«Я муравей, который обслуживает свой дар». Диана Арбенина — о грустном сердце, интеллигентной двуличности и недолюбленных хулиганах
Рок-музыкант, лидер группы «Ночные снайперы» написала художественную прозу, по силе и откровенности, пожалуй, превосходящую ее лирику. Ни один альбом, ни один концерт не рассказывал так много о самой Арбениной, как эти вымышленные истории, написанные весной во время карантина, и очень свободные эссе о карантине, о маме, об ощущении себя в мире. Рассказ как жанр, безусловно, дал ей больше свободы, но умение снайперски стрелять словом осталось. После историй об остром чувстве узнавания своего в огромном мире чужих и об одиночестве в творчестве, после рассказов о любви и смерти, которая не отменяет жизни, узнаешь о человеке самое главное — и детали, в сущности, уже не важны.
Диана Арбенина согласилась на интервью и назначила встречу в зоне отдыха фитнес-клуба, куда пришла после тренировки: «У меня впервые интервью в фитнес-клубе, незаурядное место для разговора. Я долго думала, где нам встретиться, потому что уже отвыкла от «живых« интервью — все так надолго ушло в онлайн. И решила, что здесь: мне тут очень комфортно. Иногда думаю, что, если бы не занималась музыкой и в какой-то степени литературой, я была бы спортсменкой. Мне спорт дает такое количество эндорфинов! И дети, конечно, со мной. У нас в семье культ тела, культ здорового образа жизни. Моя дочь Марта сейчас просто фанатеет от спорта».
— Чем вы занимаетесь?
— Общей подготовкой, йогой, боксом, большим теннисом и хочу все-таки возобновить плавание — это нагрузка, которая очень благотворно влияет на организм. И я хочу вам сказать, это так кайфово. Будь моя воля, я бы сейчас только писала и занималась спортом.
— Давайте о литературе и поговорим. Я прочла вашу новую книгу«Снежный барс», которая вот-вот выйдет. Это художественные рассказы и немного эссе. Не сложно ли вам, человеку, для которого естественный ритм — это песня и стихотворение, перейти к прозе и большему объему?
— Очень сложно. Но чем длиннее, тем интереснее. Я, конечно, заложник песенной формы. Работа над песней у меня никогда не растягивается на несколько дней или месяцев. Когда идея приходит, то я охотник, а это — дичь. Мне нужно ее схватить, уложить на лист бумаги — и песня готова. Понятно, что я сейчас упрощаю, но схема именно такая.
С рассказом тяжелее. Когда ты занимаешься литературой, с наскоку ничего не получится. Во-первых, ты должен гореть желанием читать. Но чем старше человек, тем меньше, к сожалению, у него времени на это остается. Мне, конечно, книг очень не хватает, хотя я читаю всегда, когда есть возможность. Уже даже не гнушаюсь телефона. Хотя ридера никогда не было — мне нужна именно книга.
Во-вторых, важно не иметь страха перед белым листом. Ты можешь нагромоздить очень много в голове, а потом открываешь компьютер — и у тебя начинается ступор. Вот этого страха во мне тоже, слава богу, нет
И, третье — надо понимать, что это усидчивая работа. Толстой или Достоевский не сочиняли урывками, они систематически усаживались и писали. А как сохранить этот ритм? У вас каждый день разное настроение, вы по-разному чувствуете. Почему человек так интересен? Потому что он неповторим. Так вот, в литературе нужно одно и тоже настроение, один и тот же ритм текста сохранить условно на несколько лет. Как это у них получалось, я просто не понимаю! Но я дерзнула.
Очень сложно приучить себя к такому ритму, будучи уже в зрелом возрасте, — для этого, видимо, нужно иметь настойчивое желание что-то сказать.
— И оно есть?
— Черт меня дернул в январе 2020 года сказать во всеуслышание: я отменяю все концерты и фестивали летом и сажусь писать книгу. Как же я была самонадеянна! Даже если есть время, нужно понять, что ты хочешь сказать. До этого все мои выходившие книги писались и собирались длительное время (годами), не за 3 месяца. Но тут нас наказали карантином. На меня обрушилось огромное количество времени — и я, не откладывая в долгий ящик, начала писать.
Я очень люблю писать прозу, меня к этому тянуло всю жизнь. Когда мне задавали вопрос: «А вы еще будете писать» — я, конечно, отвечала «да». Но времени все не оставалось.... И в какой-то момент я подумала: а, может, это уже треп? Может, я уже и никогда не напишу ничего?
Так что «Снежный барс» — отчаянный шаг. Вызвать саму себя на дуэль, бросить вызов. Я его выдержала. Я понимаю, что не совсем на своей территории, ведь я музыкант и профессионально литературой не занимаюсь. Но не буду лукавить, что такое русское слово, я прекрасно понимаю. И мама — журналист, в нашей семье всегда был культ русского языка, мне это близко с детства.
— Должна сказать, что музыкант из книги уходит не сразу. Открываешь «Снежного барса» — и он звучит голосом Дианы Арбениной. Несколько первых страниц — это просто длинная песня без музыки. Потом голос автора меняется, в нем появляется что-то совсем иное. Мне было важно, что проза стала звучать сама по себе.
— Значит, у меня все же получилось. Понимаете, существует стереотип личности. Вот, например, Том Хэнкс выпустил книгу рассказов «Уникальный экземпляр», я ее купила, читаю — и вижу его лицо. Ты все равно отталкиваешься от того, что собой представляет этот человек.
А вот, к примеру, сейчас я зачитываюсь Айн Рэнд (влюбилась в ее книги, сейчас читаю «Источник»), и я знаю, что за текстом есть сильный человек, но я даже не знаю, как он выглядит. Да, видела когда-то ее черно-белую фотографию — сухонькая пожилая женщина, но я не слышу ее голоса, не знаю, как она двигается, и это хорошо.
Я понимаю, что когда вы читаете «Барса», над вами просто дышит моя музыка. Но то, что она становится музыкой литературы, для меня, повторюсь, высшая оценка.
— Есть еще очень узнаваемая манера говорить. На осеннем альбоме «Ночных Снайперов» «О2» вы сделали вступления с короткими зарисовками про каждую песню, и интонация «Снежного Барса» поначалу звучит именно так — очень лично и адресно.
— Очень хорошо, что ощущение «Снайперов» потом из текста уходит, потому что для меня это совершенно разные занятия. Я в рассказах тоже остаюсь собой, конечно, но к музыке это не имеет никакого отношения.
Я действительно кайфую от русского языка и его возможностей. Раньше я писала сложнее — очень распространенными, сложными предложениями. Я с упоением писала развернуто. Теперь же языковая философия переключилась в другой регистр. Мир стал конкретней, суше, вместе с ним изменилось письмо.
«Мои песни можно как угодно критиковать, ехать по ним танком — мне очень давно, простите, все равно»
— Простой и прозрачный синтаксис делает текст очень емким.
— А это влияние мамы! Она блестящий журналист, каких сейчас вообще не делают, профессионал старой школы. Сколько раз было, что она сидела работала, печатала дома на машинке статьи, я приносила сочинение и говорила: «Мама, почитай». Я-то была абсолютно уверена, что написала офигенное сочинение. Мне 13-14 лет, апломб, конечно! Она открывала и спрашивала: «А это в тексте зачем? А это?». Из двух листов оставалось три предложения, и я понимала, что остальное — вода, от которой можно и нужно избавиться. Мама не заставляла переписывать, но она меня, по сути, ставила на место. Я тогда поняла, что и в песне, и в стихотворении все должно быть художественно оправдано. За каждую запятую (которые я терпеть не могу), за каждую точку, за каждое междометие ты должен ответить, а не просто налить водички для объема.
Каждое слово должно быть увесистым, даже частица. Словом можно убить. И это надо помнить. Если сравнивать с песнями — я тоже анализирую себя — видно, что в песнях последних лет нет такого одиночества, той отчаянной, фатальной печали или, может быть, грусти, какая есть в этих рассказах. Для меня лично это так.
— «Снежный барс», если глобально, получился о том, что жизнь без любви невозможна.
— Я не намеренно так пишу. И вообще не заигрываю со смертью, я ее не люблю. Если говорить о внутренних полюсах, у меня это все-таки плюсы, а не минусы. Но почему мои рассказы такие убийственно грустные? Я не знаю. Наверное, как бы я ни была, скажем, в детях, в спорте, как бы ни стояла обеими ногами на земле, у меня сердце грустного человека. Иначе все было бы по-другому.
«У нас абсолютно виртуальная, невнятная, не выдерживающая никакой критики действительность»
— Знаете, когда я дочитала книгу, я подумала, что эти тексты мощно раскрывают вашу сущность. И должна быть высокая степень доверия, чтобы так открыться. Вам не страшно выпускать эту книгу к людям?
— Страшно. Конечно, страшно. Мои песни, например, можно как угодно критиковать, ехать по ним танком — мне очень давно, простите, все равно. И в данном случае это очень правильное ощущение, потому что, во-первых, я себе знаю цену, а во-вторых, есть публика, которая не ангажирована никем: ни СМИ, ни любовью ко мне, ни чем-то другим. Она убедила меня за все эти годы в том, что у меня очень неплохие песни.
Но книга — она слишком откровенна. Она слишком обо мне. Больше, чем любая песня. И вряд ли я буду отслеживать все комментарии и отзывы. Хорошо, что у меня даже нет фейсбука, и читать все подряд я не буду. Меня можно ранить просто на раз. В общем, это хороший вопрос, своевременный.
— С другой стороны, если написанную книгу не выпустить, она задохнется в столе, и вы будете жалеть.
— Конечно. Во-первых, там нет конъюнктуры, это художественная проза. До этого Михаил Марголис выпустил обо мне биографическую «Редкую птицу», причем это была его идея. В ней как раз есть и фрагменты биографии, и срез времени (прочесть фрагмент книги можно в Forbes Woman — прим. ред). «Снежный барс», напротив, ни к чему не обязывает. Книга написана только потому, что сказать о важных для меня вещах.
— Тем не менее, элемент современности тут есть, причем не только в эссе о карантине, но даже в рассказах. Важная мысль об иллюзии близости, которую дают соцсети, — ощущение, что ты человека знаешь, хотя вы всего лишь друзья на фейсбуке. Посты и комментарии, которые могут тебя просто уничтожить, если ты сказал или сделал что-то «не то» и так далее. Насколько это вас волнует?
— Я этого не боюсь. Это часть нашего времени. К сожалению или к счастью, мы живем именно в 20-м году ХХI века. Мы не выбираем, когда рождаться и в каких реалиях. У нас абсолютно виртуальная, невнятная, не выдерживающая никакой критики действительность. И как только в ней появляется некая жизнь, в которой мы чувствуем себя как рыба в воде, эта виртуальная реальность все больше на тебя наступает.
Я научилась от этого защищаться — просеивать через мелкое сито. Более того, мне кажется, люди в какой-то момент от этого устанут. Многие люди уже отказываются от части социальных сетей — вот их было у человека много, а осталась одна. У меня есть Instagram — мой инструмент для того, чтобы рассказать людям, когда концерт и что у меня важного происходит. Хотя понятно, что я могу повеселиться и выложить, как Тема дурачится.
Все эти приметы времени, дешевые проявления современности требуют отстраненности, К ним нужно просто очень внимательно и аккуратно относиться, и тогда в них не будет ничего страшного. Я действительно несколько раз в рассказах пишу об этом. Если ты не заложник фотошопа, безумных лайков и накрутки подписчиков, то оно есть и есть. Я могу точно сказать о себе, что не заложник.
Единственное, по чему я тоскую в сегодняшнем цифровом мире, — по бумажной литературе, по «Роман-газете», таким вещам. Но понимаю, что это архаизм.
— А как насчет аудиокниг?
— Да, надо бы освоить. Я не уверена, что на слух воспринимаю так же хорошо, как читаю, мне надо вгрызаться в текст. Но аудиокнига — подспорье в пробках, я понимаю, почему люди их слушают, и это правильно. Нужно любым способом поглощать правильную информацию, особенно когда тебя пытаются сделать глупым и затравленным человеком — такова опять же наша реальность. Например, мои дети, когда ездят, в дороге слушают аудиокниги.
— Хорошо, но есть и обратная сторона цифровой реальности. Карантин, локдаун — и все равно концерты. Вы бы справились, не будь возможности работать онлайн?
— Не представляю, что не будет такой возможности. За время карантина мы сыграли четыре крупных онлайн-концерта. Первым был Яндекс, который, кстати, потом предложил записать подводки к альбому «О2», о которых вы говорили. Это была их идея, не моя.
«Мы провели четыре концерта онлайн. После первого меня тошнило, на следующий день невероятно болела голова и это было натуральное похмелье при том, что я не пью ни грамма»
— Это же по сути концертная практика, включенная в альбом, — вы на сцене немного рассказываете об этой песне, немного — о той. Мне, как слушателю, эта идея Яндекс.музыки очень нравится — благодаря историям про каждую песню, получился словно бы личный концерт специально для меня.
— Открою вам секрет, я сначала подумала: там всего 13 песен, я сейчас сяду и про каждую быстро и сходу расскажу. Ничего подобного! Я начала — и сломалась. И тогда я все это сначала написала, потом осмыслила и сделала как бы в разговорной манере. Так гораздо интереснее.
Так вот, мы провели четыре концерта онлайн. После первого меня тошнило, на следующий день невероятно болела голова — и это было натуральное похмелье при том, что я не пью ни грамма. На концерте энергия идет от меня к вам и обратно! Это схема любви по сути. А когда ты онлайн, вся твоя энергия разбивается об стенку и дальше ничего не происходит.
Потом я привыкла, приняв реальность сегодняшнего дня, которая непонятно сколько еще продлится. Мы сыграли еще три концерта и остановились. Онлайн все-таки специальная штука, нельзя ею злоупотреблять и думать, что это полноценная замена. Даже если ты очень любишь виртуальность, все равно хочешь поговорить и обнять живого человека, не будешь же обниматься со своим телефоном, правда? Живого человека рядом никто не заменит. Онлайн-концерты — вынужденная мера, но я научилась с этим справляться.
«Я была не бунтаркой. Я была очень открытой девочкой, которая приехала из Магадана, всех любила и думала, что есть рок-н-ролльное братство, где все берут гитары и поют друг другу песни»
— Если честно, даже не представляю. Даже встречи в зуме с выключенным видео или занятия со студентами уже отнимают энергию. Когда у тебя на экране 30 выключенных окошечек — это маленькие черные дыры, куда уходит энергия.
— Мне очень жалко детей! Мои дети были, как и все, на дистанционном обучении, и Марта справлялась, а Тема — нет. Сначала ему было интересно, потом он начал выпадать за экран, потом катать скейт под столом. Цифровая реальность все равно не сможет конкурировать с действительностью, даже если все уйдет туда.
Но мне очень нравится искать здравое зерно в любой ситуации. В каждом катаклизме времени есть тот правильный момент, за который можно зацепиться и извлечь максимальную для себя выгоду. И не надо бояться этого слова, потому что ты обязан любить себя и делать выгодным свои взаимоотношения с миром. Если люди говорят иначе, я не верю: они либо лукавят, либо еще не понимают себя.
Вот случился карантин, его тоже надо использовать. Я сейчас оставлю за скобками, конечно, болезнь и смерть, мы совсем не об этом говорим. Но если на тебя обрушилось чистое огромное Время — используй его! Даже если живешь впятером в однокомнатной квартире, уйди в себя, ты же Личность.
— Я как раз хотела спросить про время и ощущение себя во времени. Если смотреть на весь путь «Ночных Снайперов», то вы сначала были такой бунтаркой «против всех»: брутальность, вызов мужскому миру, свобода. И в какой-то момент девушка с гитарой, собирающая стадионы, перестала быть сломом шаблона. И тут вы разворачиваетесь и опять идете против течения — в сторону традиционного консерватизма, романтичности, лиричности, если хотите. Почему это произошло?
— То, что вы говорите, интересно, поскольку, если включить фактологию, я была не бунтаркой. Я была очень открытой девочкой, которая приехала из Магадана, всех любила и думала, что есть рок-н-ролльное братство, где все берут гитары и поют друг другу песни. А меня встретила конкретная стена, о которую я разбила себе даже не лоб, а душу. Такие синяки получила, что не залечиваются.
Я была очень наивна и не думала, что мир такой. Я думала: приезжаешь в Петербург, выходишь на вокзале — навстречу идет Цой, желательно за руку с Майком, они тебя обнимают — и вы вместе поете друг другу песни. Вот такие розовые сопли.
Конечно, никто никуда не идет, тебя никто не ждет. Более того, если ты честный и прямой, ты не понимаешь, как это человек напротив, тоже как бы честный и прямой, потом говорит о тебе какие-то ужасные вещи. И я замкнулась, захлопнулась. Все эти годы, о которых вы говорите, была не борьба, а оборона.
«Интеллигентную двуличность я терпеть не могу, для меня лучше гопник»
Меня поддерживал только слушатель. Люди, которые приходили и приходят на концерты. Ни люди, стоящие на сцене, ни люди, пишущие о музыке, — больше ни один человек. Я попала в вакуум. А у нас хорошая семья, я всегда росла в атмосфере уюта и любви. При том, что мама не приняла занятие музыкой, (и правильно — нужно доказать, что чего-то стоишь, а потом уже тебя погладят по голове), меня априори любили. А здесь меня заведомо не любили.
Прошло какое-то количество лет, я не закончилась в самой себе и шла дальше. Без цели «идти против всех», я просто все эти годы шла. И в какой-то момент я получила, помимо признания слушателей, признание нашей творческой интеллигенции — это была премия «Триумф». Не думала, что для меня это важно. Но оказалось — да.
Я долго жила в ситуации, когда, с одной стороны, ты поешь и тебя слушает много людей, а с другой — часть людей, признанных публично, тебя в упор не замечает. И тут появляется Алла Демидова, которая говорит, что ты обалденный поэт — и ты перестаешь быть хулиганом. Ведь ты хулиган вынужденно. Хулиганы — это недолюбленные люди. Тот же «Самый красивый гопник» из моего рассказа. Обожаю этот рассказ и эту песню, потому что я таким людям больше верю, чем высоколобым и двуличным снобам. Интеллигентную двуличность я терпеть не могу, для меня лучше гопник.
Словом, я потихонечку оттаяла. Это была первая и по сути последняя премия, потому что я не ловец этих премий, но меня отпустило. Я поняла, что все хорошо. И не потому, что похвалили, а потому, что все-таки ты должен жить в мире, невозможно все время быть на войне. И еще после 2014 года я стала очень взрослой, несмотря на то, что во мне до сих пор много молодости.
Я до сих пор удивляюсь, когда меня узнают. Мне очень приятно, когда люди подходят и говорят: «Спасибо вам за ваши песни». Когда я это слышу, то понимаю, что все хорошо. Мы же все служим сцене, понимаете. Я столкнулась с этим на «Нашествии» два года назад. Вышла на сцену, начала петь «Катастрофически» — и люди стали петь громче, чем я. Я заплакала, представляете. Замолчала — а они продолжают петь. Отошла от микрофона, думаю: надо собраться — продолжаю и не могу. Три раза я начинала. И я поняла в тот момент, что я просто муравей, который обслуживает свой дар. И я не какая-то героиня, мне просто Бог дал. Вот я написала песню «Катастрофически» — и эта песня мне уже не принадлежит, она по сути уже принадлежит этим людям.
Во мне сейчас больше смелости и бунтарства, чем было. И я более отчаянная — книга тому подтверждение. И, слава Богу, я родила этих детей, в которых я просто души не чаю. Они такие прикольные, они мне очень нравятся, несмотря на всякие проблемы. Я действительно кайфую от платья, когда его надеваю. Мне не нужно «для чего-то» это делать, все очень естественно. А перед вами я сижу с красными боксерскими перчатками не потому, что хочу что-то доказать или понравиться, просто так получается в моей жизни.
Если возвращаться к началу вашего вопроса, я очень недоверчиво отношусь сейчас — еще больше, чем раньше, — к девушкам на сцене. Сейчас вроде бы все можно, а говорить — ничего. И на фоне свободы и открытой дороги получается пустота, которой не было, когда мы начинали, в 1993 году. Мы — это Сурганова, Земфира, Маша Макарова… Я не понимаю, что изменилось.
Нельзя говорить, что сахар был слаще в твоем детстве, он всегда сладкий. И я не хочу отказывать этому времени в героях и глубине. Но пока это время с небольшой глубиной.
— Но вы наставник в проекте «Ты супер», как насчет молодого потенциала?
— Мало. Но чем дальше человек от больших городов — Москва, Питер, Новосибирск, Екатеринбург — тем больше в нем сил и стержня, собственного почерка. Я кайфую, когда вижу талантливого человека и думаю: боже, все не зря. Очень важно найти талант, это наше бессмертие в общем-то.
На этом проекте есть дети-сироты, и есть несколько очень талантливых ребят. Я не знаю, что с ними дальше будет, но если есть искра, я считаю своим долгом сказать об этом. А если ее нет, то не надо говорить, что она есть. Иначе ты пускаешь человека по ложному следу, он идет по этой дороге, встречает разных людей, некоторые говорят: » Да ты вообще без таланта». И приходит все к ощущению бесполезности в 30 лет.
Сцена не прощает, она тебя выкидывает. Если ты ставишь себя выше, если ты перестаешь на ней фигурально умирать, она выкидывает.
«Сейчас я занимаюсь врачеванием своей души. Я была очень издергана за эти годы гастролей и музыки — рок все-таки разрушает нервную систему»— А не возникало ощущения, что это сизифов труд?
— Нет-нет, не сизифов, есть результат. Опять же аналогия со спортом, раз мы сидим в фитнес-клубе. Это ведь не сизифов труд, когда ты приходишь заниматься своим телом?
Иногда включаю телевизор — становится просто страшно, я вижу больных людей, опустившихся, еще пока скрывающихся за внешним фасадом, за одеждой, но уже все видно на лице.
То же самое с музыкой. Нельзя написать одну хорошую песню и думать, что ты уже герой навсегда. Она заканчивается, как только ты ее допел.
— В книге есть очень проникновенное эссе про маму. В итоге она приняла то, что вы делаете?
— Сейчас, наверное, да. И я ей очень благодарна. Безусловно, надо любить и воспитывать в себе то, что заложено, но своей маме я действительно благодарна за справедливость и дисциплину. Да, я знала все эти годы, что если со мной что-то случится, она все бросит и тут же приедет. Но у нас в семье не принято жаловаться, мы не умеем просить, что очень плохо. Я буду умирать, но не попрошу воды, представляете? Не потому, что я такая гордая, а потому, что мне будет стыдно. И это совершенно неправильно. Мама сейчас работает у нас в группе, продает все эти книги, продукцию, лучше всех знает, что в каком альбоме находится. Конечно, она мной гордится. Но она имеет ко мне массу претензий.
Я постоянно думаю, какой же это сверхчеловек, у которого в 73 года такое количество энергии и сил. Месяц назад отец заболел ковидом, сильно, мы его теряли. Она с ним была все время вместе, пока его Коммунарка не забрала, и мама не заболела. И кому ни расскажешь, что Галина Анисимовна не заболела, в ответ — мы не удивляемся. У мамы суперсильная генетика и жажда жизни. В ней молодая энергия — и к ней стремишься, как к своему ровеснику. Я над ней подшучиваю: «Мам, ты что, подмахнула возраст? Сколько ты дала паспортистке?».
— А на ваш взгляд, что в материнстве главное?
— Я так скажу: самое главное — не терять себя. Объясню почему. Если только ты себе позволишь в них целиком раствориться, тут же перестанешь быть интересной. В первую очередь для самой себя, во вторую очередь — для них. Дети это чувствуют. Если ты перестанешь быть интересной, и начнется вот это опустошение и усталость, рано или ты скажешь: «Я на тебя положила свои лучшие годы» — и услышишь в ответ: «А я тебя не просил. И вот это — катастрофа материнства».
Безусловно, материнство — в некотором смысле жертва, и для организма, и для карьеры. Но получаешь ты больше в разы. Детям нужна (и в данном случае это уместный глагол), очень нужна классная мама — молодая, энергичная. Ты сначала наполнись, а потом отдай.
А еще вопрос доверия, конечно. У нас он уже встал, я сказала дочери: никаких запретных тем у нас нет. Без панибратства, конечно, но я твой главный друг — ты всегда можешь прийти ко мне, я тебя приму любой. Это я поняла после своей мамы. Меня мама любой не принимала, у меня было очень много секретов, интимных секретов. А для девочки физиологическое взросление, интимность — это очень важно.
Дети изначально не должны соответствовать твоим представлениям, это другие, новые люди. Ошибка очень многих родителей в том, что они воспринимают детей как продолжение себя или как собственность. С детьми надо считаться. И не надо пытаться быть с ними одного возраста — «мы слушаем рэп». Не надо заигрывать.
— Тогда последний вопрос задам как раз про саморазвитие. Чем вы сейчас себя наполняете?
— Преимущественно литературой. Никак не могу остановиться, наверное, мало времени прошло. Я сейчас не бросаюсь ничего писать, хотя уже очень хочу (смеется). Когда заканчивала «Снежного барса», думала, что это последняя книга. Но я писательством заболела. Мне очень нравится читать. Мне нравятся жизненные вещи — например, «Женщины Лазаря» Марины Степновой и ее новый «Сад», Дмитрий Быков, нравилась из прочитанного «Тайная история» Донны Тарт, новеллы Андре Асимана. Словом, меня сейчас больше всего занимает литература.
Если говорить о песнях, то пока я гитару обхожу стороной, потому что, как я шучу, «страдать неохота». Очень много времени провожу в занятиях спортом. Спорт очень здорово помогает мне быть сбалансированной. Я дорожу той сдержанностью, тем стабильным эмоциональным состоянием, которое дает йога, например. Если разобраться, сейчас я занимаюсь врачеванием своей души. Я была действительно очень издергана за эти годы гастролей и музыки — рок все-таки разрушает нервную систему. А я хочу быть счастливым, полноценным, гармоничным и спокойным человеком. Ясно, что это плохо сочетается с тем, чем я всю жизнь занимаюсь. Но я, правда, не хочу больше страдать. Поэтому чтение и работа над собой.