«Женщинам нечего совать нос». Вышло продолжение нашумевшей антиутопии «Рассказы служанки»

Редакция Forbes Woman Автор

Феминистка Маргарет Этвуд написала роман «Заветы» — о бесправии женщин, насилии и угнетении, за который получила Букер-2019

Что ждет героев культового романа «Рассказы служанки» через 15 лет после описанных событий? В книге канадской писательница Маргарет Этвуд «Заветы» открываются новые подробности внутреннего устройства Галаада. В конце апреля роман выходит в переводе на русский в издательстве «Эксмо». Forbes Woman публикует отрывок, из которого становится ясно, какое отношение к мужчинам прививают девочкам с самого детства в мире антиутопии. «Женщинам нечего совать нос, у женщин мозги меньше и не справляются с большими мыслями», — говорит одна из героинь

Вы просите рассказать, каково мне было расти в Галааде. Вы говорите, что это поможет, и да, я хочу помочь. Вы, вероятно, ожидаете сплошных ужасов, но на самом деле в Галааде, как и повсюду, дети зачастую окружены любовью и заботой, и в Галааде, как и повсюду, взрослые зачастую добры, хотя и не лишены слабостей. И, надеюсь, вы примете во внимание, что все мы скучаем по доброте, которую видели детьми, сколь ни абсурдными видятся обстоятельства нашего детства всем прочим.

Я согласна с вами, Галаад должен сойти на нет — слишком много в нем дурного, слишком много ложного, слишком многое безусловно противоречит Божьему Замыслу, — но все же дозвольте мне оплакать то хорошее, что будет утрачено вместе с дурным. В школе у нас весной и летом носили розовый, осенью и зимой — сливовый, а белый — по особым дням, по воскресениям и праздникам.

Руки покрыты, волосы покрыты, до пяти лет юбки по колено, а после — не более двух дюймов над лодыжкой, ибо мужские страсти ужасны и их надлежит укрощать. Мужчины вечно шныряют взглядом тут и там, подобно тиграм, глаза у них — что прожекторы, и их надлежит защищать от притягательной и, более того, ослепительной нашей силы — от наших лепных, или тощих, или толстых ног, от наших изящных, или шишковатых, или сосисочных рук, от нашей персиковой или прыщавой кожи, от наших вьющихся блестящих локонов, или жесткой непослушной овчины, или соломенных жидких кос — детали значения не имеют.

С любыми формами, любыми чертами, вопреки своей воле мы — ловушки, приманки, мы — чистые и безвинные корни зла, сама природа наша пьянит мужчин похотью, и они колеблются, и шатаются, и падают, преступив грань — Грань чего? — недоумевали мы. Это как с обрыва? — и рушатся в бездну, объятые пламенем, точно снежки, вылепленные из горящей серы и запущенные в полет рассерженной рукою Бога.

Мы — хранительницы заветного сокровища, что незримо таится внутри нас; мы — цветы драгоценные, кои следует беречь за стеклом оранжерей, а иначе нас подстерегут, оборвут наши лепестки, украдут наше сокровище, иначе нас разорвут на части и затопчут алчные мужчины, что прячутся за каждым углом в лютом и безнравственном мире, раскинувшемся снаружи.

Так рассказывала нам в школе сопливая Тетка Видала, пока мы мелкой гладью вышивали носовые платки, и пуфики, и картинки в рамочках — предпочтительно изображения цветов в вазе, фруктов в чаше. А вот Тетка Эсте, наша любимая учительница, говорила, что Тетка Видала чрезмерно усердствует и пугать нас до полусмерти ни к чему, это внушит нам отвращение, а оно дурно повлияет на счастье нашей будущей замужней жизни.

— Не все мужчины таковы, девочки, — успокаивала Тетка Эсте. — У лучших из них — превосходный нрав. Некоторые неплохо держат себя в руках. А замужем вам все увидится совсем иначе, отнюдь не так страшно. Ей самой, правда, неоткуда было знать, поскольку Тетки замуж не выходили — им не разрешалось. Поэтому им позволяли писание и книги.

— Когда придет время, мы, и ваши отцы, и ваши матери с умом подберем вам мужей, — говорила Тетка Эсте. — Так что ничего не бойтесь. Учите уроки, слушайтесь старших, они все сделают как надо, и все случится как должно. Я буду об этом молиться. Но, невзирая на ямочки и располагающую улыбку Тетки Эсте, в наших умах господствовала версия Тетки Видалы. Эта картина всплывала в моих кошмарах: раскалывалось стекло оранжереи, затем все трещало, и рвалось, и топали копыта, и розовые, и белые, и сливовые ошметки меня разлетались по земле. Я страшилась повзрослеть — повзрослеть и дорасти до свадьбы. Я не верила, что Тетки сделают выбор с умом: я боялась, что в итоге меня выдадут за какого-нибудь горящего козла. Особенным девочкам, таким как мы, полагались розовые, белые и сливовые платья. Обычные девочки из Эконосемей всегда носили одно и то же — разноцветное полосатое уродство и серые накидки, как у их матерей. Эти девочки даже не учились вышивать мелкой гладью или вязать крючком — только шить, и складывать бумажные цветы, всяким таким занятиям. Они не избранные и не выйдут замуж за лучших мужчин, за Сынов Иакова и других Командоров и их сыновей, — они не как мы, хотя их могут избрать, когда повзрослеют, если они вырастут красивыми. Вслух этого не говорили. Не полагалось щеголять красотой, это нескромно, и не полагалось замечать чужую красоту. Хотя мы знали правду: лучше быть красивой, чем уродкой. Даже Тетки больше внимания уделяли красивым. Но если ты уже избранная, не так важно, красивая ты или нет.

Я не косила, как Олдама, у меня не было встроенной надутой гримасы, как у Сонамит, и почти отсутствующих бровей, как у Бекки, однако я была еще не готова. Лицо как тесто, как печенье, которое пекла мне Цилла, моя любимая Марфа, — глаза-изюмины и зубы как тыквенные семечки. Но я, хотя и не замечательная красавица, была очень-очень избранная. Дважды избранная, и не только для того, чтобы выйти замуж за Командора: сначала меня избрала Тавифа — это была моя мама. Тавифа сама мне так рассказывала.

— Я пошла погулять в лесу, — говорила она, — и наткнулась на зачарованный замок, и внутри сидели взаперти много-много маленьких девочек, и ни у одной не было матери, и их всех заколдовали злые ведьмы. У меня было волшебное кольцо, которое отпирало ворота замка, но спасти я могла только одну девочку. Я оглядела всех очень внимательно и из целой толпы девочек выбрала тебя!

— А остальные? — спрашивала я. — Что случилось с остальными девочками? — Их спасли другие мамы, — отвечала она. — У других мам тоже были волшебные кольца? — Ну конечно, милая моя. Чтобы стать мамой, нужно волшебное кольцо. — А где это волшебное кольцо? — спрашивала я. — Где оно сейчас?

— У меня на пальце, — отвечала она и гладила безымянный палец левой руки.

Она говорила, этот палец — сердечный. — Но в моем кольце было только одно желание, и я истратила его на тебя. И теперь это обычное, неприметное мамино кольцо. Тут мне разрешалось примерить кольцо — золотое, с тремя брильянтами, один крупный и два маленьких по бокам. На вид такое, будто некогда и впрямь было волшебным.

— И ты меня взяла на руки и унесла? — спрашивала я. — Из леса? Историю я знала наизусть, но любила слушать снова и снова. — Нет, сокровище мое, ты была уже слишком большая. Если б я несла тебя на руках, я бы закашлялась и нас бы услышали ведьмы. — (Я и сама знала, что это правда: Тавифа действительно много кашляла.) — Поэтому я взяла тебя за руку, и мы вышли из замка на цыпочках, чтобы ведьмы не услышали. Мы обе говорили: «Тш-ш, тш-ш», — тут она прижимала палец к губам, и я тоже поднимала палец и в восторге повторяла за ней: «Тш-ш, тш-ш», — а потом мы быстро-быстро побежали по лесу, спасаясь от злых ведьм, потому что одна заметила, как мы вышли за порог. Мы сначала бежали, а потом спрятались в дупле. Было очень опасно! У меня осталось расплывчатое воспоминание о том, как я бегу по лесу и кто-то держит меня за руку. И я пряталась в дупле? Кажется, да, я где-то пряталась. Может, все это было по правде.

— А потом что? — спрашивала я. — А потом я привела тебя в этот красивый дом. Ты ведь счастлива? Ты нам всем так дорога! Нам с тобой повезло, что я выбрала тебя, правда? Я приникала к ней, а она меня обнимала, и я головой прижималась к ее худому телу, к твердой ряби ее ребер. Я ухом притискивалась к ее груди и слышала, как внутри колотится сердце — все быстрее и быстрее, казалось мне, потому что Тавифа ждала ответа. Я знала, что мои слова могущественны: либо Тавифа улыбнется, либо нет. Что я могла сказать? Только да и да. Да, я счастлива. Да, мне повезло. Это же правда.

Сколько мне было тогда? Лет шесть, должно быть, или семь. Трудно сказать — обо всем, что было до того, у меня нет ясных воспоминаний. Тавифу я обожала. Она была красавица, хотя и ужасно худая, и она играла со мной часами. У нас был кукольный дом, один в один наш собственный — гостиная, и столовая, и большая кухня для Марф, и отцовский кабинет со столом и книжными шкафами. Все понарошечные книжечки на полках были пусты. Я спрашивала, почему в них ничего нет, — у меня было смутное подозрение, что на страницах должны быть значки, — и мама отвечала, что книжки — это такие украшения, как вазы с цветами. Сколько же ей приходилось лгать ради меня! Чтобы меня уберечь! Но лгала она доблестно. Она была очень изобретательная.

На втором этаже кукольного дома у нас были прелестные большие спальни с занавесками, и обоями, и картинами — красивыми, с фруктами и цветами, — и маленькие спаленки на третьем этаже, и целых пять уборных, хотя одна была туалетной — Почему она так называется? Что такое «туалет»? — и еще погреб с припасами.

В этом кукольном доме у нас были все куклы, каких только можно пожелать: кукла-мама в голубом платье Жены Командора, маленькая кукла-девочка с тремя платьицами, розовым, белым и сливовым, в точности как у меня, и три куклы-Марфы в тускло-зеленых платьях и фартуках, и Хранитель Веры в фуражке — водить машину и косить газон, и два Ангела — караулить ворота с крохотными пластмассовыми винтовками наперевес, чтоб никто не забрался и не обидел нас, и кукла-отец в жестком мундире Командора. Этот почти ничего не говорил, только много ходил из угла в угол и сидел во главе обеденного стола, и Марфы таскали ему еду на подносах, а потом он удалялся в кабинет и закрывал дверь. В этом отношении кукольный Командор походил на моего отца Командора Кайла, который улыбался мне, интересовался, хорошо ли я себя веду, а затем исчезал.

Разница, впрочем, была: чем занимался кукольный Командор у себя в кабинете, я видела — он сидел за столом перед Комптактом и кипой бумаг, — а про настоящего отца я не знала ничего: заходить в отцовский кабинет запрещалось. Говорили, что отец занимается там чем-то ужасно важным — важными мужскими делами, слишком важными, женщинам нечего совать нос, у женщин мозги меньше и не справляются с большими мыслями — так говорила Тетка Видала, которая преподавала нам Религию. Все равно что учить кошку вязать крючком, говорила Тетка Эсте, которая преподавала нам Рукоделие, и мы смеялись, потому что это же нелепица! У кошек даже пальцев нет! То есть у мужчин в головах как бы пальцы, но такие, которых нет у девочек. И это все объясняет, говорила Тетка Видала, и хватит уже вопросов на эту тему. Ее губы захлопывались, запирая другие слова, невысказанные. Я знала, что наверняка должны быть и другие слова, потому что даже в те времена аргумент про кошек вызывал сомнения. Кошки не хотят вязать крючком. А мы не кошки. Запретное открыто воображению. Потому Ева и отведала Яблоко Познания, говорила Тетка Видала: воображение у нее было слишком развитое. Так что кое-чего лучше вовсе не знать. Не то разлетятся лепестки.