Как победительница Forbes Woman Mercury Awards создает уникальные инвалидные коляски

Предпринимательская история Ольги Барабановой — пример построения экосистемы, нацеленной на импакт-эффект. В 2011 году она вместе с мужем создала бренд облегченных детских велосипедов «Лисапед». В 2018-м, используя многочисленные технические наработки, — компанию по производству столь же легких инвалидных колясок Kinesis для детей и взрослых. А в 2021-м — благотворительный фонд «Продвижение», который уже сейчас помогает людям с инвалидностью покупать коляски, а в будущем намерен в буквальном смысле менять окружающий ландшафт, создавая в России доступную среду. Forbes Woman поговорил с Ольгой о планах фонда, бизнесе Kinesis и отношениях с государством.

— У вас в фейсбуке один из последних постов — о том, как вы участвовали в поисках пропавшей девочки в Смоленской области. Вы там пишете: «У людей из социалки есть правило — выбери одно направление и делай его хорошо, иначе сойдешь с ума, а главное — не окажешь качественной помощи никому». Вам удается этому правилу следовать?

— В большинстве случаев удается. Случай с девочкой в Смоленской области просто очень отозвался. Но в целом сейчас фокус на Kinesis и на нашем фонде.

— А еще вы рассказывали, что на создание Kinesis вас вдохновило волонтерство в «Доме с маяком». Как вы туда попали? 

— Я давно очень была подписана на Лиду Мониаву. Мы с ней вместе учились в университете, хоть и не были знакомы. И мне очень отзывалось то, что она делает. И плюс у меня был опыт перинатальной потери, который тоже меня, наверное, во все это вовлек. 

Я волонтерила в «Доме с маяком» примерно год, какое-то время даже работала там в пиаре. И потом сразу начала делать Kinesis.

— Вы делаете «активные» инвалидные коляски — что значит этот термин?

— Это коляска, которую человек может передвигать усилием собственных рук. Есть пассивные коляски, в которых человека возит кто-то еще. Есть электрические. А есть коляски с большими колесами, которые можно крутить руками, — в реабилитационной индустрии их принято называть активными.

— Почему выбрали именно их?

— Потому что они больше всего похожи на велосипед. А у нас как раз в этом достаточно экспертизы. Мы понимали, как их сделать хорошими, легкими. Чтобы человек мог самостоятельно, например, складывать ее в машину, в такси и ему были бы не нужны услуги сопровождающих. Чтобы она просто и легко ехала. 

— Каждая коляска делается индивидуально?

— Если говорить про «малышковые» коляски — для детей от года, они очень маленькие и очень легкие, ими может управлять ребенок с мышечными атрофиями, с ДЦП, — то там уже налажено серийное производство. Есть три стандартных размера, а индивидуальность достигается за счет ортопедии — всевозможных вкладок, спинок, подушек и так далее. Это сокращает стоимость конечного изделия. Конечно, если клиенту нужен индивидуальный подход, мы можем это обеспечить.

— Сколько колясок успевает сменить растущий человек?

— У всех по-разному. Но срок службы карбоновой коляски — 10–15 лет (десять мы гарантируем). Это очень большой срок эксплуатации для такого изделия. Для владельца взрослой коляски, размер которой не изменится, это классно — получается на самом деле очень рациональное вложение денег.

А детские коляски, поскольку они серийные и кастомизируемые, можно при смене размера продавать как б/у. Как это делают многие родители с детскими автокреслами.

— Для кого труднее делать коляски?

— Сложный вопрос. Бывает, что трудно делать коляску потому, что требуется много ортопедических поддержек и непросто их реализовать так, чтобы клиенту было действительно удобно. Бывает, что клиент не может объяснить, что ему нужно, — например, с детьми мы работаем через реабилитологов.

А бывает, что клиент в выгоревшем состоянии и у него есть фантазия о том, что коляска совершит чудо. У нас был клиент, который ожидал, что у него благодаря коляске полностью уйдет спастика. К сожалению, это просто физически невозможно.

— Карбоновые и даже алюминиевые облегченные коляски дороже обычных. Но очевидно, что инвалидность — это удар по финансам. Как сделать такие коляски доступными? Как у вас экономика сходится?

— Сейчас — просто за счет низкой маржинальности. Мы продаем коляски практически по себестоимости, но нам нужна небольшая прибыль, чтобы развивать компанию. У нас стоит задача начать работать с Фондом социального страхования — мы хотим сделать так, чтобы государство закупало у нас коляски и выдавало тем, кому они нужны.

— Какие у вас аргументы для государства? 

— Если у нас будет субсидирование, например, от Минпромторга, мы сможем наладить серийное производство и серьезно снизить стоимость колясок. 

Закупки фонда различаются по регионам. Под разные задачи закупаются разные коляски, в том числе дороже, чем наши, причем в довольно больших объемах.

Сейчас наши коляски в процессе регистрации (на каждую модель необходимо получить регистрационное удостоверение медицинского изделия. — Forbes Woman). К сожалению, все это очень медленно. Нет какого-то единого алгоритма, по которому нужно действовать. Было бы здорово, если бы у нас была какая-то юридическая или консалтинговая поддержка,  для нас это очень сложная задача. 

— Тем временем вы открыли фонд «Продвижение», который помогает пациентам покупать коляски. Как вы к этому пришли и что этот фонд будет делать, помимо адресной помощи?

—  Мы в какой-то момент осознали, что постоянно делаем сборы, помогаем собрать деньги на коляски, привлекаем каких-то людей, блогеров, селебрити, журналистов, чтобы они помогали. И поняли, что, наверное, проще и правильнее открыть фонд, чтобы помогать большему количеству людей и детей.

Помимо сборов, мы хотим добиваться, чтобы в городах появлялась доступная среда. Мы как-то раз привозили коляску в город Тутаев Ярославской области. Там мальчик жил на втором этаже без лифта. Вокруг разбитые дороги, по которым непонятно как передвигаться даже на машине, не то что на коляске. И это в 300 км от Москвы.

Пока мы в этом направлении делаем первые шаги. Например, сейчас будем разрабатывать инструкцию для малого бизнеса — как за счет совсем небольших вложений создать доступную среду в условном магазине или отеле и при этом соответствовать требованиям, которые выдвигает государство. Плюс будем работать с конкретными кейсами, с запросами наших благополучателей — условно говоря, ставить пандусы в школах.

Хотим делать образовательные программы для взрослых. Потому что есть много людей, которые, сев в инвалидную коляску, оказались буквально заперты дома. Им нужна помощь со сменой профессии, с бытовой адаптацией.

— Вы еще в фейсбуке пишете про «карательную реабилитацию». Можете объяснить, что это значит? 

— С этим тоже очень хотим бороться. В России есть очень много практик реабилитации, в которых применяются насильственные методики. Это такая философия, что без боли невозможно реабилитировать детей с ДЦП и с другими патологиями. Мы очень хотим привносить западные подходы с бережной реабилитацией и учить специалистов, эрготерапевтов, физиотерапевтов.

— Сейчас на сайте фонда анонсирован специальный сбор для восьми детей, которые без колясок не смогут самостоятельно ходить в школу. При этом всего в России около 17 млн детей школьного возраста. Как бы вы оценили, скажем так, емкость рынка? Сколько инвалидных колясок нужно российским детям?

— Мы как-то подсчитали, что всего — и детям, и взрослым — нужно около 100 000 колясок в год. Если говорить только о детях, то 1000 в год — минимальное количество только обращений в фонд. Сейчас у нас обработано около 150 заявок, но их гораздо больше.

— А какова география?

— Очень широкая, от Краснодара до Хабаровска. Причем много совсем маленьких городов: сегодня, например, поехала коляска в деревню Талица Свердловской области. Недавно отправляли коляски во Францию, в Израиль, в США. Больше всего, конечно, из Москвы, потому что здесь можно приехать, посмотреть, потрогать.

— Если клиент далеко, как происходит снятие мерок? Специалист выезжает к клиенту?

— По видеосвязи. У нас есть инструкция по тому, как делать замеры. И есть реабилитолог, который созванивается с клиентом по видеосвязи. Если бы специалист выезжал на место, это сильно удорожало бы коляску. У нас есть регионы, куда билет на самолет только в одну сторону стоит 50 000 рублей.

— Как компания пережила пандемию? 

— Строго говоря, мы ее еще не пережили. Были разные сложности. Был довольно длительный простой, который серьезно сказался на наших финансовых показателях. Сотрудники болели. Закрытые границы сильно осложнили закупку колес — мы их закупаем в США и Чехии. Кроме того, там случился велосипедный кризис: многие производства переместились в Китай. На колеса и покрышки возникла очередь.

— А в России колес нет?

— В России не производятся быстросъемные легкие колеса. Их нет ни у одной российской компании. А на тех двух предприятиях, которые могли бы сделать такие колеса, как нам надо, минимальный заказ — 200 000 штук. Это очень большие вложения и непонятные перспективы. У нас долго была иллюзия, что, будь у нас больше денег, мы бы их и сами производили, возможно, даже недорого. Но это сложнее, чем кажется. Для колес нужно дорогостоящее конвейерное оборудование, их нет смысл производить небольшими партиями. Может быть, когда-нибудь у Kinesis и «Лисапеда» будет большой общий завод, но до этого еще нужно дорасти. 

— Если не считать колеса, остальные детали производятся в России?

— У нас полностью собственное производство. Все здесь, в Москве. Берем алюминиевые трубы, делаем в них все необходимые дырочки, свариваем раму коляски, красим ее, на станке с ЧПУ (численно-программное управление. — Forbes Woman) вытачиваем все детали, все болтики, переднее колесико, подножку, пластину, ручку, втулку для больших колес. Здесь же весь пошив: спинки, подушки. На 3D-принтере печатаем пластиковые крылья. Так выглядит производство алюминиевой коляски. Карбоновые тоже делаем сами, там полностью ручной труд. 

— Вы так подробно описали процесс. Вы много времени проводите на производстве?

— Последний месяц я занимаюсь фондом, поэтому не так много. Но вообще три-четыре дня в неделю по 10 часов минимум.

— Какой момент самый кайфовый?

— Кайфово вручать коляски. Кайфово, когда говорят, что они классные, когда пользуются продуктом. Все-таки дети-пациенты проводят в инвалидной коляске минимум 12 часов в день, взрослые — по 16 часов.

Очень много эмоций всегда у малышей, когда они в первый раз садятся в коляску. Раньше ты сидел только в специальном стульчике на кухне, в кроватке, у мамы на руках, в детской коляске ездил пассажиром — и тут у тебя появляется мобильность! Дети очень быстро начинают гонять на этой коляске и хохотать. 

— Какие у вас сейчас ведутся разработки?

— Сейчас разрабатываем роботизированную коляску, которая сможет запоминать какие-то простые маршруты и по ним возить своего клиента, будет самостоятельно заряжаться, управляться с телефона. Это глобальная разработка, так что сроки по ней мы не называем.

— А самый большой барьер, который вам мешает?

— Мешает, что никто не заинтересован в производстве качественных колясок. Мешает, что у нас нет никакой государственной поддержки, нет никакого субсидирования, а как малый социальный бизнес мы не можем открывать кредитные линии. При этом получение регистрационного удостоверения на каждую модель стоит 2 млн рублей. Столько нужно заплатить за экспертизу, которая, возможно, будет проведена. Я считаю, что она не может столько стоить. Это же не клапан для сердца, не тонометр! Я не понимаю, почему велосипедам не нужна такая экспертиза, а инвалидным коляскам активного типа нужна.

— Как, долбясь в эту стену, не выгореть?

— Не знаю, хочется сказать «никак»… Но на самом деле у меня есть работающие практики. Психотерапия. Бег по вечерам. Иногда получается ходить в баню. Это поддерживает. Очень люблю читать книги. Последнее, что я прочла, что меня вдохновило, — биография художницы Марины Абрамович. Очень люблю сумасшедших женщин.