«Когда пишешь сценарии, очень толстеешь». Режиссер Наталия Мещанинова о цензуре, насилии и больших бюджетах
Наш разговор с режиссером и сценаристом Наталией Мещаниновой, лауреатом Гран-при «Кинотавра» за фильм «Сердце мира» и сценаристом картин «Аритмия» и «Война Анны», состоялся в самый разгар съемок второго сезона сериала «Обычная женщина», над которым она работает в качестве режиссера. Forbes Woman обсудил со сценаристом второй сезон сериала «Обычная женщина», сексуальное насилие, цензуру в кино и многомиллионные бюджеты.
Наталия, я буквально оторвала вас от съемок — расскажите, пожалуйста, над чем вы сейчас работаете?
Над «Обычной женщиной» с Анной Михалковой в главной роли: первый сезон снимал Боря Хлебников, а второй делаю я — прямо сейчас в Москве. А премьера его запланирована на осень 2020 года. Сериал выйдет на платформе Premier, поэтому у нас больше свободы в плане речи героев и хронометража. Борис Хлебников присутствует на проекте скорее как художественный руководитель, мы договорились, что я снимаю, а он монтирует — разделили сферу ответственности.
В центре этого сериала — сильная героиня. Хотя вы обычно скептически относитесь к вопросам о «неженской» профессии режиссера, я все же позволю себе его задать: насколько вы чувствуете рост womenpower в отечественной киноиндустрии?
Это всегда какой-то сложный, неудобный для меня вопрос. Повестка этого сериала — не моя мысль, и наверное, я как автор не имею внутри себя импульса рассказывать историю сильной и независимой женщины. Возможно, потому, что я не вижу какой-то внутренней боли в этом. Для меня сильная женщина — естественная история.
«Обычная женщина» — это очень феминистская история, там нет практически ни одного мужского персонажа, который способен решать проблемы. Но во втором сезоне появляется один такой парень. Некоторые линии мы обсуждаем с авторами сценария сериала для того, чтобы их докрутить. И вот мы постарались, чтобы там появился хоть один мужчина, которого можно уважать и восхищаться. Остальные так или иначе не дотягивают до решительных, быстро соображающих героинь.
Но при этом я люблю мужчин. И если вы посмотрите на мои проекты, вы увидите, что в моих фильмах, кроме «Комбината «Надежда», где мужчины показаны ничего не слышащими, не понимающими созданиями, мир мужчин демонстрируется очень подробно и глубоко. В «Аритмии», например, мне намного больше понятен персонаж Олега, чем персонаж Кати. Так же, как в «Шторме» мне понятен персонаж Градова, но я очень долго не могла понять персонаж Анны Михалковой. В «Сердце мира» главный герой — тоже парень.
Феминистская повестка лично у меня не вызывает никакого отклика почему-то, не знаю, как это объяснить. В «Обычной женщине» действуют только бабы, они «разруливают» свою жизнь, тащат на себе все, решают какие-то невероятные проблемы с бандитами, ментами. И это очень круто и талантливо написано! Я не могу сказать, что не понимаю этого, понимаю прекрасно, я сама такая — привыкла быть сильной. Про таких героинь интересно снимать, но я впадаю в ступор, когда мне задают вопросы про «женское-мужское», от необходимости вдруг как-то аналитически к этому относиться… Для меня в этом, наверное, нет боли.
Если говорить о боли, в прошлом году вышла ваша книга «Рассказы», где вы очень откровенно описали свое становление, детство и в том числе чудовищный опыт насилия со стороны вашего отчима. Поэтому было бы понятно, если бы у вас возникла феминистская позиция или даже...
Мужененавистническая? Ну вот видите, у меня какая-то обратная реакция, наверное, слишком большая степень рефлексии, к тому же книга произвела терапевтический эффект. У меня никогда не было мужененавистнических настроений, и при помощи книги в том числе мне удалось справиться с тем, что происходило в моей жизни, и не обобщать и не разделять мир на черное и белое, потому что больше всего меня страшит история обобщений. Это самое опасное, что может произойти с автором сценария, когда он начнет проводить обобщения по поводу мужчин, женщин, либералов, кого-то еще. Для меня это гибель, поэтому я всегда пытаюсь откреститься от этого — в том числе и от феминистской повестки, от движения #MeToo.
Да, надо мной было совершено насилие, которое продолжалось в течение многих лет, но я не хочу своим умом и переживаниями подключаться к какому-то общественному течению, потому что я боюсь обобщений. Для меня это очень сложный неоднозначный случай, в котором мне хочется залезть в психологические глубины и понять все стороны, а не вынуть шашку и рубить всех без разбора.
А почему вы решили посвятить этой теме именно книгу, а не фильм? И не хотелось ли вам как-то изменить общество, чтобы подобное не происходило с другими людьми?
Не я выбрала книгу, это она меня выбрала. Вы знаете, бывают моменты, когда ты что-то не можешь не делать — и ты не размышляешь о причинах. Изначально это не было книгой, это был «крик» в фейсбуке, я написала пост, который вызвал бурю лайков, реакций, комментариев. Мне стало интересно, я написала второй, меня несло, причем именно в написанном слове. Я не думала вообще ни про какое кино, я даже не думала, что напишу рассказ, в котором предельно честно расскажу то, про что никому никогда не рассказывала. Когда вас рвет (извините за метафору), вы не можете это контролировать. Кстати, это не я придумала книгу, а Люба Аркус и Костя Шабловский поверили в эту идею, и журнал «Сеанс» ее издал в тот момент, когда я говорила, «да вы что, это какие-то обрывки мыслей». Но вышло так, что книга была номинирована на большое количество литературных премий, к моему большому удивлению.
Кино — это тоже история импульсов, история страсти, если мы говорим про авторское высказывание. Мне интересно много разных вещей, кто бы мог подумать, что мне будет интересно рассказывать про чуваков на корабле, которые ловят рыбу. Но вот вдруг я о них подумала, и меня это увлекло. Я не думаю, что насилие — это закрытая для меня тема, но тут нужен импульс.
Вот вы говорите, не хотелось ли пойти дальше, чтобы что-то изменить, но я ведь не соцработник, я не могу ничего менять. Вот вышла книга, и мне написало большое количество женщин о случаях из своих жизней, и я даже не думала, что это так часто случается. Я дружу с людьми и не подозреваю, что у них в детстве бывала такая же, а может, и худшая ситуация. И люди стали писать и признаваться, что им стало легче, кто-то пошел в терапию, а кто-то поехал к своему отцу, чтобы высказать все, что накопилось.
Книга стала толчком для тех людей, которые всю жизнь боялись назвать сатану сатаной — и, конечно, очень важно об этом говорить открыто. Но почему они стали мне писать? Не потому же, что просто кто-то написал книжку о насилии, а потому, что они поняли, что я пишу предельно честно, и поэтому степень доверия ко мне оказалось очень высокой.
У всех разные пути, у меня есть знакомая девушка, Юлия Титова, которую насиловал отец — она не режиссер, не автор сценария, но у нее есть силы и энергия, чтобы создать фонд против семейного насилия, подключать психологов, придумывать много вещей. И у нее есть на это ресурсы, а у кого-то — нет, и в этом нельзя никого обвинять.
Говоря об «Обычной женщине», вы упомянули о том, что относительная свобода у художника сегодня осталась только в интернете. Наверное, это связано в том числе и с травмой из-за невозможности выпустить ваш первый фильм «Комбинат «Надежда», который попал под цензурные запреты мата на большом экране? Почему вы отказались перемонтировать фильм?
Там была очень простая вещь: когда ты идешь по пути гиперреализма, по пути документальности, история начинает задавать свои правила. Ты можешь, конечно, взять и кастрировать свое кино, но так или иначе оно было придумано так, чтобы выйти в идентичной героям речи, и поэтому здесь даже не вопрос моей капризности, вредности или принципиальности, просто качество фильма теряется.
Когда была попытка «запикать» мат, это все закончилось плохо, потому что в этом фильме мат не является какой-то яркой экспрессивной нотой в речи человека, там мат является существительным, прилагательным и вообще входит в состав речи так, что его невозможно убрать. Как только ты пытаешься это сделать, ты не понимаешь, что говорят люди. Мы изначально были приближены к действительности, к живым людям, и на многих фестивалях за рубежом (на русских мы не оказались, кроме как на «Кинотавре») меня спрашивали: «А как вы нашли героев в Норильске? Как вы уговорили их сниматься?». Люди не понимали, что это профессиональные актеры из Москвы, которые играют в художественном кино. Им казалось, что человек и пространство слились воедино.
Мы снимали дубли с матом и без мата, но когда я села монтировать, у меня не было цели обязательно взять дубль, который содержит матерные слова, мы просто брали лучшие дубли, и перемонтаж уже значил бы художественный компромисс, приходилось бы брать худшие дубли. Плюс у нас была сцена под условным названием «водка — зло, трава — добро», где два человека курят траву в машине и рассуждают, что после водки люди более агрессивны, чем после травы, и это подпадает под закон о пропаганде наркотиков, а мы не могли ее убрать, она сюжетообразующая. Мы просто поняли, что надо принять как данность, что будет так.
Как ни странно, благодаря этому запрету на выпуск о фильме узнали, было много публикаций и разговоров, фильм часто приводили в качестве примера картины, попавшей под этот закон и пострадавшей из-за отсутствия широкого проката. И на этой волне она заработала свою порцию славы. Конечно, я переживала очень сильно, но приняла все как есть.
А про другие ваши текущие проекты можете рассказать, что у вас на повестке?
Очень скоро у нас начнется подготовка к полнометражному фильму Бориса Хлебникова, который называется «Три минуты молчания», где я выступаю автором сценария. Это проект про моряков, масштабное кино с большим бюджетом, которое будет сниматься при поддержке наших иностранных партнеров, мы надеемся.
Я также разрабатываю проект, который будет очень хулиганским, тоже для интернета, сейчас вся свободная и лихая мысль осталась только там. Это история про 15-летнего стендап-комика, который очень хочет построить карьеру и у которого, в силу возраста, происходит много жизненных драм и трагедий. Мне очень нравится этот проект, мы его делаем совместно с режиссером Закой Абдрахмановой, которая закончила мастерскую Марины Разбежкиной.
Начиная с «Аритмии» у вас образовался творческий союз с Борисом Хлебниковым, и с тех пор вы меняетесь ролями и много работаете над одними проектами. Как двум творческим людям удается так дружно работать вместе?
Мы познакомились довольно давно, лет 12 назад, я тогда только сняла свое первое документальное кино, а он его посмотрел на кинофестивале, и мы стали общаться. На самом деле, мы очень долго держимся. А журналистам все время интересно, о чем мы спорим, а я с глубоким «сожалением» говорю, что ни о чем. Ни у Бори, ни у меня нет каких-то конкурентных мыслей по отношению друг к другу, и у нас очень похожее ощущение того, что хорошо, что плохо, у нас практически одинаковые вкусы, и это невероятная находка.
Когда я начала писать ему «Аритмию», нам было очень приятно работать, и когда я стала Боре рассказывать о каких-то своих сценариях для съемок, мы поняли, что мы не хотим расставаться. Он не текстовик, но он очень четко может выявлять структуру, может делать читки, видеть сценарные проблемы, вносить важные правки. Он предложил себя в этом качестве, и мы с большим удовольствием согласились дальше встречаться и работать.
Так у нас и установилось. В случае с сериалом «Шторм» я просто писала сценарий, я не хотела снимать, и предложила Боре, а он сказал: «Классный текст, хочу с тобой дальше работать». В общем, это так происходит. Проект «Три минуты молчания» изначально был книгой Георгия Владимова. В конце 60-х она была культовой, в ней появился новый тип героя для советской литературы, тип «рефлексанта», который шел против системы. Был большой скандал, Владимова много ругали, но сейчас про эту книгу почти никто не знает.
Наш продюсер Наталья Дрозд ее очень любит и дала ее почитать Боре, которому она тоже понравилась. Но в итоге от книжки уже не осталось ничего, но мы поехали в Мурманск, начали исследовать среду, как это обычно бывает. Очень смелая Зака Абдрахманова поехала специально для нас в десятидневный рейс зимой, в январе, с моряками, они попали в шторм, у них оторвало трал, они возвращались в порт, потом выходили снова в рейс. Все это было очень насыщенно, и она привезла потрясающий материал, мы поняли, как они живут, тип отношений на корабле, и потом поехали сами в Мурманск писать. Мне дико нравится эта история, потому что мне кажется, что это мое драматургическое достижение, я ей горжусь!
Мы уже получили финансирование Министерства культуры, также нас намерен поддержать фонд «Кинопрайм», и также мы надеемся, что эта картина будет европейской копродукцией. У фильма большой бюджет, и я надеюсь, что съемки состоятся уже осенью 2020 года.
А как обстоят дела с окупаемостью авторского кино?
Таких прецедентов масса, та же «Аритмия» заработала в прокате 92 млн рублей. Для нас это было очень удивительно, ведь часто это невозможно предсказать, особенно с авторским кино — что выстрелит, как пойдет, непонятно. Хотя иногда бывает предсказуемо, «Сердце мира», было очевидно, не выстрелит, потому что это такое сложно устроенное кино для фестивалей. Нужно очень хорошо разбираться в кино, чтобы пойти на него, найти и посмотреть.
А «Аритмия» гораздо в большей степени доступная в этом смысле, но у нас не было никаких прогнозов, что фильм про врача-пропойцу может собрать так много. Гран-при на фестивале, конечно, привлекает внимание, но не делает кассу. Я искренне завидую людям, которые, делая авторское кино, могут предугадать коммерческий успех фильма, я так не могу. Когда я пишу, я понятия не имею, пойдут ли на него люди или нет. Сергей Сельянов, например, уверен, что у наших моряков есть коммерческий потенциал.
Как найти финансирование на авторское кино?
В поиске финансирования поможет крепкий хороший сценарий. Некоторые люди жалуются, что они талантливы и не могут пробиться, но в большинстве своем это чушь, потому что я знаю почти всех ведущих продюсеров в нашей стране, и я знаю, как сильно они «роют землю» в поисках хороших сценариев.
Я, может быть, говорю жесткие вещи, но это правда, 90% сценариев — просто слабые, а люди, написавшие их, говорят, что им не дают дорогу, что им трудно пробиться. Но это не так, нужно, прежде всего, иметь критическое мышление по отношению к себе и не останавливаться, доводить сценарий до ума, до той стадии, чтобы его хотели все. Как только появляется хороший сценарий, выстраивается очередь из продюсеров, это я вам гарантирую. Ни у кого нет никакого желания гасить таланты, ровно наоборот, и финансирование находится, даже если Минкульт не принимает участия. У нас есть и Фонд Кино и фонд «Кинопрайм», можно найти частные деньги, можно сделать копродукцию с Европой.
Чем дороже история, тем сложнее ее сделать, бюджет истории про моряков был посчитан в 250 млн, и это надо собирать всем миром, потому что никто такую сумму сразу не найдет. «Аритмия» стоила 46 млн рублей, и это были невозвратные деньги Минкульта, плюс деньги от фонда «Евримаж», плюс деньги финнов и немцев. Конечно, риски продюсеров в нашем новом проекте очень велики, но, когда продюсер влюбляется в проект, все случается.
Когда вы работаете сценаристом на проекте, как удается погасить в себе внутреннего режиссера и избежать противоречий с режиссером картины?
Мне это дается очень естественно, я знаю сценаристов, которые очень ревностно относятся к своей работе — например, настаивают на своем финале или своих авторских мыслях, но поскольку я сама режиссер, я могу понять специфику работы: не присвоенный сценарий, или сценарий, который кто-то отказался под тебя переделать, — это болезненный момент. Моя задача — сделать так, чтобы режиссеру было очень комфортно работать с моим текстом на площадке, чтобы он все понял, знал и чувствовал себя максимально застрахованным, потому что ему и так придется хлебнуть: пока я буду в Таиланде загорать, он будет снимать в Баренцевом море. Поэтому у меня вопрос вообще не стоит, конечно, бывает так, что режиссер несет пургу, тогда мы обсуждаем, я либо пытаюсь сжиться с его идеей, либо аргументирую и доказываю, что он вредит сам себе. Все должно подстраиваться под смысл: про что режиссер хочет снимать? Очень важно, чтобы сценарий был написан под человека.
Если бы пришлось выбирать что-то одно, вы бы были режиссером, сценаристом или писателем?
Режиссером! Во-первых, когда пишешь сценарии, очень толстеешь, сидишь на одном месте, с горя пьешь. Режиссура — подвижная профессия, и съемочный период — это классное время. Я в нем сейчас нахожусь, и с одной стороны я дико устаю, а с другой — очень кайфую. У тебя нет времени на рефлексию, ты живешь, как абсолютный интуит, тебе нужно максимально видеть и слышать все и быстро принимать решения. Поезд мчится, волосы развиваются, и времени что-либо переделывать нет. Я нигде не чувствую себя больше здесь и сейчас, как на съемках, потому что каждую секунду ты принимаешь максимальное количество решений, поэтому режиссура — это намного более живая профессия. Так что, если бы меня поставили перед выбором, то только режиссура.