Юлия Таратута — Forbes: «Харассмент — это иерархия и использование власти»
Для спецпроекта «Незапрещенная профессия» мы поговорили с российскими женщинами-медиаменеджерами, занимающими или занимавшими влиятельные посты в последние десятилетия. Юлия Таратута — главный редактор Wonderzine, ведущая на телеканале «Дождь», работала в газетах «Коммерсантъ», «Ведомости» и журнале «Русский Newsweek», главный редактор Forbes Woman и Forbes Life (2014–2016 годы).
О назначении женщин на пост главредов влиятельных мировых изданий
Есть версия, что женщины в России так часто возглавляли влиятельные издания потому, что власть считала, что с ними легче договариваться. Раз женщины, значит переговоры будут мягче, а давить — легче. Расчет оказался неверным: женщины, которые возглавляли деловые СМИ, оказались совершенно недоговороспособными. К Тане Лысовой в «Ведомостях», когда она ими руководила, и к другим женщинам-редакторам на метр нельзя было подойти. Лысова была главредом не просто неподкупным или не терпящим вмешательства. Она создала себе образ «не подходи, а то убьет».
Еще было мнение, что многие СМИ в России основал издатель из Голландии Дерк Сауэр и он считал, что женщин можно ставить на роли главных редакторов. И, наконец, журналистика — это гуманитарная область, а в гуманитарных областях у нас женщины добились определенных высот.
О рисках профессии
Я не получала прямых угроз из-за своих текстов, которые уже вышли или должны были выйти — угрожают ведь обычно авансом. Не помню, чтобы меня всерьез предупреждали: если выпустишь текст — хуже будет. Я почти не писала о бизнесе, никогда не была военным обозревателем. Это очень смелая профессия, и везде, где я работала, ее осваивали в первую очередь женщины. В «Коммерсанте» главным военным корреспондентом была Оля Алленова. Она ездила в Чечню и не спрашивала ни у кого разрешения.
В деловых медиа, в том же «Коммерсанте», я занималась поиском новостей, политическим инсайдом. Эта работа действительно была похожа на «Карточный домик» — разговариваешь с источниками, выуживаешь неизвестные факты, следишь за интригами и выяснением верховных отношений. Мне, как и всем информационщикам, очень нравилось находить новости первой. В этом был особый драйв. Правда, доступ к информации и собеседникам, которые действительно в курсе происходящего, со временем сильно сузился.
Нет особенной разницы между унижением человека на работе и унижением, которое испытывают граждане от действий власти
Понятно, что тексты о политике не всем нравятся. Был неприятный случай. В одной из моих статей источник в администрации [президента] сообщил, что движение «Наши» (провластное молодежное движение, существовавшее в 2005–2013 годы. — Forbes Woman) не будет востребовано в новом политическом контексте (речь шла о президентстве Дмитрия Медведева). То есть выходило так, что Владислав Сурков, кремлевский чиновник и куратор этого движения, в этом вопросе уступал влияние, проигрывал. Все «заинтересованные» лица, очевидно, посчитали, что им нанесено личное оскорбление. Начались DDOS-атаки на «Коммерсантъ». Возле редакции появились пикетчики, которые раздавали туалетную бумагу с моим номером телефона. Я неожиданным образом оказалась одной из первых журналисток, к которым применили такую адресную штуку. В какой-то момент за мной начали ездить, под окнами моего дома стояла машина. Мне выделили охрану. Это была скорее психологическая атака, потому что владельцы машины пробивались [по базам данных] за тридцать секунд. Но уже тогда мое руководство не могло обратиться в милицию — это просто невозможно было сделать. Ситуация продолжалась несколько месяцев. В какой-то момент, возможно, после переговоров с издательским домом куратор внутренней политики посчитал, что можно ослабить хватку и снять осаду.
О роли «привлекательной» женщины
Давайте не буду кривить душой. Тот факт, что меня воспринимали как конвенционально привлекательную женщину, очевидно, имел значение. Не то чтобы я сознательно играла эту роль, но для кого-то из моих собеседников, людей глубоко традиционных, такие правила игры точно существовали. Однажды меня пригласили в пул одного из чиновников, намекнув, что ему приятно будет видеть рядом симпатичную девушку вроде меня. Это и тогда звучало скорее забавно, хоть и странновато — мои тексты интересовали приглашающую сторону гораздо сильнее. Больше не помню, чтобы мне предлагали что-нибудь сомнительное или общение с моими собеседниками казалось бы мне унизительным.
Разговоры off the records, кстати, строятся на том, что вы находите точки соприкосновения интересов. Источнику должно быть по какой-то причине выгодно или интересно что-то тебе рассказать. И обычно он все-таки руководствуется политической целесообразностью, а не идеей о том, что рядом с ним хорошенькая или обаятельная девушка. Это было бы очень плохой инвестицией.
О драйве и сопричастности
Когда в 2014 году начались атаки на «Дождь», где я работала, у меня было ощущение, что телеканал может закрыться, поскольку мы делаем очень острые вещи. Было ли мне страшно? Нет, пожалуй. Мне кажется, страх возникает тогда, когда поступают прямые угрозы. А у нас было такое упоение в бою.
Во время второго Майдана (протесты в Киеве зимой 2014 года. — Forbes Woman) я вела многочасовые «украинские» спецэфиры. Это было совершенно невероятным делом. А еще я вела большой спецэфир в день освобождения Михаила Ходорковского. Это было событие исторического масштаба внутри моей жизни, не говоря уже о жизни страны. Мама Ходорковского Марина узнала от нас в прямом эфире, что самолет с ее сыном поднимается в воздух. Это сильное ощущение. Как будто ты участница событий. Мне позвонили все друзья, то есть, кажется, все люди на земле смотрели этот эфир, даже те, кто никогда не включал «Дождь». Драйва было больше, чем опасений.
О гендерных ролях в медиа
Я, естественно, против нейросексизма, не считаю, что женщины от природы мягче или глупее. Но сложно отрицать социальные роли, стереотипные представления о том, как положено вести себя женщине. Если иерархической моделью тебе предусмотрено быть более скромной и сдержанной, ты начинаешь автоматически так себя вести.
Люди по-разному реагируют на мужчину и женщину, которые рассказывают о политике
Мне, понятное дело, не нравятся клише о мужских и женских коллективах. Но «Коммерсантъ» и «Ведомости» действительно отличались в гендерном смысле. Отчасти из-за того, что журналисты противостояли стереотипам о «мужском» и «женском», а иногда потому, что им следовали. В «Коммерсанте» было очень много мужчин, а в «Ведомостях» их было гораздо меньше. «Ведомости» были абсолютной зоной эмпауэрмента, победой женщины «с копьем». Женщины занимали многие ключевые позиции. Татьяна Лысова была главным редактором, большинство редакторских постов тоже было у сотрудниц, репортеры всех отделов (по крайней мере, у меня было такое ощущение) были преимущественно женщинами. Любопытно, что «Ведомости» всегда были построже «Коммерсанта». И мне кажется, в «Ведомостях» было принято отстраиваться от того, что считалось «женственным», — «мы здесь серьезным делом занимаемся, мы не про бирюльки».
О харассменте в медиа
Когда случилась серия скандалов, связанных с харассментом в либеральных медиа, у меня были сложные чувства. С одной стороны, мне не нравилось, что за такие истории немедленно хваталась пропаганда. Я переживала, что в фокусе оказались только независимые издания, потому что искать, естественно, легче там, где светло. Люди, которые работают в близких тебе по духу СМИ, лучше понимают, что такое харассмент, и в подробностях расскажут, что случилось. А что происходит на любом из федеральных каналов, в любом лоялистском медиа, мы чаще всего так и не узнаем. Их сотрудники боятся говорить, потерять работу, могут быть банально не в теме. Но я уверена, что если люди применяют власть, разговаривая с нами из телевизора, то в быту они просто не могут ее не применять. Это безусловный факт.
С другой стороны, это важный разговор. Хотя мне было очень неуютно читать, да и просто узнавать неприятные истории о коллегах, со многими из героев разоблачений я знакома лично. Мне очень не нравилось, как люди, которых обвинили в харассменте, выходили из этой ситуации, извинялись как бы по лекалам, переводили стрелки, давали понять, что им в целом плевать. Были поразительные по своей черствости послания. Было ясно, что человек просто откупается, придумывает, как бы ему выйти из ситуации поровнее.
Меня очень удивляет, когда политически активные люди не чувствуют, что нет особенной разницы между унижением человека на работе и унижением, которое испытывают граждане от действий власти. Это одна и та же история — она про злоупотребление властью и авторитетом. Вот мы, например, на нашем сайте и выступаем с одинаковой ретивостью против нарушения гражданских свобод и против нарушения личных границ в «практической» жизни.
И тут и там странно обвинять людей в отсутствии героизма или просто смелости. Обвинять можно только тех, кто применяет власть и силу. К слову, на замечание известных репортерок: «А мы всегда могли дать отпор», есть ясный ответ. Харассмент — это иерархия и использование власти. Вы по разным причинам могли дать отпор — поэтому к вам, вероятно, подходили реже. В это время подходили к более юным, менее защищенным и более зависимым от обстоятельств. Так что «я всегда могла дать по роже, а ты не можешь» здесь не работает.
О сексизме и коэффициенте «женскости»
15–20 лет назад наверняка были какие-то стилистические вещи в общении, которые должны быть пересмотрены. Но содержательно у меня нет вопросов к изданиям, где я работала. Меня всегда воспринимали там как человека и журналистку, в меня вкладывались, со мной делились опытом, мне не препятствовали, а помогали расти. Я никогда не чувствовала, что, например, к моим друзьям и коллегам-мужчинам относились лучше, чем ко мне. И хуже тоже не относились. Да, мы были обаятельными и открытыми молодыми людьми. Возможно, это влияло на нашу карьеру. Но влияло равномерно.
Есть, правда, некоторые моменты, над которыми мы смеемся с Мишей (Михаил Фишман — ведущий итоговой программы «И так далее» на телеканале «Дождь», муж Юлии Таратуты. — Forbes Woman). Мы оба делаем авторские шоу на «Дожде». И во время острых политических событий у нас бывают очень большие просмотры — у меня были сюжеты по миллиону просмотров, а у Миши — 2,5 миллиона. Когда я в первый раз увидела этот миллион, я почувствовала себя мини-Дудем и чуть не прыгала от восторга. И сказала тогда Мише шутя, что мой миллион должен восприниматься с коэффициентом моей «женскости». Стереотипы таковы, что люди по-разному реагируют на мужчину и женщину, которые рассказывают о политике. Про женщину они думают: какого черта она села тут и говорит о таких серьезных вещах.