Музыка их связала. Кто и как зарабатывал на любви России к красивой мелодии
В начале 1880-х годов семья одного нижегородского мальчика — он, дед да бабка — бедствовала. И мальчишка решил стать кормильцем. Он обзавелся хорошими снастями для ловли птиц и какое-то время внимал опытным птицеловам, а потом стал в одиночку ходить на охоту почти за тридцать верст на берег Волги в Кстовский лес, где в мачтовом сосняке водились клесты и синицы-аполлоновки — длиннохвостые белые птички редкой красоты. Бабушка не верила, что из этого может выйти что-то путное, и была поражена, получив на рынке за первых птиц 40 копеек, ведь, к примеру, поломойка или прачка получали по 25 копеек за целый день тяжелого труда. Кто и зачем покупал птичек, пойманных будущим писателем Максимом Горьким?
Звезды в перьях
До изобретения в начале XX столетия средств звукозаписи услышать инструментальное исполнение или пение можно было исключительно вживую, что было доступно далеко не всем. Это объясняло высокий спрос не только на посещение концертов, но и на инструменты и ноты для многочисленных оркестров и для домашнего исполнительства. Однако музыки все равно не хватало, и одним из способов усладить слух стало содержание в неволе певчих птиц. Соловьи, канарейки и другие птахи выдавали широкий репертуар в трактирах и ресторанах. Самым дорогим певцом был соловей. Немало посетителей приходило послушать соловьиные трели. Цена за лучшие экземпляры доходила до 1200 рублей. Спрос рождал предложение — в России появились профессиональные соловьиные охотники, которые зарабатывали себе на хлеб ловлей птиц и обучением их более сложному пению. Они шли на всяческие хитрости: «Иные охотники секретно, в шляпах, приносят молодых соловьев в трактир, где есть хороший соловей; сами пьют чай или пиво, а молодые тем временем учатся». Легально обучение у лучших певцов стоило до пяти рублей в день или 25 рублей за неделю.
Один такой профессионал рассказывал Ивану Тургеневу: «Первые охотники до соловьев — купцы: тысячи рублей не жалеют. Мне Белевские купцы давали двести рублей и товарища — и лошадь была ихняя. Посылали меня к Бердичеву. Я должен был две пары представить отличных соловьев, а остальные, хоть пятьдесят пар, в мою пользу». «Соловушка» служил в России олицетворением красоты и нежности, недаром знаменитый алябьевский романс «Соловей» именно об этой птице.
Некоторое время особенно ценились курские соловьи. Охотники послушать эту чудную птицу шли и ехали со всей Москвы к трактирам в центре города, например в трактир Выгодчикова у Малого Каменного моста. Садились по двое, по трое за чайными столиками, забив весь большой зал трактира, и с замиранием сердца ожидали, когда в висевшей клетке запоет знаменитая птица. И лишь только птица начинала беспокойно бегать по жердочкам, перед тем как запеть, взоры всех слушателей обращались на клетку. «Невыразимо чудные песни оглашали всю залу... охотники млели и тряслись от восторга... Но когда кончала птица песню, страшный, беспорядочный шум поднимался в трактире, каждый от избытка чувств стучал чем-нибудь по столу, кричал одобрения или хлопал ладошами», — описывал соловьиные концерты большой любитель и знаток птичьего пения Иван Шамов.
Памятником этому увлечению стал Птичий рынок на Трубной площади в Москве, прекрасно описанный Антоном Чеховым: «На возах не сено, не капуста, не бобы, а щеглы, чижи, красавки, жаворонки, черные и серые дрозды, синицы, снегири… Щеглы по пятаку, чижи подороже, остальная же птица имеет самую неопределенную ценность... Около птиц толкутся, шлепая по грязи, гимназисты, мастеровые, молодые люди в модных пальто, любители в донельзя поношенных шапках... Юнцам и мастеровым продают самок за самцов, молодых за старых... Зато любителя не обманешь. Любитель издали видит и понимает птицу».
На Трубе продавали не только птиц, содержание их в неволе тянуло за собой немалые расходы на корм. Шамов продолжает: «Собирание муравьиных яиц во многих подмосковных селах и деревнях составляет весьма выгодный промысел, достигающий солидной цифры оборота. Каждый из собирающих в течение лета добывает яиц приблизительно до 25 пудов, продавая этот готовый товар в лавки Охотного ряда или на птичьем рынке, сначала, пока добыча не обильна, по 5 рублей за четверть меры, позднее 3 рубля 50 копеек и дальше постепенно дешевле. Большую роль играет при добывании яиц погода. Когда весна ведреная и теплая, яиц собирается много, а в холодную и ненастную погоду, препятствующую размножению насекомых, мало, и цена на них… страшно высока. Крестьяне ближайших подмосковных деревень привозят яйца в свежем виде, из отдаленных же местностей… привозят сюда в конце лета уже сухие яйца и продают большим количеством, по нескольку десятков пудов, в те же птичные лавки Охотного ряда». Продавалось там и канареечное семя, бузина, рябина, можжевеловые ягоды, а также клетки, поилки, манки, сетки и прочие орудия ловли.
Серьезным вызовом соловью, доставать и содержать которого было дорого, стала русская канарейка. Эту птичку завезли из Европы в XVIII веке. Неприхотливая и долго поющая, она полюбилась простому народу, который и стал ее основным заводчиком. Мастеровые люди Калужской губернии — в Боровске, Медыни, Полотняном Заводе, Туле, а также в селе Павлово Нижегородской губернии, занимаясь своим ремеслом, попутно выводили разные породы канареек, которые согревали пением их мастерские. Хобби постепенно превращалось в серьезное дело. Канареек обучали подражать пению русских птиц, у каждой породы был свой песенный ритм. Лучшие боровские канарейки продавались по цене от 40 до 100 рублей, как хорошая скаковая лошадь. В Полотняном Заводе разведением канареек занималось до 350 человек. В год продавалось до 7500 птиц, принося доход 23 000 рублей. Этим увлекался даже царский двор — Московское общество любителей канареек имело титул «императорское».
Певчие птицы тянули за собой схожие увлечения, например birdwatching — наблюдение за пернатыми в природе, страсть, охватившая Европу на рубеже XIX–XX веков. В свою очередь, это влекло издание множества специализированных книг, альбомов, журналов. Орнитология была модной наукой. Подражанием птичьему пению стали и популярные часы с кукушкой, изобретенные в XVIII веке и представлявшие собой механический органчик. Другой музыкальной машинкой был серинет — род шарманки, предназначенный для обучения канареек новым мелодиям. Механический соловей — мечта Г. Х. Андерсена — создан не был, но от часов с кукушкой и серинета был один шаг до появления записываемой и воспроизводящейся музыки.
Кто завел шарманку
Шарманщик со своим инструментом удовлетворял потребность в приятном звуке низов общества. Заходя во двор и крутя ручки шарманки, он наигрывал нехитрые мелодии. Сама шарманка представляла собой довольно сложный инструмент — род механического органа, мелодии воспроизводились с металлического валика. Изначально шарманная музыка была в основном зарубежная, но затем, исходя из потребностей национальной публики, начали выпускать валики с мелодиями любимых русских песен.
Шарманки, как и музыкальные шкатулки, представляли собой низший род музыкальных автоматов. Высшим же достижением были разного рода сложные инструменты, устроенные на тех же принципах, — часы-орган, оркестрион, гармониум, аристон. Изготовляли их часовые мастера, преимущественно швейцарцы и немцы. Многие из них ехали в Россию в расчете на заказы от аристократов и двора. В 90-е годы XVIII века в Петербурге работало не менее десятка специалистов по музыкальным автоматам. Самым известным среди них был Иоганн Георг Штрассер, работавший с 1770-х годов до 1815-го. Самым известным его созданием стал «Механический оркестр» — гигантское сооружение, имитировавшее игру целого оркестра. Мастер просил за него такую цену, что покупатели не находились, он был готов даже провести лотерею, на которой бы разыгрался его автомат. В итоге «Механический оркестр» купил император Александр I за 20 000 рублей плюс пожизненная пенсия Штрассеру. Спустя полтора десятка лет другие мастера — братья Шерцингеры, создали свой «оркестр», который продали за 40 000 рублей обер-камергеру Татищеву. В Москве лучшими специалистами были Блессинг и братья Бруггеры, последние изготовили около 130 механических органов.
Более скромные и дешевые оркестрионы часто устанавливались в трактирах. В 1843 году полицмейстеры обеих столиц в порыве усердия запретили «машины» в трактирах под предлогом борьбы с «развратом и буйством», что привело к кризису на рынке музыкальных автоматов. Затем автоматы ставили только в заведениях третьего разряда, самых дешевых, которым запрещалось устанавливать бильярд и иметь настоящие оркестры. Очевидец вспоминал: «Один из трактиров в Вологде под названием «Париж» славился музыкальной машиной. Меня раз повели в этот трактир послушать машину. Это было что-то ужасное. В стену было вделано что-то вроде духового органа, которое нужно было завести, а затем после предварительного шипения издавались пронзительные звуки, долженствовавшие передавать какие-то песни и танцы. Я был по малолетству просто перепуган, но посетителям это, верно, нравилось, так как трактир посещали хорошо».
Последними образцами подобного рода устройств перед появлением граммофона стали полифоны — музыкальные шкатулки с дисками вместо валиков, что позволило записывать больше мелодий, и механические пианино.
Развернись, душа
Производство музыкальных инструментов в России в промышленных масштабах началось в XIX веке с упрочением позиций европейской музыки, потребовавшей разнообразных и новых средств исполнения. И до этого времени Русь знала различные инструменты — гусли, жалейку и т. п., но они изготовлялись для собственного потребления, и значимой торговли ими не было. Исключением были исконные промыслы глиняных свистулек — филимоновская, каргопольская, дымковская, абашевская и т. п. игрушки. Их производство было привязано к месторождениям особо ценных пород глины, а изготовлением занимались всей семьей в зимнее время, сдавая продукцию перекупщикам. Однако музыкальная ценность подобных игрушек была низкой, и они ценились не за звук, а за внешний вид.
Перелом произошел в середине XIX века, когда новая музыкальная и танцевальная мода потребовала соответствующих инструментов. В начале столетия в Германии была изобретена гармоника, демократизировавшая музыку и сделавшая доступным для широких слоев населения выведение сложных мелодий. Вскоре она попала и в Россию, где обрела свою вторую родину.
Примерно в 1855–1860 годах началось производство отечественных гармошек — саратовских, ливенских, вятских и т. д. Первый парень на деревне отныне тот, у кого в руках хромка или тальянка, которую он залихватски перебирает. Наряду с перечисленными крупнейшим центром гармонной индустрии становится Тула, чьи гармошки и баяны стали региональным брендом наряду с оружием, самоварами и пряниками.
Почему именно Тула оказалась в лидерах? Этому поспособствовали нескольких человек. Николай Белобородов, владелец красильной мастерской, с детства увлекался игрой на гармони. Но имевшиеся тогда экземпляры резко суживали возможности исполнения. Белобородов задумал создать инструмент, который бы их расширил. Он привлек к работе гармонного мастера Леонтия Чулкова, и вместе они в 1878-м создали первую гармонику с полным хроматическим звукорядом, которая позволяла играть практически любые произведения. Для популяризации своего изобретения Белобородов учредил оркестр из рабочих-любителей, причем игравших по нотным записям, — уникальное явление для того времени. Его преемником на посту дирижера оркестра и одновременно конструктора гармоник стал другой туляк — Владимир Хегстрем.
От гармони Белобородова — Хегстрема оставался уже один шаг до баяна, ее улучшенной версии. История возникновения баяна — это маркетинговая история, связанная с названием. Требовалось найти привлекательное и легко запоминающееся имя для нового инструмента. Как раз тогда, на рубеже XIX–XX веков, в моду входило все древнерусское, детей стали называть Вадимами, Игорями, Олегами. О «вещем Бояне» имелось лишь одно-единственное упоминание в «Слове о полку Игореве», но этого было достаточно, чтобы имя певца стало легендарным и популярным. «Баяном» (через «а») назвали даже крейсер. Неудивительно, что производители хроматических гармоней независимо друг от друга стали использовать это имя для продвижения своей продукции. Окончательно название «баян» закрепилось за инструментом, созданным мастером Павлом Стерлиговым при участии известного баяниста Якова Орланского-Титаренко.
Однако в Туле проживали не только изобретатели и популяризаторы. Без энергичных предпринимателей широкое производство наладить было невозможно. Первыми шаг от кустарного изготовления к массовому фабричному сделали братья Николай и Василий Киселевы. Простые рабочие Тульского оружейного завода, они, как и многие другие, в свободное время занимались изготовлением гармошек. На их продукцию обратил внимание московский купец, владелец магазина музыкальных товаров Петр Ватутин. Он в 1886-м заключил с братьями сделку, профинансировав их дело. Киселевы в обмен на поставки Ватутину гармоней получили от него сумму, достаточную для постройки собственной фабрики, которая в итоге стала крупнейшей в России. Киселевские гармони и баяны считались лучшими в России, их часто вывозили на международные выставки, где они получали медали и почетные дипломы (тут помогли связи Ватутина в музыкальных кругах). Инструменты постоянно модернизировались и совершенствовались.
Но если гармошку можно считать недавним изобретением, то тогда же, в конце XIX века, одновременно с возрождением моды на фольклор произошло второе рождение уже давно известных инструментов — балалаек, домр, гуслей. Это связано с именами трех человек — великого балалаечника и основателя Великорусского оркестра Василия Андреева, композитора Петра Фомина и мастера Семена Налимова. Выходец из купеческой семьи, Андреев с раннего возраста увлекся игрой на народных инструментах и их совершенствованием. Будучи прирожденным лидером, он сплотил вокруг себя коллектив единомышленников. Андреев не только ввел в моду русский фольклор, показав себя талантливым промоутером, но и предпринял реформу музыкальных инструментов, после которой балалайки, гусли и домры обрели новое звучание и выразительность. Как писали современники, «после концертов оркестра Андреева в 1888 году увлечение этими инструментами (особенно балалайками) приняло широкие размеры. Их стали производить в большом количестве, стали издавать для них школы и ноты».
Исполнителем его замыслов стал простой крестьянин-коми, прозванный «русским Страдивари балалайки», — Семен Налимов, гениальный краснодеревщик. Андреев поселил его у себя в имении Марьино и оборудовал ему мастерскую, в которой тот создал три сотни инструментов. На продажу шли только те, которые Андреев выбраковывал. На рынке их цена достигала 300 рублей при обычной цене концертной балалайки в 15–20 рублей. Одобренные же получали этикетку, подписанную им от руки, и использовались музыкантами его оркестра. Для дизайна балалаек привлекался знаменитый художник Иван Билибин. Другие производители ориентировались на стандарты Андреева — Налимова.
Важным вкладом России в мировую музыкальную культуру стало создание гитары-семиструнки, которая на протяжении более столетия была ведущим инструментом в своем роде. Ее делали сотни мастерских. Спрос был очень высок — в 1914 году в России было продано 580 000 щипковых инструментов.
Даже благородные инструменты фортепиано и скрипка производились в Российской империи. Изготовление фортепиано с самого начала сосредоточили в своих руках немецкие мастера, переехавшие в Россию, — Шредер, Дидерихс, Мюльбах, Ратке и многие другие. В конце XIX века только в Санкт-Петербурге насчитывалось 60 фортепианных фабрик, благо спрос на них возрастал с развитием домашнего музицирования в семьях стремительно увеличившегося среднего класса.
Самым известным из мастеров был Якоб Беккер, который в 1841 году открыл в Санкт-Петербурге фабрику, задавшую высокие стандарты производства фортепиано. Само название «Беккер» стало нарицательным в музыкальном мире подобно «Бехштейну», «Стейнвею» или «Эрару». Фирма носила звание поставщика российского и австрийского императорских дворов. В начале 1870-х годов Беккер продал свое дело и вернулся в Германию, но из-за раскрученности марки новые владельцы оставили прежнее название. Ежедневно на фабрике выпускалось три рояля, не считая пианино.
Другим известным немцем на поприще музыкальной индустрии в России был Юлий Циммерман, который от торговли инструментами перешел к их изготовлению, специализируясь на скрипках, мандолинах, флейтах, кларнетах и прочих духовых. Он открыл производственные филиалы в Москве и Риге. И за 10 лет в России заработал такой капитал, что смог инвестировать в создание в Германии целого музыкального холдинга, включавшего в себя всемирно известное нотное издательство и несколько фабрик инструментов, в том числе фортепиано. При этом Циммерман не порывал связей с Россией, продолжая там производственную деятельность и покупая права на издание сочинений русских композиторов.
Первая мировая война с ее реквизицией германского капитала и революция означали обрыв процветавшего бизнеса. Но созданная до революции индустрия музыкальных инструментов не пропала и составила основу советской. Фабрика Беккера стала «Красным Октябрем», Циммермана — Ленинградским заводом духовых инструментов. Но качество уже не поднималось до прежних высот.