Елизавета Лихачева: «Может ли существовать город без музея?»
— Что такое музей для города? Или спрошу иначе: что такое город без музея, хотя бы одного?
— Может ли существовать город без музея? Конечно, может, как могут существовать люди без света — паршиво, правда, но могут. На мой взгляд, музей — это один из факторов повышения качества жизни. Если вы рассматриваете город для жизни, то само наличие музеев важно. А уж если город для визита, то на 100%: если нет музеев, значит, нечего смотреть. Почему все любят Италию, вообще Европу? Потому что в каждой деревне по музею. И в этих маленьких музеях могут храниться настоящие большие шедевры, как, например, в музее Унтерлинден в Кольмаре (Франция) хранится Изенгеймский алтарь, один из основных памятников позднего европейского Средневековья.
В каких городах нет музеев? Их нет в совсем маленьких деревнях, но там есть обычно какой-то древний памятник, который работает как музей, либо в городах новых, особенно построенных в сложных регионах типа Крайнего Севера, потому что там нечего музеефицировать.
Однако вот вам ситуация последних двух лет: работодатели в регионах России столкнулись с необходимостью удерживать людей на местах. Да, в том числе с помощью культурных активностей! Первые ростки такого подхода показал крошечный город Выкса [Нижегородская область], где инициировала культурные процессы Объединенная металлургическая компания (ОМК). 15 лет назад, когда они начинали, Седых [владелец ОМК Анатолий Седых] прекрасно понимал то, чего не понимали его конкуренты. И оказался провидцем: сейчас Выкса — город, в который люди едут, чтобы там остаться, а местные не хотят из него уезжать. Почему? Потому что в городе появилась настоящая большая культура, появился нормальный музей, и сейчас они построят еще один, посвященный металлургии.Теперь все в регионах хотят музей. Не буду называть конкретные точки, но запрос довольно большой.
— Получается так: пусть будет музей, не важно какой. И сам факт его наличия — это уже большой шаг вперед в городском развитии?
— Да, это уже один из факторов повышения привлекательности города: не важно, ходите ли вы в Пушкинский музей, — можете вообще ни разу там не побывать, — важно, что вы живете там, где он есть. Сам факт наличия в Москве ГМИИ имени Пушкина, Третьяковской галереи или любого другого крупного музея, Большого театра и вообще любого учреждения культуры сразу повышает статус города. Но, возвращаясь к Выксе, мы сталкиваемся еще с одной проблемой.
— Какой?
— Выкса — история старая, и там все совершенно точно будет индивидуально. А вот другие новые музеи, в других местах, скорее всего, будут типовыми. Ну сколько может архитектор сделать уникальных, ни на что не похожих проектов? И музейных проектировщиков в стране немного. Можем получить просто клоны одного проекта. И начнется — собственно, уже началась — борьба за выставки. Представить себе 10 лет назад, что Салехард, или Уфа, или Якутск захотят провести у себя выставку египетских мумий, было невозможно. А сейчас у нас на египетские мумии очередь стоит!
— А бывает так, что в городе слишком много музеев? И что с этим делать?
— Бывает такое количество музеев, которое, кажется, невозможно переварить. Я обычно привожу в пример Париж. Все знают Лувр, Орсе, Музей Родена, какой-нибудь Мармоттан-Моне, возможно, еще несколько. Люди продвинутые знают про музей Сите, про музей при Национальной мануфактуре гобеленов — музеев в Париже реально много, я могу минут 10–15 перечислять и то не все вспомню. Много это или мало? И зачем столько городу Парижу? Думаю, невозможно сделать слишком много музеев. Возможно другое, и вот это плохой путь, — когда сам город начинает музеефицироваться.
Музей — это место, где хранятся предметы, выведенные из оборота: стулья, на которых уже никто не сидит, предметы культа, которые больше не используются в отправлении этого культа, машины, которые больше не поедут, даже если теоретически их можно завести. Мы храним предметы, которые являются памятниками истории человечества. Но когда целиком город выводится из оборота, это кошмар. Можно пытаться сохранять среду, сохранять всю архитектуру, но вы должны с этим что-то делать — город должен постоянно меняться.
Если город не меняется, в конечном итоге все придет к трагедии Венеции: она постепенно превращается в город отелей, в центральной части, особенно рядом с какими-нибудь популярными местами типа площади Сан-Марко или мостом Риальто, люди больше не могут жить, это физически невозможно, и все местные уже давно расселились по окраинам. Превращение в музей под открытым небом в конечном итоге приводит к тому, что город начинает умирать как город. А содержать его как музей слишком накладно, должна же быть экономика, понимаете?
Вы спросите, часто ли повторяется судьба Венеции. Нет, слава богу, но вот из ярких российских примеров — Суздаль. Скажем, Рим — тоже город-музей, но он живой! А вот если ты приезжаешь в какой-нибудь Тимгад (в Северной Африке) или ездишь по Малой Азии, по современной Турции, там полно городов с отличной сохранностью, но они мертвые — Перге, например. Музей под открытым небом — это город, выведенный из оборота.
— Если мы говорим о состоянии российских музеев как экономических моделей, где мы сегодня находимся по шкале от 1 до 10?
— Десятки, я думаю, нет нигде. У нас четверка. Гораздо выше нас — Западная Европа, где-то на 8–9-м, и США, но США ниже Европы, потому что там в основном частные музеи. И например, ковид привел к тому, что часть из них была вынуждена избавляться от предметов, просто чтобы покрыть долги по зарплате. А наша нынешняя четверка — надо понимать, что мы поднялись из минус 100 приблизительно.
— Это мы сейчас про экономику?
— Прежде всего про экономику. Лет 30 назад, когда резко подешевели авиабилеты и вообще передвижение по миру, начинался музейный бум. Пик его пришелся на доковидные времена, когда просто невозможно было никуда попасть, ты бронировал билеты в любой музей сильно-сильно заранее. Довольно быстро выяснилось, что при такой антропогенной нагрузке на музеи стоимость содержания их только увеличивается: нужно больше сотрудников, больше вентиляции, больше света, больше уборщиков, больше всего. Путь, который избрали для себя ряд музеев Европы, а вслед за ними и кое-какие музеи России, — это физический рост, который привел к появлению музеев-монстров, в которых пытаются вывесить на стены вообще все, что у них есть. Вы Лувр за день сейчас не обойдете, скорее просто умрете там от усталости. Мне, например, гораздо ближе как раз Пушкинский, Уффици, Прадо — понятные музеи с понятной внутренней логистикой.
Музеи-монстры в какой-то момент столкнулись с необходимостью зарабатывать больше денег, потому что содержать этих чудовищ не под силу ни одному бюджету в мире. И началось рождение музейной экономики, музейного маркетинга, музейного мерча. В этом, кстати, много американских наработок, потому что там музеи вынуждены себя содержать довольно давно. Появляются советы музеев, появляются «друзья» — этого не было 30 лет назад, не было понятия «друг Лувра». Никому вообще в голову не приходило, что музей может зарабатывать деньги. И где-то с начала 1990-х годов начался процесс превращения музеев в аналоги крупных торговых центров. И мы по этому пути тоже пошли, и Китай пошел.
Музейная экономика привела к крайне любопытным инверсиям: в конечном итоге, например, выставки стали делаться в расчете на сбор денег. Стали проектироваться блокбастеры — когда при подготовке выставок сразу думают, выстрелит проект или нет. В музейное дело, в науку музейную проникло продюсерство, такое же, как в кино или музыкальной индустрии, где если не продается 10 млн пластинок в год, то не интересно.
Например, фильмы Marvel — идеально выстроенное, четко рассчитанное произведение: на 15-й минуте происходит вот это, на 17-й вот это, а за 5 минут до титров обязателен поцелуй. Ровно по такому же принципу стали делать выставки, и страшно, что теперь все от нас этого требуют. Самый популярный вопрос ко мне как к директору музея: а какие у вас будут блокбастеры?
Мы пока так не умеем, но, если вы поедете на любую популярную выставку на Западе, то заметите, что выход из музея будет через магазин. В Метрополитен-музее в Нью-Йорке восемь ресторанов, есть кинозал и детская площадка. У музеев появились свои маркетологи, фандрайзеры*, фактически мы уже говорим не о музее в традиционном понимании, а о музее-чем-то-другом. Музеи перестали быть местом, куда люди приходят, чтобы общаться с произведениями искусства, и превратились в место, куда люди приходят еще и для того, чтобы сфотографироваться на фоне произведения искусства.
— Но ведь неотъемлемая часть всего этого — спонсоры, а музеям нужны средства.
— Спонсоры и донаторы-попечители — важный фактор музейной экономики, но это далеко не одно и то же. Спонсорство — коммерческая сделка: вы нам деньги, мы вам шильдик. Тех, кто старается использовать бренд крупного музея, чтобы постоять рядом, чтобы бренд их организации был в каталоге, предостаточно. Я не знаю, как точно это работает, но очевидно, что работает.
Самый простой способ войти в приличный круг — дать денег культурной институции: все, перед тобой открываются какие-то двери. Так что появляются подразделения внутри музеев, которые занимаются поиском денег — не спонсоров, это в коммерческий отдел, а именно поиском благотворительных денег.
— Сегодня просто построить новое музейное здание?
— Непросто, и не только в финансах дело. Для того чтобы получился эффект Бильбао, нужна осмысленность — вот с этим большие проблемы: все хотят построить себе музей, мало кто понимает, что дальше с ним делать, — просто работает принцип «все побежали, и я побежал». Поэтому в Бильбао тема взлетела, а в других местах не взлетает, несмотря на то что дорогие архитекторы строят там дорогие здания. А вот, скажем, упомянутый мною Седых понимал зачем. И Андрей Молчанов [основатель группы ЛРС], который построил «ЗИЛАРТ» и музейное здание в его составе, тоже понимал, зачем он вообще в эту историю влезает.
Я сейчас скажу довольно крамольную вещь, но я думаю, что знаю, почему Музейный городок так долго строится. Потому что никто, в том числе и сам Пушкинский музей, не понимает зачем. Люди произносят одно и то же: «Нам тесно, надо показывать наши вещи, нужны новые пространства».
Я спрашиваю: «А как вы будете это показывать? Есть идеи? Как экспонаты будут стоять?» И вот сейчас мы начинаем разрабатывать экспозиционные планы.
— Поговорим подробнее о Музейном городке. Что именно началось и на каком этапе все сейчас находится?
— Если вкратце, предыдущий подрядчик больше не является подрядчиком. Стройка передана из ведения Министерства культуры в ведение Минстроя, занимается ею ППК «Единый заказчик», они выполняют функции заказчика, музей к стройке не имеет больше, слава богу, никакого отношения. Мы конечный пользователь, который имеет возможность влиять на результат, но мы больше не заказчики, через нас не проходят деньги, мы не заключаем строительные контракты и т. д. Нам обещают, что к концу 2025 года будет сдана первая очередь.
Проблема была в том, что значительную часть проектной документации пришлось переделывать. Просто в силу того, что, например, запроектированы швейцарские системы вентиляции, и если ты их меняешь (а ты их, естественно, меняешь) на российские, или китайские, или какие-то еще, то надо по новой все согласовывать. А что-то уже купили и даже привезли.
Стройка была передана ППК весной прошлого года, но приняли они ее окончательно к осени, а по-моему, даже к концу декабря. Параллельно с этим дорабатывали проекты. В конечном итоге мы нашли какие-то компромиссы. Иногда нас просят отступить от проекта, и я обычно настаиваю на участии архитекторов — считаю, что понятие «авторский надзор» никто не отменял. Но никаких кардинальных изменений проект не претерпел.
В итоге депозитарно-реставрационный центр и офисное помещение должны быть сданы в конце 2025 года, следующий этап, дом Стуловых и усадьба Голицыных, — это, скорее всего, 2026–2027 годы, и 2028 год — это бывшее Дворянское собрание, усадьба Вяземских. Насколько эти сроки будут выдержаны, мне сложно сказать, но пока работы идут довольно активно.
Как раз сегодня, когда мы с вами беседуем, коллеги из ППК подтвердили дату: конец 2025 года — первая очередь. Для нас это жизненно важно, мы же не случайно первыми сдаем не музейные пространства, не хранительские, а офисные. Весь музейный бэк-офис сидит сейчас в арендованных помещениях, за 10 лет этого сидения мы уже потратили почти миллиард рублей — аренда в центре Москве стоит недешево. Для нас первая задача — снять эту трату с музея или хотя бы минимизировать.
— Замечаете ли вы, что сейчас почти в каждом девелоперском проекте присутствует стрит-арт в том или ином виде? Это хорошо?
— И девелоперы, и все остальные вдруг неожиданно выяснили, что искусство повышает стоимость жилья, потому что искусство — это существенное улучшение качества городской среды. На самом деле рынок для застройщиков становится все более конкурентным, проектам нужны конкурентные преимущества, и искусство дает одно из таких преимуществ. У нас хорошие художники, и дальше начнется гонка за ними. Если сейчас ты можешь поставить, в принципе, «ноунейм кракозябру» в центре двора и говорить, что у тебя есть искусство, то со временем ты сможешь говорить, что это не «ноунейм кракозябра», а «кракозябра от имярек». Появятся зачатки художественного рынка, и я этому дико радуюсь. Более того, я собираюсь этим воспользоваться.
У меня есть мечта, и я ее обязательно осуществлю. Я хочу раскрасить здание Галереи искусства стран Европы и Америки [Волхонка, 14].
— Как раскрасить?
— Позвать художников и сделать из него произведение искусства. Я считаю, что оно неприглядное, но это еще полбеды. Вот я выхожу из метро, стою на светофоре и думаю: «Если бы я не была сотрудником музея и вообще не была бы искусствоведом, а просто приехала бы в город туристом, куда бы я пошла в музей?» И понимаю, что совершенно точно не пошла бы туда. А там, между прочим, висит самая известная часть нашей коллекции, не могу сказать — самая лучшая, потому что у нас вся коллекция прекрасна, но самая известная.
— Есть уже мысли, кто будет разрисовывать?
— Я думаю сейчас на эту тему. Есть идея китайца позвать.
— Какого-то конкретного китайца?
— Да, какого-то конкретного китайца. Я бы хотела сделать это частью большого проекта — пока не могу сказать какого. Но мне кажется, что это хороший ход. А почему нет? Здание — не объект культурного наследия, новодел, и оно скучное. Почему музей не может таким образом выйти за свои пределы, выплеснуть искусство из внутренних стен на внешние? Мне кажется, это круто.
*Люди, занимающиеся поиском средств, привлечением благотворителей.