В конце прошлого века в России появилась своеобразная «религия барреля». Все ключевые события общественной жизни начали объяснять через динамику цен на нефть. Цена идет вверх — власть крепнет, социальная уверенность и потребление растут, идейная закалка тоже на высоте: нам есть что сказать миру при такой цене на нефть. Снижение стоимости, напротив, рождало в обществе мрачные ожидания.
Тогда же группа экономистов выдвинула тезис о «сырьевом проклятии» России. Они полагали, что углеводороды — источник легких для страны денег; ресурсное богатство снижает мотивацию крупного бизнеса к инновационным решениям, а власти — к трансформации политической системы. Нефтяная отрасль стала ассоциироваться с набором консервативных характеристик: медленная динамика изменений, бюрократические корпоративные уклады, слабая чувствительность ко всему новому.
Эти стереотипы подхватила не только массовая среда, но и значительная часть истеблишмента. Возникла довольно странная коллизия: основа экономики страны как бы противоречила идее национального развития. Но поскольку заменить эту основу нечем, возникал неизбежный логический тупик. «И правда, проклятие какое-то, — полагали эксперты. — Что же это за страна такая, когда ее естественные блага идут ей во вред?» Противоречие между ресурсной экономикой и технологическим ростом могла бы снизить сланцевая резолюция, которая стала возможна как раз благодаря новым решениям, но еще 10 лет назад о сланцевой нефти в России говорили со скепсисом. За последние годы ситуация стала кардинально меняться.
Изменения связаны с исчерпанием старой модели описания нефтяного сектора. Часто так бывает: стереотипы живут своей жизнью, а помимо и в стороне от них формируется другая реальность. Проведенное социологическим центром «Платформа» интервьюирование 30 ведущих отраслевых экспертов, от крупных чиновников Минэнерго до руководителей нефтяных бизнесов и сотрудников профильных центров («Сколково», нефтяная академия им. Губкина и др.), демонстрирует серьезный сдвиг в восприятии отрасли.
Эксперты говорят о смене технологических периодов и переходе к этапу, который мы назвали эпохой «трудной нефти», связанной с разработкой принципиально другого типа месторождений — трудноизвлекаемых запасов. Если коротко, суть перехода состоит в том, что нефтяная отрасль, которая раньше неспешно двигалась на верхних уровнях цифровой воронки и казалась наиболее консервативной в отношении процессов изменений, под воздействием технологических вызовов как бы встряхнулась: менеджеры заговорили о цифровизации и принципиально новых решениях, в корпоративном словаре появились термины «эджайл» и «дизрапт», в кадровой политике возник запрос на современного, тонко чувствующего время менеджера.
Можно было бы свести эти внешние черты к ритуально-декоративным процедурам, которые очень часто случаются в корпоративном мире. Однако исследовательское наблюдение за рядом нефтяных структур показало, что изменения идут глубже и радикальнее, чем еще 5 лет назад. Что послужило триггером смены подходов? В первую очередь, завершился период открытий новых крупных месторождений в относительно комфортных, инфраструктурно обустроенных регионах.
Второй фактор — санкционное давление, ограничения, связанные с экспортом технологий.
Применительно к России это означает постепенное исчерпании советского наследия, констатация факта, что «второго Самотлора больше не будет». Наиболее значительные месторождения на суше, открытые в последние годы, давали компаниям прирост запасов в лучшем случае в 30 млн тонн; для сравнения, доказанные извлекаемые запасы Самотлорского месторождения, открытого в 1967 году, составили 2,7 млрд тонн. Ситуация с запасами лучше на шельфе, однако это также другой технологический уровень и принципиально другие затраты.
В школе управления «Сколково» подсчитали, что при сохранении средних показателей падения добычи на действующих месторождениях в России на уровне 3% в год к 2030 году добыча на них составит не более 300 млн тонн ежегодно (сегодня добыча в России составляет 556 млн тонн). Или еще характерные показатели. За последние 10 лет общие расходы мировой нефтяной отрасли в разведке и добыче выросли на 400%, при этом рост самой добычи составил не более 15%. Эксперты отмечают, что 4/5 расходов направлены прежде всего на поддержание существующих показателей. Добывать нефть становится все труднее. Проблема не в самих ее объемах — нефти в земле по-прежнему много, а в технологиях извлечения.
Маневр, который применяют в этих условиях российские нефтяники, состоит в постепенном смещении фокуса добычи либо в шельфовую зону, например в Арктику, где «Газпром нефть» разрабатывает Приразломное месторождение, либо в геологически сложные пласты Баженовской свиты и Ачимовских отложений. Если в Арктике ключевая сложность в первую очередь связана с тем, что российскому бизнесу приходится осваивать технологии шельфового бурения, то проблема Бажена в другом — более чем в 1000 раз снижается проницаемость нефтяных пластов по сравнению с месторождениями «классической» эпохи. Пропускная способность нефтеносных пород очень низкая, их разработка требует совершенно других подходов. Вот в этих условиях меняется вся парадигма бизнеса.
Как разворачивается цепочка изменений? Выход из зоны комфорта требует принципиально других технологий, другие технологии — иного качества человеческого капитала и другой организации процессов. К примеру, для привлечения новых кадров в сфере IT уже недостаточно прежнего стереотипа о престижности нефтегазовой отрасли. Профессионалу экстракласса интереснее уйти работать в компанию с репутацией инновационного лидера, необязательно даже в Google или «Яндекс»; возможно, в какой-то интересный стартап, и материальные стимулы далеко не всегда играют здесь решающую роль. В борьбе за кадры нефтяным компаниям приходится всерьез доказывать, что они — не динозавры уходящей эпохи, в них возможны области развития и прорывов, возможна конкуренция идей.
Проведенный нами замер отношения к нефтяной отрасли среди IT-специалистов (выборка — 700 респондентов) показал довольно оптимистичные цифры: 77% от общего числа опрошенных отмечают, что цифровое направление является приоритетом для нефтяной отрасли, 72% убеждено, что корпоративная культура нефтяных компаний открыта инновациям. Однако, глядя на «Роснефть», «Лукойл», «Газпром нефть», респонденты учитывают уже не масштаб компаний, а качество корпоративной среды, уровень внутреннего «софта»: персональных взаимодействий, репутации лидеров, атмосферы, которая должна допускать элементы венчурного подхода, право на риск, и значит — право на ошибку. Поэтому в опросе по привлекательности корпоративных брендов на рынке труда первое место оказывается за компанией, которая занимает только третье место по уровню добычи.
Вот эта особенность — качество корпоративной экосистемы — будет определять направления конкуренции в секторе. Конкуренция будет идти не за нефть, а за технологии ее добычи, а технологии будут напрямую зависеть от человеческого капитала. Те, кто выиграет в этой гонке, смогут сломать старые отраслевые стереотипы. При этом сразу стоит обратить внимание на риски этого процесса.
1. Крупная компания — сложная система из цепочек предприятий, каждое из которых формирует особый субкультурный уровень. Внутренняя среда многомерна, при всех попытках создать единую культуру. И различные уровни будут с разной степенью адаптироваться к новым процессам.
2. Риск внутренней элитарности. Создавая особые зоны развития внутри бизнеса, можно вызвать напряжение между «кастой» просвещенных технократов и как бы отстающей, не понимающей сути изменений основной частью персонала. Такое напряжение может привести к драматическим внутренним разрывам.
3. Дефицит реальных профессионалов на фоне появления на рынке массы людей, которые умеют виртуозно жонглировать терминами и делать отличные презентации, но импотентны в области реальных практик.
4. Давление отраслевых мифов, которые были описаны в начале материала.
5. Сейчас компании ищут свой путь практически в одиночку, реальный технологический обмен между ними находится на низком уровне. Корпоративная замкнутость — традиционный для российской среды феномен. Однако есть ощущение, что ряд вызовов оптимальнее преодолеть через консолидацию и обмен компетенциями. А вот механизмов такой консолидации практически нет. Неслучайно ряд экспертов предлагал создать при правительстве отраслевой центр по трудной нефти. Хорошая, продуктивная идея.