагентов), меньше всего женщин в правительствах республик Северного Кавказа, а также Санкт-Петербурга, Алтайского края и Свердловской области. При этом в региональные заксобрания и администрации женщины попадают не как профессиональные политики, а как представители феминизированной «социалки» — образования, здравоохранения и т. п.
В российском правительстве женщины составляют 9%, в парламенте — 17%. Закон о домашнем насилии так и не принят, а Валентина Терешкова возглавляет думскую комиссию по этике.