Учите матчасть: Петр Авен

Петр Авен

№22 в рейтинге

сейчас: Председатель совета директоров банковской группы «Альфа-банк»

образование: МГУ

Я учился в московской школе №2. В то время это была самая интересная и лучшая школа в городе, по сути мехматовская, по атмосфере вполне ботаническая. Поступление в нее стало для меня настоящим культурным шоком.

Я рос в обычной семье московской технической интеллигенции, которую Солженицын вполне справедливо называл «образованщиной». В СССР был гигантский культурный разрыв между гуманитариями и технарями. И хотя папа у меня был доктор наук, и вообще семья была вполне интеллигентной, разрыв между моей семьей и гуманитарными семьями некоторых детей из Второй школы был огромный. У меня был одноклассник — сын крупнейшего советского социолога Леонида Гордона. Когда я попал к ним на кухню, у меня было ощущение, что я просто собака. Абсолютно другая гуманитарная культура, другой совершенно взгляд на жизнь, очень не советский, свободные разговоры.

Я поступил в МГУ на экономическую кибернетику, это математические методы анализа экономики, что-то между математикой и экономикой. И сделал это вопреки огромному давлению школы и семьи — меня готовили к мехмату. Но я твердо определил, что математическим гением не являюсь, а с гуманитарными вещами у меня все складывалось очень хорошо. Мой отец любил повторять известные слова академика Келдыша: науки делятся на естественные и противоестественные. Так что экономическая кибернетика была компромиссом между моим желанием заниматься гуманитарными вещами, с одной стороны, и семьей и школой, которые толкали на мехмат, — с другой. Вступительные по математике я написал за 40 минут. Что такое экономика, в тот момент я еще не понимал.

Однако оказалось, что это очень интересно. Меня вообще больше интересует общество, чем личность, если уж так говорить. А экономика — это про общество, про людей в целом. Марксизма и ленинизма было много, конечно. С другой стороны, на старших курсах стали появляться уже умные советские экономисты, не очень образованные, но умные, много понимавшие про нашу экономическую жизнь. Я был учеником, а впоследствии аспирантом академика Шаталина — выдающегося человека. К тому же на экономическом факультете была любая западная экономическая литература, абсолютно все. Собственно, команда Гайдара создавалась впоследствии из студентов экономфака, которые читали западные книжки.

С Гайдаром я познакомился в конце аспирантуры. Мы оба распределились во ВНИИ системных исследований в отдел к Шаталину. Я туда пришел скорее как математик — занимался обработкой больших массивов экономических данных, должен был обсчитывать все, что экономисты собирали. А Гайдар был чистым гуманитарием.

Мы очень быстро сошлись лично. У нас одно время был один стол на двоих. Мы с ним были из похожей среды, из успешных советских семей, социально достаточно близкие. Мы были лучшими студентами своих лет. Он был продвинутым больше, чем я, в экономических реформах. Безусловно, чрезвычайно образованный, у него была феноменальная, доставшаяся от отчима отца историческая библиотека. Егор на самом деле фантастически хорошо знал русскую историю. Он вообще видел себя в истории, исторической фигурой. Как оказалось впоследствии, он ею и стал.

И он был значительно более меня интегрирован в советскую жизнь. Он был интровертом, но умел заставить себя строить отношения, умел выпить. Одна из вещей, которая меня поразила, — он легко мог выпить бутылку водки. Такое мужицкое крепкое начало. Однажды мы поехали за город к одному из наших коллег разбирать сгоревшую дачу. Такой мужской коллектив, мужская среда с водкой, с огурцами солеными после рабочего дня. Мне тогда было нелегко общаться с малознакомыми людьми, а у него было умение и понимание, как это надо делать, общаться номенклатурно, что ли, у него был правильный тон разговора. Я собирался строить научно-экономическую карьеру, а он собирался делать более «сложную» и, безусловно, думал об этом. Как человек умный, отрабатывал в том числе и поведенческие стереотипы, которые должны этому способствовать.

Андрей Нечаев учился на год старше меня в аспирантуре, талантливый, блестящий студент. Чуть постарше были Дубинин и Шохин. Чуть моложе — Слава Кузьминов, сейчас ректор Высшей школы экономики, еще моложе была Эльвира Набиуллина. На курс младше меня учились Улюкаев, сегодняшний министр экономики, и Саша Жуков. Мы с ним играли в футбол, он, кстати, до сих пор это и делает. Еще Андрей Костин. Они были на курсе Гайдара. По университету я знал Сашу Мамута, хотя он был несколько моложе, учился на юрфаке, но у нас была общая компания какое-то время. И еще подружился на всю жизнь с Аленой Станиславовной Долецкой. Мы учились на одном курсе, но на разных факультетах — она, конечно, на филфаке.

Вокруг вообще было много ярких ребят. Уже не все живы. У меня был ближайший друг — старший внук Хрущева Никита Аджубей, сын Алексея Ивановича Аджубея, легендарного главного редактора «Известий». Никита умер несколько лет назад. Большая трагедия. Он был очень яркий и талантливый парень. Кстати, остался на кафедре в университете. Всю жизнь там работал.

Я готовил себя к чисто академической карьере. Мой отец — член-корреспондент Академии наук. Наука в Советском Союзе была самым быстрым и самым спокойным социальным лифтом. Опять же, не надо было заниматься общественной работой, к которой я испытывал искреннее отвращение. В какой-то момент надо было вступать в партию, это понятно, но это был максимум того, что от тебя требовалось. Карьера как у Шаталина — экономист, ученый, публикации. И работа с властью, потому что экономика подразумевает советы власти. Мне было интересно давать рекомендации, быть консультантом. Но у меня точно не было, в отличие от Егора, желания самому идти во власть, не было таких намерений.

У меня был товарищ с детства — Тема Майданик. Впоследствии он стал более известен как Артемий Троицкий. С Темой я познакомился классе в девятом, наверное. У него была одна страсть — музыка. Его мама по работе выписывала польские, кажется, музыкальные журналы. В общем, у него был доступ к западной музыке. Он меня просвещал, а потом стал знакомить со своими друзьями. В 1975 году на третьем курсе мы поехали с ним в Таллин на музыкальный фестиваль. Это был первый большой всесоюзный музыкальный фестиваль современной музыки. В поезде я познакомился с Матецким, с которым дружу до сих пор очень близко, со Стасом Наминым. Мы ехали в одном поезде, одной компанией, ночевали на даче у одного из музыкантов группы «Апельсин». Вот такая жизнь. Тема там был культовой фигурой, и он меня в это дело ввел. Это было, конечно, очень интересно. У меня нет музыкального слуха, играть я ничего не мог, но этот мир мне очень нравился. Девушки, музыка, все замечательно.

В какой-то момент у меня возникла идея организовать клуб, потому что самые модные места были связаны с музыкой. На концерты групп «Удачное приобретение», «Машина времени», «Високосное лето» нельзя было попасть, такое убийство. И я организовал клуб вместе с газетой «Московский комсомолец» под названием «Звуковая дорожка» — в газете была такая рубрика. Командовал этим человек по имени Юра Филинов. Мы договорились с профкомом МГУ, что вот у нас концерты всякие, давайте делать это открыто, давайте сделаем музыкальный клуб вместе с «Московским комсомольцем». И каким-то образом получили на это дело одобрение. Начиная с конца 1976 года мы стали делать концерты раз в месяц, раз в два месяца. Сначала в Восьмой столовой МГУ на Ленинских горах, потом место стало очень популярным и нам выделили место на Моховой, в театре МГУ. Мы стали все это называть «Музыкальными вечерами». Я приглашал тех, кого считал нужным, те же группы, Градского, я с ним познакомился на этой почве, тогда он еще был женат на Анастасии Вертинской. С Андреем Макаревичем я с тех пор в добрых отношениях.

В конце моего первого года аспирантуры это уже была дико популярная вещь, попасть было нельзя, ломали трубы, окна, чтобы оказаться на концерте. Это продолжалось примерно два с половиной года — мы успели провести всего 8–10 концертов, каждый был большим событием. В какой-то момент меня вызвали в профком и сказали, что надо закрывать клуб — много жалоб, писем, анонимок. Выбор был простой — либо делать нормальную советскую карьеру аспиранта, либо заниматься этим дальше. Я сделал выбор в пользу карьеры.

Кстати, когда началось расследование истории с клубом — она была признана не вполне советской, — меня полностью спасло то, что у нас не было финансовой составляющей. Билеты были бесплатные, мы их распространяли. Я не зарабатывал на этом ни копейки денег. Кто-то, наверное, спекулировал билетами, но я никогда не касался. То есть со мной ничего нельзя было сделать.

У меня было, конечно, внутреннее ощущение, что я могу заниматься бизнесом, то есть какой-то организационной хозяйственной работой. Я, в частности, занимался изучением хозяйственной практики, в колхозы ездил в какой-то момент с академиком Заславской. И не сомневался, что смогу поднять отстающий колхоз. Но такой карьеры я для себя не видел. Когда я начал уезжать в Австрию — по контракту, заниматься наукой, надо было в партию вступать, и я возглавил в Октябрьском районе совет молодых ученых. Это верх и низ моей административной карьеры.

В принципе можно было еще думать о хозяйственной или мидовской карьере, но этого не случилось. В Австрии я стал писать разные бумажки по экономическим реформам и благодаря Шохину попал в поле зрения советского руководства. Шохин был помощником Шеварднадзе. Бумажки, которые я писал, он подкладывал Шеварднадзе, поэтому я стал… Да, важным человеком. Я бойко писал и через какое-то время начал получать предложения (еще в советское время) возглавить один из экономических департаментов МИДа. Это была бы гигантская советская карьера. Но я отказался.

Оказался ли я самым успешным выпускником нашего курса? А как определить, что такое успешность? Дело ведь такое.