Далекий вулкан указал нам наше место: на неделю разучившись летать, мы вновь зауважали расстояния.
Недавно нам подрезали крылья. Пыль, прошедшая над Европой, разлучила семьи, сорвала планы и испортила каникулы. Нелетная погода — мы давно забыли о том, что такая погода возможна, летали и в снег, и в туман, а вот с пылью не справились.
Мои друзья застряли в Париже без какой-либо надежды на возвращение, потому что билетов на поезда не было, да и вокзалы выглядели как в фильмах о Гражданской войне. Машину до Москвы арендовать было немыслимо, а когда наконец-то поднимутся самолеты, не знал никто. Англия готовилась отправить за застрявшими на материке королевскими подданными десантные корабли — словно повторяя к 65-летию взятия Берлина дюнкеркскую эвакуацию.
Нелетная неделя оказалась страшнее войны. Вдруг обнаружилось, что мы можем без многого обойтись, но наше ощущение в пространстве отныне связано с бесперебойной работой воздушного транспорта. До взрыва где-то у черта на рогах поганого вулкана мы даже не понимали, как зависимы от самолетов. Мы нимало не задумывались о том, насколько естественна для человека эта алюминиевая труба, в которую мы входим в Москве, а выходим в Пекине, измученные джет-легом и набитые невкусной самолетной едой.
Я помню, как реклама реактивного «Конкорда» предлагала парижанам слетать в Нью-Йорк на обед и вернуться. Цена обеда могла показаться несколько завышенной, даже и в «Макдоналдсе», но были люди, готовые ее заплатить. Мне кажется, этот обед нам теперь икнется. Мы окончательно утратили наслаждение путем-дорогой, чувственную связь расстояния и времени.
Мы стали получать расстояние, не заплатив за него времени, которого оно заслуживает. Что дешево, то не ценится. Мы, сами того не заметив, прилетаем в Египет и падаем, пьяные, у пальмы, как могли бы упасть у родной березы, — какая разница. Так нам и надо, а вот если бы мы неделю просидели в каюте парохода, долгожданная встреча с Египтом была бы полна дивного смысла.
Давно ли вы входили в город (если это не город Ленинград) с железнодорожного перрона? А ведь вся удобная довоенная Европа была построена в расчете на железные дороги. Главная площадь европейского городка — это вокзал, это гранд-отель, лучший в городе и принадлежащий вокзалу, и ресторан, лучший в городе и тоже принадлежащий вокзалу. От вокзала главная улица идет к городскому собору и мэрии, и непонятно, что торжественнее и богаче. Так было.
Сейчас все изменилось. Вокзалы отданы бомжам и эмигрантам, а путешествие в поезде из роскоши стало обузой. Поезда превратились из отелей в собачьи будки на колесах, потому что те, у кого есть деньги, летают самолетами «Аэрофлота». Мы забыли все приметы вагонного путешествия — крепкий чай в подстаканнике с кремлевской башней, жареную курицу и крутые яйца. А вместе с яйцами мы потеряли крутейшую литературную традицию, целый жанр — разговор с попутчиком, целый зачин: «Присядьте, я расскажу вам свою историю».
И вот не взлетели самолеты — и разом изменились отъезжающие на вокзалах. Там откуда ни возьмись появляется чистая публика, рок-ансамбли, театральные режиссеры, депутат из «Единой России». Девушки в настоящих мехах сидят как живые, и не в бизнес-лаунже «Шереметьево», а в вокзальном буфете, словно ожидая прибытия «Восточного экспресса». Продлись перерыв в полетах еще месяц-другой, и на трансатлантические линии могли бы выйти корабли.
Путешествие в Америку выходило бы не таким уж долгим — уже в 1932-м французская «Нормандия» тратила на рейс от Гавра до Нью-Йорка всего 4 дня, 3 часа и 2 минуты. Я, пожалуй, променял бы восемь часов в душном и тесном кресле на свежий воздух Атлантики и три ночи в каюте, похожей на номер в «Ритце». Прощайте, приезд в аэропорт за два часа до вылета и необходимость раздеться до трусов на контроле безопасности. Прощайте, ограничения багажа. Марлен Дитрих везла с собой на «Нормандии» 21 сундук, 35 больших чемоданов, 18 чемоданов поменьше, 9 совсем маленьких и 15 шляпных коробок. О 20 кило на билет не могло быть и речи.
Самолеты поднялись, но, может быть, все-таки человек создан для счастья. А птица — для полета.