Из архива Forbes
Образ жизни резидента «Золотой сотни» — это территория мифов и легенд. Принято считать, например, что средний миллиардер проводит дни свои на горных лыжах в обнимку с красавицами. Другое расхожее мнение — миллиардер трудится по 36 часов в день, что и принесло ему успех в жизни. Сколько на самом деле работают богатейшие бизнесмены России? Как проводят свободное время? Что их заботит? Эти и другие вопросы мы задали Михаилу Фридману, крупнейшему акционеру "Альфа-Групп"
Многие лидеры мировых компаний вроде Джека Уэлча говорят, что они встают чуть ли не в пять утра, час занимаются спортом и потом как заведенные работают до позднего вечера. Вы верите, что такое возможно?
— Шесть часов в день спать нетрудно. Но я в среднем сплю около семи часов. И это не от желания вести спартанский образ жизни и не потому, что времени не хватает. Просто организм с возрастом перестраивается: раньше мог дольше спать, сейчас просыпаюсь раньше.
Как устроен ваш типичный день?
— Я бы сказал так: есть типичный, а есть идеальный. Идеальный — я встаю без чего-то восемь, иду на спорт, ну а потом часам к 10 приезжаю на работу.
В чем состоит работа миллиардера?
— Как у любого человека, занимающегося преимущественно умственным трудом, день складывается в основном из разговоров. В моем случае так было 15 лет назад, так и сейчас. Меняются только объекты общения.
То есть искусство быть богатым — это искусство общения?
— Я бы сказал, искусство быть богатым — это искусство знания человеческой природы. А ее знание проявляется в общении.
Откуда вы узнаете человеческую природу: жизненный опыт, книги?
— Комбинация этих факторов плюс генетическая предрасположенность: кто-то более внимателен к другим людям, а кто-то вообще не интересуется окружающими. Я же интересуюсь разными вещами, даже теми, которые к моей деятельности не имеют никакого отношения. Мне, например, интересно недавно было поговорить с пианистом Денисом Мацуевым. Или вот: мы ужинали с Эдвардом Радзинским, он очень содержательный человек. Игорь Бутман, Слава Вакарчук из группы «Океан Эльзы»… Мне с ними очень интересно общаться.
Может, вы находите в этом общении какой-то баланс, какую-то противоположность бизнесу с его жесткостью и требовательностью?
— Мне не кажется, что нужен какой-то баланс. Я всю жизнь интересовался самыми разными вещами — это такая черта характера. Вот я смотрю в газетах — был концерт Ноэля Галлахера (лидер группы Oasis. — Forbes), и думаю: надо было сходить посмотреть. Конечно, музыка не моего поколения, но все равно событие. Я был на московском концерте Чака Берри — это же легенда, нельзя было пропустить.
В одном интервью вы сказали, что, приходя в книжный магазин, покупаете по 20 книг. Неужели вы успеваете их прочитать?
— Да я не такой загруженный человек, как кажется. К тому же я не все книги дочитываю до конца — если неинтересно, бросаю. Из 20 книг дочитываешь пять. Так что через месяц-полтора можно снова идти в магазин.
Что запомнилось?
— «Все поправимо» Александра Кабакова. Две книги Эльфриды Елинек, австрийки, лауреата Нобелевской премии. Очень хорошая книга Салмана Рушди… Ну, естественно, я прочитал «День опричника» этого… вылетело из головы, которого все читают… Сорокина.
Вам книга Сорокина с нарисованным там жутким будущим не показалась угрожающей?
— Если бы я угрозы ощущал путем чтения книг, я бы не стал тем, кем я являюсь.
Вы с друзьями время от времени отправляетесь в экстремальные путешествия на джипах. Где были последний раз?
— Мы проехали по маршруту Перу — Боливия — Чили. За две недели тысяч пять километров. Дико интересно и достаточно экстремально, поскольку средняя высота была около 4000 метров. Хотя, конечно, для нас это не вопрос экстрима — такие поездки носят, скорее, этнографический характер, в них обнажаются довольно фундаментальные вещи, устройство человеческой природы.
Поделитесь.
— Например, Перу. Там был центр империи инков. И меня очень заинтересовал их способ колонизации других народов. Инки предлагали им на выбор два варианта. Первый — признать верховенство и подчиниться их системе ценностей, сохранив какие-то элементы своей. В случае стихийных бедствий гарантировалась защита, в случае внешнего нападения народы обороняются вместе. А второй вариант: если вы на это не согласны, мы вас всех убиваем. Так вот, я понял, что империя может существовать только при наличии этого второго варианта.
Интересно. С кем вы обычно ездите и как часто?
— Раз в год. У нас подобралась целая команда; из известных вам людей — Герман Хан, Витя Вексельберг, Володя Григорьев (советник главы Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. — Forbes), Саша Абрамов (помощник президента РФ. — Forbes).
А нет ли в поездках с государственными чиновниками элемента коррупции? Или они за себя платят?
— Они, конечно, платят сами за себя. А вообще, если уж говорить об отношениях, которые вы упомянули, то поездки в экстремальных условиях на джипе — не самый прямой путь к сердцу чиновника. Наверное, есть более магистральные тропы (смеется).
Это точно. На ваш взгляд, кстати, ситуация с коррупцией изменилась за последние 10 лет?
— Не думаю, что фундаментально. И 10 лет назад, и сегодня нет общественного неприятия коррупции…
Ну как же, общественность коррупцию осуждает…
— Абстрактно, как зло, — да. Но общество не считает, что с этим нужно бороться. Считают так: воруют — ладно, вопрос — сколько воруют. Нет силы, которая в принципе нетерпимо относилась бы к коррупции. На Западе мощный толчок дала церковь. Можно сказать, Реформация началась с борьбы с коррупцией: считалось, что папская власть коррумпирована, что такой институт, как индульгенция, сам по себе — форма коррупции. И Лютер, и Кальвин, и Цвингли боролись за чистоту идеи, против коррупции, которая разъедала здание церкви, как они полагали. Так появились протестантские ценности, так, если верить Максу Веберу, было заложено здание современного капитализма.
Нам, похоже, это не грозит.
— У нас, к сожалению, нет института церкви, влиятельного не в ритуальном отношении, а в моральном: тут и советская власть постаралась, и много было других исторических предпосылок. После реформы Петра вообще остался один лишь институт — власть.
Вы в кино ходите или у вас есть свой кинотеатр?
— Свой кинотеатр?.. (смеется) Я довольно часто хожу в кино, смотрю много фильмов. Последнее, что смотрел, старые фильмы: «Сны Аризоны» Кустурицы и «Энни Холл» Вуди Аллена.
АФК «Система» недавно профинансировала фильм Аллена. У вас нет таких амбиций — снять фильм?
— У меня вообще с амбициями все нормально — у меня их нет. Практически.
Ну а благотворительность?
— Эта идея мне как раз близка. Мы ею занимаемся активно, и с возрастом я собираюсь заниматься ею все больше. Я вообще считаю, что это не менее сложное дело, чем зарабатывать деньги. Благотворительность — это не просто дать кому-то большую сумму. Мы, например, стали инициаторами создания благотворительного фонда «Линия жизни», помогающего смертельно больным детям. Цель — не только спасти детей, что само по себе уже крайне важно, но еще и вовлечь в процесс как можно больше людей — сотрудников наших компаний и не только их. Я считаю, что когда благотворительность состоит только в том, что 50 человек дают по $5 млн, — это бессмыслица, она не имеет никакого общественного эффекта. Вот Витя Вексельберг купил эти яйца, сделал очень благородное дело, но при этом стал объектом совершенно незаслуженных насмешек. Грустно... Для того же, чтобы люди, общество по-настоящему ценили благотворительность, они должны сами принимать в ней какое-то участие, на себе почувствовать, что это значит — отдать собственные 1000 или 500 рублей, увидеть, как они работают.
Меняет ли благотворительность отношение к богатым?
— Это ровно то, что я говорю: если люди в нее не вовлечены, тогда не меняет. К тому же у нас вообще сложилось отношение к богатству как к чему-то заведомо неправедному. Раньше говорили, что это связано с приватизацией, но сейчас куча богатых, которые никакого отношения к приватизации не имеют, и их все равно воспринимают как зло. У нас богатство в светском аспекте легально, а в моральном — нет.
Власть, по-вашему, прилагает какие-то усилия для легитимации богатства?
— Власть у нас в целом старается держаться в фарватере общественных представлений, не пытаясь их формировать. И в этом смысле российская власть очень демократическая — следует за общественным консенсусом. А консенсус заключается в том, что все богатство преступно. Даже среди представителей элиты широко распространено мнение, что уровень успеха определяется степенью аморальности.
Но ведь что-то поменялось за последние несколько лет? Я, например, недавно участвовал в телепередаче, посвященной тому, как стать миллионером, — налицо здоровый интерес к этой теме.
— Я так скажу: если капитализм, даже в нынешней несовершенной форме, продержится еще 10–15 лет, то какая-то легитимация богатства произойдет. Остынут страсти, все привыкнут к тому, что есть богатые люди. Вопрос в скорости изменений.
Но у нас и богатство возникло достаточно быстро.
— Богатство как раз потому и возникло быстро, что люди в основном богатыми стать и не стремились.
Вы хотите сказать, что у вас и других очень богатых теперь людей было меньше конкурентов, чем могло бы быть?
— Конечно. Если бы нашелся человек, который, как Рузвельт в США, сказал: вот национальная идея — обогащайтесь, то, безусловно, было бы меньше перекосов, меньше сверхбогатых и сверхбедных.
И как вы живете с таким общественным мнением…
— Отношусь к нему как к данности.
Вы счастливы?
— Я в достаточной степени счастлив, поскольку занимаюсь интересной работой, моя жизнь комфортна, и в ней масса уникальных и даже исторических эпизодов.
Может, у вас непреходящее ощущение счастья?
— Это не по адресу — постоянно ощущать себя счастливыми могут одни умалишенные.