В том, чем гордится Россия, Европа видит повод для стыда
Тема победы над нацизмом, которая даже в разгар холодной войны служила объединяющим фактором, все чаще становится источником раздора. Причин тому много. Одна из них — становление в Европе новых национальных государств, для которых трагедия Второй мировой не исчерпывается агрессией гитлеровской Германии, а связана еще и с запутанными, циничными (как и всегда) взаимоотношениями крупных держав. Воззрения поляков или эстонцев, венгров или молдаван можно считать предвзятыми, тем более что во всем посткоммунистическом мире прошлое служит политическим инструментом, но бессмысленно оспаривать тот факт, что взгляд на войну стран, являвшихся объектами чужой политики, просто не может быть таким же, как у субъектов, эту политику творивших.
Впрочем, корни различий намного глубже. И для России, и для остальной Европы Вторая мировая война служит точкой отсчета, но по-разному.
Внимание России сосредоточено на войне как таковой. Победа над врагом, который нес угрозу существованию нации, самоценна, а дискуссия об издержках и побочных мотивах представляется не просто неуместной, но и кощунственной. В СССР дискуссии быть и не могло. Новая российская власть ищет нечто, способное общество не раскалывать, а консолидировать. И в ХХ веке не обнаруживается иного предмета всеобщей гордости, кроме Победы. Отсюда и яростная «защита истории» — посягательства на официальную интерпретацию приравнены чуть ли не к подрыву государственных устоев.
В центре самоидентификации современной Европы — не сама война, а то, что за ней последовало. Катастрофы первой половины ХХ века — в значительной степени следствие самоубийственной политики ведущих западноевропейских держав, ослепленных шовинизмом, жадностью и эгоизмом. Агрессивность в одних обстоятельствах сочеталась с соглашательством в других. Раскаяние в связи с позором Мюнхена наступило быстро, а ялтинский раздел Европы надолго стал замалчиваемым синдромом. Содержанием послевоенной эпохи стало преодоление политики, которая привела Старый Свет к краху. И здесь есть два главных события. Проект европейской интеграции положил конец франко-германскому противостоянию, из которого выросли обе мировые войны. А падение железного занавеса и распад коммунистического лагеря позволили Западу смыть «грех» сделки со Сталиным в Ялте и Потсдаме.
Иными словами, в том, чем гордится Россия (отпор экзистенциальной угрозе и момент геополитического триумфа), Европа видит повод для стыда (как мы могли все это допустить?). И чем интенсивнее Москва настаивает на «неприкосновенности» трактовок, тем активнее встречное стремление к «восстановлению справедливости».
Российские эксперименты с возвращением в политический обиход Сталина дают противоположный результат даже в контексте «памяти о войне». Эта фигура не служит объединению, напротив, она вызывает бесплодные и мучительные споры. Да и вообще Великая Отечественная — при всей ее огромной значимости для судьбы страны — просто не в состоянии в одиночку нести на себе тяжесть создания новой идентичности. А чтобы найти другие опоры, нужно отказаться от догматического подхода в духе «СССР-light».
В остальной Европе все еще сложнее. Включение в дискуссию государств, некогда зажатых между тоталитарными режимами, внесло в нее две особенности. Во-первых, оценка нацизма как абсолютного зла, вытекающая из вердиктов Нюрнберга, размывается по мере того, как воздаются почести балтийским, украинским или румынским националистам, воевавшим на стороне Гитлера. Снисходительное отношение к этому со стороны Евросоюза, которое вызывает возмущение в России или в Израиле, связано с восприятием малых стран как жертв, имеющих право на некую компенсацию. Но возникающий моральный релятивизм подтачивает всю европейскую конструкцию, во многом основанную на самоощущении эталона. Из этого вытекает второе: если под сомнение ставится незыблемость идейной оценки итогов войны, то почему незыблемы другие ее итоги, например территориальные? Тем более что за последние 20 лет карта Европы и так уже изменилась, а сознание «новых европейцев» не прошло антинационалистической «санобработки», которой западноевропейцы подверглись в процессе постепенной интеграции.
Вторая мировая война до сих пор остается важным источником современной политики. Но если раньше ее уроки работали на недопущение дестабилизации Европы, то сейчас наследие войны способно оказать противоположное воздействие.
Автор — главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»