Лекции Шульман, спектакли Гоголь-центра и другие способы научить детей работать и думать

Ирина Боганцева в 1992 году основала Европейскую гимназию — одно из первых частных учебных заведений в России. Проект, начавшийся с детского сада на одну группу с бюджетом меньше $1000 в месяц, превратился в огромный образовательный комплекс, который прочно держит место в первой десятке рейтингов частных школ Москвы спустя почти 30 лет после основания и принес в 2019 году доход в $5 млн. Forbes Woman поговорил с Ириной Боганцевой о том, что позволяет оставаться конкурентоспособными в быстро меняющемся мире, чего хотят от школы современные родители, как фильмы Юрия Дудя помогают развить у детей критическое мышление и почему она решила вернуться к работе учителем, передав должность директора сыну. 

До того как открыть собственный сад и школу, вы работали в системе образования? Как пришла идея создать свой проект? 

После исторического факультета я пошла работать в школу. В 1980-х я пять лет проработала в Академии педагогических наук в лаборатории обществоведения в Институте содержания и методов обучения. Я писала там диссертацию по применению массовых методов оценки знаний по обществоведению — что-то похожее на ЕГЭ. Тогда это был взгляд в будущее. Но в советское время была своя проблематика. Руководство института говорило: «Хорошо, может быть, математику так можно проверять, а как же вы начнете проверять марксизм-ленинизм, ведь вы должны в этих тестах давать неправильные ответы про марксизм, они же могут их запомнить?» Одной из моих задач было доказать, что это не так — и тесты можно применять. Потом времена изменились: моя диссертация была закончена, но уже никому не нужна. Я так и не стала ее защищать. Оказалась в пучине революционной борьбы, была лидером неформального движения в Москве, потом была избрана в Моссовет и работала в мэрии под руководством Гавриила Попова. Но это все было очень коротко: год неформалка, год в Моссовете, год в мэрии. Тогда стремительно события развивались. В 1992 году я оказываюсь совершенно на улице, потому что мэр Попов ушел в отставку, и всем, кто с ним пришел, быстро указали на дверь. И вот я уже не учитель, и не хочу туда возвращаться, потому что это была очень жесткая система — директора школ были очень авторитарными людьми. А я тут глотнула воздух свободы и думаю: как же так, у меня опять будет начальник? Понимаете, у меня три года фактически не было начальника, я сама себе была режиссер. Это с одной стороны. А с другой — у меня трое детей. Такого института нянь, как сейчас, не существовало. И я решила: сделаю детский сад для младшей дочки, самый лучший.

Как вы начинали этот проект? Как экономически был устроен запуск? 

Тогда только стала известна у нас система Монтессори, и мы ее применили. Послали учиться в центр Монтессори всех, кого я наняла на работу. Нашли, где покупать специальные материалы. Наш бюджет в первый год составлял где-то $10 000. То есть меньше, чем $1000 на месяц. На это существовал детский сад, куда ходили 25 детей и где работали 15 взрослых. Аренда оплачивалась из этой же суммы. В первый год сад был бесплатным.

Я не накопила никаких особых средств, поэтому как-то выкручивалась. Например, я упросила сдать мне в аренду две комнатки в бывшем райкоме партии, уже тогда не существовавшем вместе с партией. И тут же пересдала их какой-то фирме, которая привозила из Америки куриные окорочка. Получила большую сумму ($4000) и вложила ее в школу. Но так выкручиваться мне было очень плохо, я этого не умею. К концу первого года я подумала: мы тут все собрались, разве мы не профессионалы, почему наш труд не должны оплачивать?

Тогда же у нас появилась и школа — старшие дети закончили сад, и мы для них организовали первый класс. Потом они перешли во второй, а мы набрали еще первый. И так доросли постепенно до старшей школы. В 1990-е годы госструктуры очень малодоброжелательно относились к частным школам. Наш рост сдерживали тем, что мы не могли получить помещение. Поэтому мы росли очень медленно. Но в конце концов это даже плюс, потому что при таком постепенном, естественном росте мы могли отрабатывать и буквально полировать все.

Как родители отнеслись к идее сделать сад и школу платными? Это было непростое экономически время — было сложно найти желающих?

Я сказала: «Ребята, я просто уже не могу ходить с протянутой рукой, давайте будем зарабатывать, а не клянчить». Назначила цену $100 в месяц за ребенка. Сотрудники мне говорили: «$100 — это немыслимые деньги, кто нам столько заплатит?» У них была зарплата $15 в месяц, и тогда это была неплохая сумма. Я, как депутат, $25 получала. Конечно, рублей было много, но они были все деревянные. Я рассчитала, сколько саду для нормальной жизни нужно, и решила дать рекламу. Позвонила одному знакомому журналисту: «Слушай, надо написать заметку и дать наш телефон». Сейчас это чудовищно звучит, но в те времена это было нормально. Дали рекламу, стали люди звонить на мой домашний телефон, потому что в саду у нас никакого телефона не было, нам номер никто не дал. Мы арендовали две пустые группы в государственном детском саду.

Я купила два рулона ситца: в красную клеточку и в зеленую. Одна группа у нас была из зеленого ситца — шторы, покрывальца, а другая — из красного. И так все смотрелось хорошо, хотя мебель была старая, обшарпанная. И первая женщина, которая пришли, посмотрела все, говорит: «Знаете, у вас очень все симпатично, и люди такие у вас хорошие. Все у вас очень хорошо, но мне муж сказал: даже не надо туда ездить и смотреть, что они могут сделать для нашего мальчика за $100?» Это был первый урок маркетинга, который я получила. И сразу подняла плату, потому что сотрудники говорили, что это невероятная сумма, а для кого-то это была ничтожная сумма, за которую «ничего для нашего мальчика нельзя сделать». Вот так примерно это все и развивалось. В 2019 году годовой наш доход составил порядка $5 млн. Получилось эту организацию продвинуть от $10 000 до $5 млн в год — это в 500 раз!

Образование — прибыльная сфера? За что готовы платить родители?

На образовании особо не заработаешь прежде всего потому, что у нас есть огромный кусок бесплатного государственного образования: хорошего, плохого, разного — но это очень большой кусок пирога. И мы с ним так или иначе конкурируем. Там бесплатно, а здесь я тоже учу математике, не чему-то такому невероятному, и тоже проходим мы «Войну и мир», но за деньги. Значит, чтобы человек принял решение, что не там «Войну и мир», а здесь, надо быть насколько лучше для этого?

Разные родители готовы платить за разное. У меня, например, есть любимая девочка, и я для нее должна сделать все, что только могу, самое лучшее. А самое лучшее для меня — образование. Поэтому я таких же родителей и выбирала. А если у них какие-то другие вещи на уме, то это не к нам. У нас, например, первые семь лет не было охраны вообще никакой. Только когда в 1999-м стали взрывать дома, это, конечно, очень большую тревогу во всех поселило, и во мне тоже. Тогда я и организовала охрану. Но еще раньше, в 1990-е, к нам пришел один суперкрутой с вооруженными охранниками папаша и сказал: «Я все посмотрел, очень понравилось, но охраны-то нет. Это не беда, я своих вооруженных ребят расставлю везде здесь по школе». Я подумала: «Это не наш человек, потому что он очень опасно живет — за ним, наверное, охотятся и в конце концов найдут на нашей территории». Я ему очень вежливо отказала. То есть с самого начала мы не принимали всех желающих. И сейчас не принимаем: принимаем, наверное, каждого пятого.

Какие принципы вы стремились реализовать в своей школе? На что ориентировались?

Мы были одной из первых школ международного бакалавриата в Москве. Занимались этой программой уже с 1999 года и получили авторизацию по всем трем ступеням — от детского сада до старшей школы. Таких школ очень немного. Одним из результатов последней ступени является то, что дети могут получить диплом международного образца и с этим дипломом без всяких экзаменов и дополнительных испытаний поступить в большинство вузов мира.

Для меня было очень важно выстраивать школу по-новому, не просто отказываясь от советских стереотипов. Нельзя было ограничиться лозунгами, что вот так делать нельзя, вот это мы делать не будем. А как надо делать что? Вот эту позитивную программу было очень сложно выстроить. Потому что, когда я пыталась найти ее в наших институтах усовершенствования, куда-то на переподготовку отправить учителей, они там сталкивались с теми же советскими преподавателями, которые чуть-чуть что-то изменили в своих лекциях, но в целом это были 20-летней давности лекции. Которые, кстати, не такие были и чудовищные для своего времени, но все это уже ушло в прошлое.

Когда сейчас говорят, что советская школа была такая прекрасная и надо строить все на таких же основах, все вернуть, — я даже не знаю, смеяться или плакать. Вот спутник мы запустили. Да, но мы же его запустили 70 лет назад, даже больше. И та школа соответствовала тому индустриальному обществу. Сейчас, в этом информационном обществе, та школа просто неэффективна. Поэтому надо идти вперед. Международный бакалавриат мне, как директору, это помогал делать, потому что он обладает огромной системой подготовки учителей. Я посылала их за границу учиться, приглашала сюда людей, чтоб они с ними занимались.

Что для вас в приоритете при выборе учителей? 

Если говорить о конкуренции с государственными школами, то у нас отношение к учителю более бережное, у нас меньше бумаг, и они осмысленные. У нас большинство совещаний, например, такие, когда сами учителя решили собраться, чтобы что-то обсудить. Это то, что привлекает хороших учителей. Хороших — это таких, которым интересно работать. Нельзя сказать, что учитель, у которого 20 лет стажа, в четыре раза лучше, чем тот, у которого 5 лет стажа. Важно, что человек осмысливает свою работу. Каждый день анализирует, что получилось, а что нет. Тогда его стаж превращается в его опыт. Есть, к сожалению, те, у которых это осмысление не происходит. Такие могут 40 лет проработать и только хуже стать, потому что уже возненавидели все кругом.

Плохое поведение детей — это часто протест, агрессия в ответ на то, что человек чувствует, что его прессингуют, даже если это происходит скрытно и незаметно. У нас был такой случай: взяла новую учительницу лет 15 назад, у нее была очень хорошая характеристика. Она проработала один месяц и бросила ручку в ученицу, потому что была раздосадована. Я ее в тот же день уволила.

«Нельзя сказать, что учитель, у которого 20 лет стажа, в четыре раза лучше, чем тот, у которого 5 лет стажа. Важно, что человек осмысливает свою работу. Тогда его стаж превращается в его опыт»

За последние годы открылось очень много частных школ, самых разных направлений. В чем вы видите свое конкурентное преимущество? 

Наше конкурентное преимущество — это прежде всего наши выпускники. Те школы, которые недавно возникли, может быть, и прекрасные, но они многообещающие. В смысле они много обещают, но пока что историями выпускников не могут похвастаться, они этого пока не получили. У нас сейчас девочка учится в Новой Зеландии, мальчик — в Токио. Очень многие учатся в Великобритании, Голландии, в Канаду мальчик уехал. В общем, по всему миру. Кто-то выбирает и российские вузы: МГУ, Высшая школа экономики, МГИМО, Бауманка, Мархи. Одна девочка стала композитором, поступила на музыкальный факультет в университет в Манчестере. Другая стала продюсером фильмов и театральных постановок, продвигает их. Например, она работала со спектаклем Крымова «Борис».

Мы с каждым выпуском росли, лучше понимали, как готовить детей — и в российские вузы, и в зарубежные. В этом, безусловно, наше преимущество перед всеми. Кроме того, сам по себе международный бакалавриат есть далеко не во всех школах. Даже там, где он есть, очень мало где есть последняя ступень, на которой выдается диплом. Потому что по этой системе сложно работать школе. Нужно набрать коллектив учителей, которые будут преподавать свои предметы качественно на английском языке. Их нужно регулярно отправлять на курсы за границу. Это затратно.

Опять же родители разные и стремятся к разному. Мы стремимся к высокому уровню образования, а для кого-то, может быть, важен прежде всего комфорт. Комфорт у нас есть, но требования к образованию и детям — они высокие. Не так, что мы только гладим по головке — мы выставляем высокую планку. Не для всех родителей она нужна. У меня к ним нет вопросов. Но, на мой взгляд, высокая планка важна, чтобы ты просто научился работать. Потому что в будущем придется много работать. Или ты будешь просто никем, и будешь прозябать, и тебе самому будет с собой тяжело.

Какие современные тенденции в образовании вы считаете перспективными? Например, сейчас популярна финская система, когда несколько предметов объединены в рамках одного урока, и явления, темы изучаются со всех сторон сразу. 

У нас в первом классе применяется очень похожая метода, когда на два класса (мы набираем классы по 18 человек, значит, на 36 человек) не два учителя, а три. У них есть три помещения. В конце каждой недели учителя садятся и размышляют, у кого какие-то трудности, кому еще нужно что-то повторить, а кто может быстро пойти сейчас вперед. И формируют такие три подгруппы на будущую неделю, постоянно меняют учеников. К чему мы приходим таким образом? Мы стереотипную рутину исключаем у детей. Когда он, например, так привязался к своей учительнице, что он рыдает в четвертом классе и не знает, как дальше жить. Это такой сентиментальный советский паттерн — он ненормален. Она не мать, она — учительница. С другой стороны, учителя друг с другом все время вместе работают и все время видят какие-то задумки друг друга, делятся. В начальной школе даже сняты двери, чтобы каждый видел и слышал, что делают остальные.

Кроме того, сейчас больше учитываются индивидуальные запросы детей. У ученика могут быть временные взлеты, падения, у него могут быть в семье какие-то коллизии, которые на нем отражаются.

Вторая новая тенденция, которую мы подхватили по инициативе нового директора, — гораздо больше информации давать родителям. Не то чтобы мы раньше скрывали информацию, но как-то не доходили до этого руки. А сейчас каждую неделю делаются большие рассылки родителям, проходят открытые дискуссии, на которые могут прийти не только родители учеников, но и все желающие. Недавно у нас прошла дискуссия с Федором Катасоновым, педиатром, по поводу того, нужна ли домашка. Он говорит «не нужна», директор наш говорит «нужна», но надо думать, какая она должна быть. Родители тоже смогли высказаться. Скоро к нам придет Екатерина Шульман, политолог. С ней тоже будет дискуссия именно об образовании.

У вас в начальной школе четыре класса, как в большинстве государственных школ. Сейчас в многие родители смотрят на систему 1-3, которая в госшколах называется «эффективная началка». Что вы думаете об этой системе?

Я не поддерживаю такой подход. У нас была такая система в самом начале. Не потому, что она мне нравилась, я и тогда считала, что нужно 1-4. Но я не могла пойти по этому пути, потому что к нам бы никто не пришел. На тот момент все родители требовали 1-3, и я их убедить не могла. Мы перешли на 1-4 в 2002 году. Я хочу спросить родителей: «Вот вы куда бежите? Вам надо скорее что? Поступить в институт, чтобы там плохо справляться, потому что социально еще не готов ребенок, он еще очень маленький?» Иногда родители говорят, мы его в шесть лет хотим отдать в первый класс, чтобы он в армию не попал. И это говорят успешные родители, вполне экономически самостоятельные. Я им говорю: «Вы можете себе вообразить какие угодно обстоятельства, при которых ваш ребенок окажется в армии, скажите мне? Нет, конечно. Ну и тогда зачем сейчас вы ему ломаете жизнь?»

Неправильно разделять мальчиков и девочек и создавать у них представление друг о друге в духе «эти с Марса, эти с Венеры»

Конечно, бывают разные исключения. Я не говорю о том, что в этом возрасте девочки идут быстрее вперед, чем мальчики. Я готова признать, что девочка 6,5 лет может быть готова к первому классу. А мальчик в 9 случаев из 10 — нет, не готов. Представьте себе, что за три года они делают то, что делали бы за четыре. Это стресс для них. Ради чего? Чтобы он побыстрее закончил школу, поступил в институт, побыстрее начал работать. А зачем? У нас сейчас жизнь удлинилась. Вот видите, мне уже почти 70 лет, а я все еще работаю и собираюсь продолжать. В этом возрасте моя мама уже была давным-давно на пенсии. А сейчас куда торопиться? Бывает, что надо, чтобы скорее зарабатывал ребенок. Я не осуждаю. Но если есть возможность так не поступать, то лучше так не делать.

Вы упомянули, что мальчики и девочки в определенном возрасте развиваются несколько по-разному. В некоторых частных школах предлагают систему раздельного обучения. Как вы к этому относитесь?

Даже в мыслях не было ввести это у нас. Неправильно разделять мальчиков и девочек и создавать у них представление друг о друге в духе «эти с Марса, эти с Венеры». Мы тут все вместе. Людям и так трудно понимать друг друга. Сейчас молодым людям трудно устанавливать отношения с партнерами, потому что требования к качеству этих отношений очень сильно повысились. То, что я видела, например, у моих родителей, которые 60 лет вместе прожили, и замечательно, в общем-то, любили друг друга, — какие-то острые моменты, уже я как человек следующего поколения не вытерпела бы. А сейчас требования еще выше, и недостаточно, может быть, в людях умения понять другого, встать на его место. Это нужно развивать в детях.

Мы разными педагогическими приемами это делаем. Например, они работают в группах, в парах. Причем группы и пары формируются не потому, как они захотели, а как сказал учитель. Чтобы ты с любым человеком мог договориться. Потому что когда ты придешь на работу, то начальник не будет тебе подбирать коллегу, который тебе нравится по всем параметрам. И вы тем не менее должны будете уметь вместе работать.

Я сейчас преподаю в 9-м классе, и у меня дети тоже часто в таких формах работают. Я им даю какой-нибудь кейс по праву. Изучаем: что здесь было — необходимая самооборона или превышение необходимой самообороны? И они друг с другом обсуждают. Девочки и мальчики. Нужно, чтобы общение происходило, потому что жить им так или иначе всем вместе.

Почему вы решили вернуться к работе учителем? Какой предмет сейчас ведете?

Сейчас я работаю учителем обществознания. Пока я была директором, я настолько была поглощена, столько сил и времени уходило, что я даже помыслить не могла хоть немножко преподавать. А шесть лет назад я решила все-таки вернуться в преподавание. Не без «Крыма нашего», конечно. Я тогда решила: я это дело возьму в свои руки.

В рамках занятий мы с детьми ходим на суды — когда изучаем право. Сегодня на уроке у меня была адвокат Александра Челикова. Она рассказывала о работе адвоката. И ребята очень заинтересовались, много вопросов ей задали. Также мы участвуем в социальных акциях — ходим на «Возвращение имен» к Соловецкому камню. Еще мы ходили, например, в Гоголь-центр на спектакль — единственный, который 16+, — «Море деревьев». Он как раз о том, как трудно подростку взрослеть, как трудно ему выстроить отношения с родителями, с учителями. Там даже показана полиция. Но он такой смешной, этот спектакль, наполнен музыкой. Мне хотелось, чтобы дети знали, что такое Гоголь-центр.

Еще мы ходили в «Мемориал». Посмотрели на работу организации, нам все показали изнутри. Я часто на их мероприятиях бываю, поддерживаю их финансово, но никогда я не была там в архиве. И вот сейчас с детьми мы туда впервые попали. Нам показывали эти листочки истлевшие, какие-то тряпочки, платьица, телогрейки. А в прошлые годы наши ребята ходили в «Мемориал» помогать расшифровывать рукописи.

Еще дети смотрят фильмы и готовят по ним работы. По теме «Государство», например, смотрели фильм Дудя о Беслане. В обществознании есть задача — развивать критическое мышление. Это значит, видеть разные точки зрения на один и тот же вопрос, и анализировать эти точки зрения. И я им дала задание: посмотреть фильм и написать, какие точки зрения на роль государства в Бесланской трагедии представлены в нем. И да, они успешно посмотрели и смогли вычленить эти разные точки зрения. И кто-то — не все, но самые сильные, — даже написали, почему у журналиста такая точка зрения, а у чиновника другая. К теме суда они смотрели «12 рассерженных мужчин». По итогам мы снова пойдем на заседание суда, а потом проведем ролевую игру в суд присяжных в классе. Другой интересный фильм из нашей программы — «Хвост виляет собакой». По нынешним временам, когда совершенно пропаганда распоясалась, видеть эту кухню изнутри очень важно для санитарных целей, чтобы не заразиться.

«Мы смотрели с детьми фильм «Хвост виляет собакой». По нынешним временам, когда совершенно пропаганда распоясалась, видеть эту кухню изнутри очень важно для санитарных целей, чтобы не заразиться»

Преемственность не совсем типична в плане образования. Как вы пришли к идее передать руководство школой своему сыну? 

Я понимала, что рано или поздно нужно будет передать кому-то эту должность. Но не понимала кому. Присматривалась к людям внутри школы и вне ее. Но что-то не совпадало у меня с ними, у них со мной. А мне скоро 70 лет. Когда ничего уже не получалось, я подумала: вот буду работать до смерти просто. Это мой долг, мой крест. Конечно, я понимала, что для школы это не самое лучшее. Я вижу какие-то примеры, когда люди десятки лет руководят чем-нибудь — театром, школой. Им-то, конечно, хорошо, этим людям. Не в финансовом смысле, а то, что они на своем месте находятся давно, комфортно себя чувствуют. Но что в это время происходит с организацией? Ведь сейчас все должны очень быстро бежать вперед. Будут ли у меня силы бежать в следующем году? Через 2 года, 5 лет? Можно точно сказать, что нет. И тут вдруг мой сын, который до этого работал замдиректора Политехнического музея, приходит ко мне. Там он вел в том числе и образовательную программу. Он достаточно резко уволился, и его стали звать на другие проекты, в том числе в частные школы. Так вот, он приходит ко мне и говорит: «Ты знаешь, я никогда не думал о школе. Но смотри, люди думают, что я могу. Меня зовут. И почему же я должен пойти работать в какую-то другую чужую школу? Давай я приду сюда». Я сказала: давай.

Может быть, если бы я заранее детей готовила и говорила, что скоро я стану такая больная, немощная и вы должны будете встать на мое место, то это год за годом воспитало бы в них настоящее отвращение. А так все нашли себя сами. Важно, что инициатива шла от него, а не от меня. Это адски сложная работа. Она требует очень много энергии вообще и нервной энергии в частности. Мне было очень трудно работать по многим причинам. Но одна из самых глобальных заключается в том, что ты должен быть очень нежным и чувствительным с одной стороны — ты должен принимать сигналы неблагополучия от ребенка, от учителя — что ему нехорошо, что ему надо помочь. И в то же время ты должен быть очень жестким и твердым, потому что ты эту школу собой защищаешь, как курица накрывает цыплят крыльями. Сочетать одно с другим было очень трудно. Потому что ты можешь закостенеть и стать таким жестким. Но ты не имеешь права. А если ты остался чувствительный, тебе больно, когда кто-то извне пытается это все разрушить.

Как изменилось отношение городских властей к частным школам за время вашей работы? 

Надо сказать, что в последние годы правительство Москвы, конечно, повернулось к частным школам лицом. То отношение, которое есть сейчас, и то, которое было в 1990-е годы, — это невозможно сравнить. Тогда мы были почти что вне закона. На нас смотрели как на шарлатанов. Хотя я также, как и они, только что работала в государственной школе. Начальник управления образования, к которой я приходила и просила дать в аренду помещение для новых классов, орала на меня, выгоняла. Я шла вон, а потом опять приходила. На всякий случай ходила и к тому, от кого зависит, и от кого не зависит — ко всем. И к собачке дворника, чтобы ласковой была.

Но сейчас это даже не требуется. Сейчас система выстроена. И выстроена нормально, я считаю. Мы получили от города новое здание — стоявшее пустым два года старое здание государственной школы. Это было восемь лет назад, как раз пару лет к тому времени Собянин был мэром. Это большой показатель изменения политики. А другим мерилом стало то, что в прошлом году всем негосударственным школам существенно повысили дотации — есть такая оплата на каждого ученика. Раньше финансирование частных школа несравнимо было с финансированием государственных. Сейчас эти дотации выросли в 2,5 раза и приравняли государственные школы и частные школы. Это не значит, конечно, что мы от государства получаем столько же, как и государственные школы. Потому что госшколы еще получают деньги на ремонт, на оборудование, другие статьи расходов. Но теперь около 15% нашего бюджета мы покрываем за счет государственного финансирования.

Рост цен, инфляция сказываются на плате за обучение или вы стараетесь сдерживать ее рост, на чем-то экономить? Боитесь ли повышать стоимость?

Мы пережили гиперинфляцию 1990-х, кризис 1998-го, потом кризис 2008 года. Все эти события были разные совершенно. У меня нет никакого экономического образования. Я на ходу училась, как выживать в таких обстоятельствах. Но мы не только выживали, а еще даже неплохо жили. В какие-то годы мы повышали цены — немного, но повышали. И родители понимают, что если мы не будем этого делать, мы будем экономить. На чем мы будем экономить? Давайте экономить на зарплатах, тогда мы останемся без некоторых учителей. Не потому что они такие крохоборы и пришли сюда деньги зарабатывать. А потому что они содержат семью, у них тоже дети. У нас никакой особенной роскоши и не было, чтобы экономить. Зарплата, налоги, продукты для питания, коммуналка, на которой особо не сэкономишь. Ну что, без света сидеть?

Но последние годы мы не повышали цены. И сейчас не будем. А инфляцию мы перекрываем за счет того, что каждый год у нас увеличивается количество детей, и денег приходит больше. И за счет этого мы можем больше теперь платить за продукты питания, хотя нисколько не меньше, не хуже их покупаем.