Парк советского периода: востоковед Андрей Ланьков об образовании в Северной Корее

Андрей Ланьков — востоковед, специалист по Корее, публицист. Профессор, кандидат исторических наук, преподавал в России, Корее, Австралии. В сфере его профессиональных интересов — история Кореи и корейского языка, а также современная повседневная жизнь КНДР и Республики Корея. В настоящий момент имеет должность профессора в сеульском Университете Кунмин, сотрудничает с англоязычным корейским изданием Korea Times. Автор книг о Северной и Южной Корее, последняя из которых — «Не только кимчхи: история, культура и повседневная жизнь Кореи».

— Разделение на Северную и Южную Корею существует с 1945 года, но у обывателя оно «записано на подкорку»: нам кажется, что так было всегда. Почему?

— Оно на подкорке в основном у советского и российского обывателя, и не 75 лет, а существенно меньше. Информация о Южной Корее в нашей стране стала появляться 35–40 лет назад, после Олимпийских игр в Сеуле 1988 года, в которых приняла участие советская делегация. Тогда на волне перестройки и гласности у нас стали много и в позитивном ключе писать о Южной Корее. Раньше ее изображали исключительно как военно-фашистскую, проамериканскую диктатуру. Во многом она таковой и была, хотя, разумеется, это отражало только часть южнокорейской реальности (другой частью был, например, стремительный экономический рост, о котором почти не писали). Как бы то ни было, представление о богатом, процветающем, привлекательном Юге с его дорамами и к-попом сложилось в последние 25–30 лет.

А вот негативный образ Севера сформировали сами северокорейские власти неуклюжими попытками себя пропагандировать. Еще в 60–70-е годы они буквально заваливали Советский Союз красиво изданными журналами, в которых неистово восхвалялся вождь, а тексты были написаны смешным, искореженным, полуграмотным русским языком. Такие усилия производили мощнейший обратный эффект, все над ними смеялись — но это был смех хромого над безногим.

— Считается, что у Советского Союза с Северной Кореей было много общего, в том числе в системе образования. Действительно ли это так?

— Конечно, более того, северокорейская система среднего и высшего образования целиком списана с советской.

Когда Корея была японской колонией, с 1910 по 1945 год, в стране активно развивали начальное образование — оно велось на японском языке, а значит, было инструментом японизации. Доступ к среднему и особенно высшему образованию колонизаторы ограничивали: образованные местные жители им были не нужны. Япония строила на территории Кореи современные промышленные предприятия (что почти уникально, потому что большинство империй в колониях развивали только добычу полезных ископаемых и производство сельхозпродуктов). На этих предприятиях требовалась квалифицированная рабочая сила: не поставишь же неграмотного крестьянина, который в жизни не видел ничего сложнее весов, к токарному станку. Но руководящие должности в экономике занимали почти исключительно японцы.

В 1945 году, когда Корея обрела независимость, из 30 млн корейцев высшее образование было примерно у 7000 — то есть у сотых долей процента. А немногочисленная интеллигенция происходила из элитных слоев общества. После раздела страны многие из этих людей бежали на Юг, поэтому в 40-е в Северной Корее почти не осталось людей с высшим образованием. Систему высшего образования пришлось создавать с нуля. Этим занимались корейцы, учившиеся в СССР.

— Что это были за люди?

— Их можно разделить на две группы. Первая — этнические корейцы, которые жили на территории, ставшей советской, еще с XIX века. У них было гражданство СССР. К 1945 году их насчитывалось около 200 000. После освобождения Кореи советское руководство стало набирать из них так называемых советников. Выглядело это так: в Казахстан или Узбекистан, где проживало большинство корейцев, приходил приказ срочно найти, например, инженера-железнодорожника — члена партии с высшим образованием, говорящего по-корейски. Он отправлялся в Северную Корею и становился советником властей, помогал строить систему образования. Таким образом в страну приехало несколько сот человек.

Вторая группа — корейцы, рожденные в Корее, но учившиеся в советских вузах. Вернувшись домой с дипломами и научными степенями, они начинали налаживать образование — естественно, по советским образцам. Они работали университетскими профессорами, а иногда решали более масштабные задачи — например, создавали систему профильного образования в провинции.

— В России в систему образования сегодня стремятся вернуть стандарты и практики советских времен. А в Северной Корее от них, наверное, вообще не отказывались?

— Да, традиции советского образования 50-х годов там остались в неизменном виде. Сохранился жесткий конкурсный отбор при поступлении в вуз, предпочтение естественно-научным и техническим дисциплинам, неуважительное отношение к общественным и гуманитарным наукам, жесткий контроль над содержанием курсов и ограниченная свобода выбора предметов: деканат утверждает учебный план, которому все должны следовать. В западных, да и южнокорейских университетах система другая: там студенты сами выбирают предметы по своей специальности.

— Сохраняют ли северокорейские вузы академические связи с российскими?

В 40–50-е годы в КНДР шел интенсивный академический и научный обмен с Советским Союзом и странами Восточной Европы. Но в начале 60-х контакты резко прекратили. Во многом это было связано с тем, что советские и восточноевропейские власти стали предоставлять политическое убежище северокорейским студентам, которые отказывались возвращаться на родину. А те, кто все-таки вернулся, были полны вольнолюбивых мыслей. Студенческий и научный обмен между СССР и КНДР возобновился только 20 лет спустя, в весьма скромных объемах. Когда я учился, мне повезло: я 10 месяцев стажировался в Университете Ким Ир Сена. В начале 90-х, после развала СССР, всех студентов в очередной раз отозвали и обмены окончательно прекратились.

— Разрешено ли северокорейским студентам учиться на Западе?

— Такая возможность есть у политически благонадежных, академически успешных людей с очень хорошими связями. Если они к тому же выходцы из семей крупных предпринимателей или больших начальников, их шансы на обучение за рубежом возрастают. Дети высокопоставленных чиновников едут в Канаду, Англию, Китай и изредка в Россию. Дети самой верхушки — Кима и его окружения — в Швейцарию. Там учился нынешний северокорейский правитель, его сестра и некоторые другие родственники.

— А как устроено школьное образование в Северной Корее?

— В стране шестидневная, а не пятидневная рабочая неделя, как у нас или в Южной Корее, поэтому дети учатся с понедельника по субботу. Занятия начинаются около восьми или девяти часов утра и заканчиваются примерно в три часа дня. Школьникам много задают на дом — впрочем, как и в Южной Корее. Интересно, что в КНДР, как в Советском Союзе в поздние сталинские времена, хотели организовать раздельное обучение для мальчиков и девочек, но потом от этой идеи отказались.

— Как в школах с оборудованием, например с микроскопами, компьютерами? Они импортные или местные?

— Северная Корея производит свои микроскопы, но мало. При населении 25 млн человек и весьма низком уровне ВВП страна имеет ограниченную производственную базу и точно не в состоянии изготавливать все типы необходимой оптики. Для военных нужд — да. Но не для школ. А покупать за границей нельзя из-за санкций, которые стали вводить в 2006 году. Поначалу они были достаточно формальными. Северокорейская пропаганда уже тогда говорила об экономической блокаде, но это было сильнейшим преувеличением. Однако начиная с 2017-го, когда в КНДР провели испытания термоядерного заряда и межконтинентальных баллистических ракет, ООН начала поэтапно вводить куда более жесткие санкции, которые в итоге привели к тому, что КНДР запретили почти любые формы торговли с внешним миром. Доходило до абсурда — китайская таможня в 2018 году не пропустила в Северную Корею 70 000 наборов для первой медицинской помощи на том основании, что в них были ножницы из нержавеющей стали (любые изделия из нее запрещено провозить в КНДР). Естественно, ввоз в страну даже одного микроскопа иностранным физическим или юридическим лицом мог создать ввозящему немало неприятностей.

Однако после 2020 года Китай, а позже и Россия, стали смотреть на санкции сквозь пальцы. Сейчас в Северную Корею попадает немало бывших в употреблении компьютеров из Китая и школы неплохо ими укомплектованы.

— Предоставляют ли школьникам бесплатное питание, учебники?

— В Пхеньяне и некоторых других крупных городах пытались вводить бесплатные школьные завтраки, но эта система развалилась в 90-е и так и не восстановилась. Школьную форму и учебники также одно время выдавали бесплатно, но эту практику также прекратили в начале 90-х. У государства на все это не хватает денег.

— И правда, какие могут быть бесплатные завтраки при тотальном дефиците?

— Дефицит — это когда деньги есть, а в магазинах пусто. В Северной Корее такой ситуации нет уже лет 35. В КНДР, если есть деньги, можно пойти на рынок и купить что угодно, хоть кошачьи рога (это корейское выражение — «на рынке есть все, кроме кошачьих рогов».)

Экономическая ситуация действительно была критической в конце ХХ века. Она медленно ухудшалась с начала 80-х и быстро — с начала 90-х. С 1996 по 2000 год в стране был голод с большим количеством смертей. Затем дело пошло на поправку, а в 2011-м к власти пришел Ким Чин Ын и стал проводить реформы, задуманные еще его отцом. В результате в 2010-х в КНДР начался экономический рост. Расцвет пришелся на 2017–2018 годы, когда, по некоторым оценкам, ВВП страны рос на 5–6% в год. Конец процветанию положили санкции в сочетании с карантином, во время которого границы закрылись не только для пассажирских, но и для товарных потоков. Лишь китайская помощь позволила не допустить катастрофы.

— Реформы Ким Чен Ына легализовали частную собственность и капитализм?

— Частная собственность существовала и раньше: ее официально не разрешали, но за нее не преследовали. Уже в 2000 году в Северной Корее были частные заводы и шахты. Но Ким Чен Ын создал еще более благоприятные условия для роста частного капитала. Предприятия получили бóльшую автономию, а их руководители — возможность действовать как частные владельцы, хотя предприятия формально считались государственными. Схема, подразумевающая создание псевдогосударственного предприятия, — она называлась «использованием красной шляпы» — была распространена в 90-е в Китае. Корейцы вообще пристально изучали китайский экономический опыт и, по сути, копировали реформы Дэн Сяопина.

— Значит, в Северной Корее есть и частные школы?

— Образование — дело идеологическое, поэтому частных школ в КНДР нет и быть не может. Однако за последнюю четверть века в стране развилась индустрия репетиторства. Как только экономическая ситуация начала улучшаться, стало появляться все больше людей, способных оплачивать услуги частных учителей. В КНДР чаще всего нанимают репетиторов по трем предметам: музыке (в основном обучают игре на пианино, но также на скрипке и гитаре), английскому языку и математике. Музыкой занимаются для общего развития — северокорейские родители уделяют ему большое внимание. С этой же целью занимаются танцами, спортом, каллиграфией. А математика и английский требуются, чтобы повысить шансы ребенка на поступление в вуз.

— Зачем нужны иностранные языки в изолированной стране?

— Владение иностранным языком — серьезный карьерный актив, который позволяет много зарабатывать. Последние 30 лет в Северной Корее большие деньги легче всего получать, встроившись в мировой, особенно китайский рынок. Стране нужны квалифицированные переводчики с английского, китайского, русского и других языков. Даже работать гидом в Интуристе — это все равно что в России быть высокопоставленным сотрудником Роснефти или Газпрома. Вы поразитесь, как хорошо корейские гиды говорят на иностранных языках, хотя никто из них за границей не бывал.

— Изучают ли в школе зарубежную литературу, хотя бы как факультатив?

— Нет. В программу входит северокорейская литература, революционная и кое-какая своя древняя классика — как у нас «Слово о полку Игореве». При этом иностранная литература последнее время издается и в оригинале, и в пересказах. Однако это не означает, что ее можно купить. Книжный дефицит в КНДР такой же, как когда-то был в СССР. Один из самых распространенных видов мелкого бизнеса в стране — частные библиотеки. Их владельцы, используя связи и переплачивая, добывают популярную литературу, а потом выдают ее читателям за деньги.

— Много ли внимания образовательная система уделяет патриотическому воспитанию?

— Общественно-политических предметов в школе довольно много. Изучается биография всех трех Кимов — Ким Ир Сена, Ким Чен Ира и Ким Чен Ына — членов одной семьи, которые в разные периоды были лидерами государства. Одно время изучалась даже биография жены первого Кима. В программе средней школы есть дисциплины «Социалистическая мораль» и «История преступлений американского и японского империализма в Корее». В программе вузов — история партии и философия чучхе (доктрины, которая проповедует национальную самодостаточность страны).

Любопытно, что наименований идеологических предметов в школах и вузах много, а вот учебных часов на них отведено мало, примерно 15%. Хорошая успеваемость по этим дисциплинам — условие для построения карьеры. Даже если человек собирается заниматься физикой, тройка по «Революционной истории великого вождя» грозит ему проблемами с будущим распределением и трудоустройством.

— А как обстоят дела с обычной историей? Она переписана и искажает реальность?

— Да, историю сильно переписали. При этом преследовали несколько целей. Первая — показать, что корейская история — уникальная и самая великая. Школьникам объясняют, что Корея наравне с Египтом, Месопотамией, Индией и Китаем — один из пяти очагов возникновения цивилизации.

Вторая — максимально отрицать внешние связи. Подразумевается, что корейцы — абсолютные автохтоны, которые всегда жили на Корейском полуострове. На самом же деле их предки пришли туда во втором тысячелетии до нашей эры, а раньше там обитали другие этнические группы — в том числе родственные японцам, а также пришедшие с территорий нынешних Маньчжурии и Монголии.

Третья цель — подчеркнуть революционные тенденции: любое мелкое крестьянское волнение, иногда даже выдуманное, объявляется крестьянской войной. Аналогичное поветрие было, кстати, и в позднесоветской историографии.

Я бы сказал, что в целом к истории до начала 20-х годов прошлого века применяется своего рода «фотошоп»: реальные факты проходят редактуру. А вот с момента, когда на политической сцене появляется Ким Ир Сен, история попросту пишется заново. В частности, рассказывается, что он создал мощную повстанческую армию, которая, действуя с минимальной поддержкой Китая и СССР, разгромила японцев и в 1945-м освободила Корейский полуостров от колониального ига. В действительности же на Корейском полуострове не было ни одного корейского подразделения, а те немногочисленные корейцы, которые принимали участие в боевых действиях, служили в Советской армии и не имели к Ким Ир Сену ни малейшего отношения.

— Как люди относятся к подробным историческим небылицам? Они понимают, что это чистый вымысел?

— Продвинутые, интересующиеся люди многое понимают и по косвенным намекам умеют реконструировать историческую реальность. Но абсолютному большинству это неинтересно — тем более что официальная доктрина в данном случае поддерживается естественным человеческим патриотизмом. Приятно ведь думать, что твоя нация самая великая, что она сама себя освободила, а иностранцы лишь чуть-чуть помогли. А что было на самом деле, к тому же давно, — какая разница? Особенно для школьника, у которого в жизни есть вещи поинтереснее, чем «преданья старины глубокой».

— Существует ли в Северной Корее аналог нашего ЕГЭ, которого достаточно для поступления в вуз?

— Есть двухэтапные экзамены: сначала отборочные на уровне школы, затем вступительные в вуз. На второй этап можно перейти только по результатам первого. В дополнение к хорошим оценкам требуется рекомендация от города или уезда, подтверждающая политическую благонадежность семьи. Если среди предков выпускника были, скажем, помещики, люди, выступавшие против власти или возвращенные с Юга военнопленные, в столичный вуз ему дорога обычно закрыта, а вот в провинциальный — не всегда. В 90-е некоторые дискриминированные группы не имели права поступать в гуманитарные и педагогические институты, а в технические — имели. Чем дальше во времени от выпускника отстоит «токсичный» предок, тем меньше его влияние на карьерные перспективы потомка. Правила довольно сложные и все время пересматриваются, но общий принцип таков: если человек попал в тюрьму по политической статье (например, рассказал анекдот про вождя), он портит биографию не только себе, но и внукам. Однако первоочередную роль при поступлении играют все же не политические характеристики, а отметки.

Кстати, есть люди, поступающие в университеты по льготе, — это те, кто отслужил срочную службу. В Корее она длится 10 лет, поэтому 30-летние мужчины составляют заметную часть северокорейского студенчества.

— Что дает высшее образование? Оно гарантирует успех в жизни?

— Думаю, да. Если учесть, что лишь 15% выпускников школ удается поступить в вуз, то можно сказать, что образование — один из самых известных и уважаемых социальных лифтов. В инженерно-технической области или, скажем, в сферах, требующих владения иностранными языками, это всегда залог успешной карьеры. Престиж образования велик во всей Восточной Азии: оно становится трамплином к успеху и процветанию в жизни.

— Как в изолированной стране, находящейся под санкциями, развивается наука?

— Раньше Северную Корею опекали иностранные фонды: они оплачивали доступ ученых к научным журналам, но сейчас в связи с санкциями и резко усилившейся самоизоляцией эти программы не работают.

Необходимую литературу получают через Китай, но рядовому преподавателю провинциального вуза она недоступна. Он может читать материалы в реферативном изложении и ходить на курсы повышения квалификации, которые ведут специалисты, имеющие доступ к зарубежным публикациям. Обычно это представители небольшого количества ведущих вузов.

В государственных библиотеках есть гигантские спецхраны, куда можно пройти по специальному разрешению. Там собраны все иностранные нетехнические публикации, а также северокорейская периодика, вышедшая раньше определенной даты — как правило, более 15 лет назад. Доступ к периодике ограничивается, чтобы народ не осознавал, что политика меняется и что в прошлом даже вождь мог положительно отзываться о людях, странах или организациях, которые сейчас считаются плохими.

— Есть ли у корейцев, в частности ученых, доступ к интернету?

— В КНДР есть интранет — внутренний интернет, который не соединен с внешним. В него загружено довольно много информации из «большого» интернета, отфильтрованной фактически вручную.

Чтобы выходить в настоящий интернет, нужно иметь допуск, у которого есть разные уровни. Кто-то имеет право пользоваться только почтой — постоянно или в определенные часы. Кто-то — высшая элита, избранные ученые, технические специалисты, которым доверяют, — имеет расширенный доступ. Дома выхода в Сеть ни у кого, конечно, нет. Компьютеры с интернет-кабелями находятся под замком в государственных учреждениях, крупных НИИ, и к ним приставлен человек, который следит, чтобы условный профессор Пак не читал ничего запрещенного.

— Как долго страна может прожить в подобной изоляции?

— При определенной, так сказать, упертости власти, общество в таком состоянии может жить очень долго. Мне 61 год, и я, возможно, увижу следующего Кима — скорее всего, дочь нынешнего правителя. Но до радикальных изменений режима, думаю, я не доживу. Он может держаться еще столетие и больше — если власть будет осторожна, не начнет проводить опасные политические эксперименты и давать народу послаблений.