«Давайте просто отстанем от матерей»: как связаны гендерное равенство и родительство
В новом цикле Forbes Woman «История русского феминизма» мы вместе с гендерными исследователями, экспертами и участниками событий разбираемся, как «женский вопрос» решали в Советском Союзе. Все тексты цикла вы можете найти на сайте по хештегу #история русского феминизма.
Если бы меня попросили написать максимально короткий текст на эту тему, было бы достаточно двух фраз: «Давайте говорить не о материнстве, а о родительстве. И давайте просто отстанем от матерей». Сегодня мы видим два разных мира: в одном — успешная борьба за права женщин, дискурс о возможности распоряжаться собственным телом и о равных возможностях. В другом — женское обрезание, запрет на аборты и абсолютное отсутствие прав человека. А мы находимся где-то между — и ни один из обозримых миров не идеален.
Права матерей не равно права женщин
Феминизм и материнство — понятия, состоящие в очень непростых отношениях. Хотя, казалось бы, вектор должен быть один. Давайте определимся с основным понятием: феминизм — это борьба за права женщин. На данный момент права матерей в России находятся в еще худшем состоянии, чем права женщин в целом. Поэтому, когда фемактивистки выделяют именно матерей в отдельную категорию и говорят о том, что нужно менять отношение и что-то делать, во мне зарождается надежда на какие-то сдвиги.
Благодаря фемдвижению у женщин появились базовые права: распоряжаться своим телом, работать, голосовать, защищать свои права в суде, получать компенсации и так далее. Но если у вас есть ощущение, что это произошло в общемировом масштабе, то оно ложное. Запреты на аборты, которые существуют не только в Польше, но и в некоторых консервативных штатах США, — это прямое нарушение права женщины распоряжаться своим телом, решать, готова ли она стать матерью или нет. И, надо сказать, самостоятельно принимать решение о том, готов ли ты рожать ребенка, — это то, с чего и начинаются права матерей.
Социалистическое детоводство
Как ни странно, разговор о контрацепции и о праве на такое решение велся в СССР. Общество приписывало определенные гендерные роли и права советским гражданам и гражданкам, но именно в этом вопросе было скорее на стороне женщин. Им предоставлялся отпуск по уходу за ребенком с сохранением зарплаты и рабочего места и ясли. Недавно мне попалась на глаза серия советских плакатов, на которых советскую сельскую женщину обучают, скажем так, юридической грамотности по части детоводства: «Не подкидывай ребенка, взыщи на содержание с отца». Конечно, большей частью все эти декларации и нововведения были формальными, посредственно реализованными, а главное, «подарив» женщинам больше трудовых прав и привилегий, никто не озаботился частично разгрузить их в быту. Это был, безусловно, патриархальный мир, и в нем мы продолжаем жить в России современной.
Несмотря на всеобщее равенство, было много этнических и социальных групп на саморегуляции. Формально они были частью советского общества, и статистических данных о том, как обстояли дела на практике, практически нет. Если ты был не как все, ты это скрывал. Религия, семейные традиции, воспитание и его отсутствие, внебрачные дети, подпольные аборты, травля: это не выражается в цифрах официальной статистики, и в основном мы знаем об этом с чьих-то слов. Также невозможно посчитать случаи дискриминации, потому что сексизм был социально одобряем (можно посмотреть любой советский фильм), а гендерная социализация шла по классическим сценариям патриархального общества, где женщине отводилась определенная роль, не все профессии были доступны (как, впрочем, и в 2022 году), а материнство служило основным каналом реализации.
Проводя параллели — это как республики Северного Кавказа, в которых сегодня невероятно низкая статистика по количеству абортов. Потому что врачи, женщины — все подвергаются травле, получают угрозы, и в карте пишут что угодно, но не «аборт по желанию пациентки». Даже по показаниям прервать беременность сложно. В результате растет женская смертность от подпольных абортов.
Продолжая идти по пути, указанному красным социалистическим знаменем, мы попадаем в Китай. Там, например, все неплохо с трудовыми правами женщин: работают 70% женщин и 80% мужчин, 23% мест во Всекитайском собрании народных представителей занято женщинами, феминизм поддерживается Компартией Китая, а исследовательницы (например, Лиза Рофел) говорят о том, что «с 1949 года вдовы и их дочери в Китае превратились из отбросов общества в ролевые модели». Однако до недавнего времени существовал также и закон, регулирующий количество детей в семье, и были распространены селективные аборты, когда беременность прерывали в зависимости от пола будущего ребенка.
Би-би-си выпустила недавно фильм о женщинах Китая. Сейчас в стране мужчин на 30 млн больше, чем женщин. Те, кто не нашел мужа до 25 лет, называются «остатками», давление со стороны семьи и общества колоссальное. То есть общество по-прежнему требует от женщины реализации в семье и материнстве, но государство жестко регулирует ее права и возможности в этих сферах жизни.
Боязнь стать матерью и сородительство
И тут мы переходим к ультрапрогрессивному и местами радикальному западному феминизму. Исследовательницы Герда Нейер и Лаура Бернарди в 2011 и 2019 годах соответственно опубликовали работы о феминизме и материнстве в странах Запада, и с разницей в восемь лет обе начинают свои статьи с очень похожих утверждений: все неоднозначно.
Феминистический дискурс строится вокруг разрушения гендерных стереотипов и вывода социальной роли женщины из исключительного контекста репродуктивной функции. То есть, грубо говоря, женщина не должна быть матерью, если не хочет, не должна повторять социальную судьбу своей матери, состоявшую из угнетений. Распространение этих теорий также размножило в обществе матриофобию. Нет, это не страх встречи с агрессивной матерью тоддлера — это боязнь стать мамой.
Также материнство ассоциируется с гетеронормативностью, несмотря на то, что в современном обществе существуют очень разные семьи: например, в США около 3 млн детей до 18 лет воспитываются в однополых семьях, а около 30% всего ЛГБТК-сообщества являются родителями (биологическими или приемными). Выходя из зоны гетеронормативности, мы меняем поле материнства на поле родительства, так как ввиду отсутствия четкого гендерного разделения ролей в паре в таких семьях ответственность делится поровну. Но и в гетеросексуальных парах в Европе и даже в России есть тренд на сородительство. При этом есть исследование биолога Меган Фредриксон (опубликовано в журнале Американской социологической ассоциации American Sociological Review. — Forbes Woman) о том, что в разгар пандемии количество научных работ авторства женщин-ученых сильно упало, в то время как мужчины, наоборот, стали публиковаться активнее. Вероятно, это связано с тем, что работа по уходу за детьми и забота о быте все еще в большинстве случаев падают на женские плечи. Поэтому можно много теоретизировать, но реальность непрозрачно намекает, что на практике мы недалеко ушли от классических патриархальных моделей устройства семьи.
Разделить материнство и патриархат
Здорово, что гендерные исследователи рассуждают о том, что материнство — это про патриархат, что быть хорошей матерью равно быть хорошей женой, то есть роль матери — прямой отросток женской гендерной социализации по классическому сценарию. Но глобально никто не решает проблемы, стоящие перед матерями прямо сейчас: единоличная ответственность, физическое, психологическое и финансовое насилие, ограничение в трудовых правах, доступность среды и так далее. Этим занимаются только НКО и отдельные активисты и активистки.
Конечно, в исследовательских кругах тоже идут споры о том, как разделить материнство и патриархат, какие проблемы матерей ставить в повестку, ведутся дискуссии об этичности суррогатного материнства, ЭКО, генной инженерии. Но, к сожалению, прямо сейчас это не прибавляет женщинам прав.
Я не теоретик. Я смотрю на разных людей и замечаю их проблемы. Например, большинство моих знакомых не берут больничный по уходу за ребенком, работая на удаленке. Им страшно, что их уволят или начнут к ним относиться как к стереотипной маме, у которой всегда болеет ребенок и она плохо работает.
Большинство женщин с детьми, которых я знаю, — матери-одиночки. И тут не привести статистику: даже будучи замужем, они чаще всего одни заботятся о детях, решают вопросы быта и работают на полной ставке (часто это несколько работ).
Декретные выплаты и отпускные по уходу за ребенком в России настолько формальные, что на них невозможно жить в мегаполисе, поэтому наше законодательство нельзя назвать профемматеринским. Равных рабочих условий для матерей нет: нет системы ясельных групп на рабочих местах, нет возможности выйти на работу и продолжать кормить ребенка грудью, нет ни перерывов для сцеживания, ни мест для этого, кроме туалета.
Я смотрю на западные исследования, и для нас это пока выглядит как строительство ракеты. Они все говорят об очень глобальных, «больших» проблемах. И на Западе, особенно в Нидерландах, и в некоторых странах Латинской Америки (Аргентине и Уругвае), где реально регулируются и права человека в целом, и права родителей, матерей, женщин, трансгендерных и небинарных персон, эта дискуссия вполне уместна, потому что есть законные гарантии, которые защищают все дискриминируемые или потенциально дискриминируемые группы.
Мы же находимся на стадии проектирования ВАЗ 2101, который будет «почти как Fiat». А если мы вспомним про домашнее насилие и отсутствие закона о нем, то производство нашей машины окажется все еще на стадии обивания порогов директоров заводов с чертежами.
Критики феминизма любят говорить, что у женщин все есть уже и что они многого просят. Я давно не была женщиной без ребенка, но подозреваю, что и у бездетных коллег много вопросов. И, конечно, благодаря работе феминисток, НКО и активисток что-то меняется. Возможно, через два-три поколения мы заметим тектонический сдвиг, и мне как матери будет не так грустно от того, что все обсуждают патриархальный контекст материнства, а не невыносимое выживание женщины с ребенком, обязанности которой превышают ее права кратно.
Мы даже не начнем движения к какому-то светлому будущему, пока не разберемся с внутренней мизогинией и домашним насилием: мы живем в обществе риторики «сама виновата», и это, пожалуй, самое горькое. Самая тяжелая проблема — ситуация с домашним насилием: начиная от повсеместного газлайтинга, заканчивая финансовым и физическим насилием. И матери здесь оказываются в еще более уязвимом положении: часто им некуда пойти, НКО и шелтеры, существующие на частные пожертвования, не всегда справляются с потоком. Помимо закона о домашнем насилии, необходимо начать на государственном уровне вводить программы по адаптации после декрета, по переподготовке и так далее. Я не скажу ничего нового: финансовая независимость, конечно, помогает решать самые базовые проблемы, но очень сложно стремиться к этой модели с младенцем на руках, без поддержки и в ситуации, например, абьюза.
Я очень надеюсь, что мы все-таки, как и весь мир, движемся в сторону большей гуманности, но каким-то своим путем. Что же делать, чтобы матерям стало легче жить? Я уверена, что, если начать смотреть в сторону живых женщин с детьми и задавать им вопросы, всем станет понятно, как удивительно просто можно решать их — а точнее, наши — проблемы. Если матери перестанут жить вопреки, вы не представляете, какой силы изменения мы увидим в обществе.
И тут уже вопрос будет стоять не о том, что феминизм сделал для матерей, а как много матери могут дать фемдвижению сегодня.
Мнение автора может не сопадать с позицией редакции.