Большие надежды. От гламура к триаде «Православие — самодержавие — доходность»
В 2006 году на Лондонском экономическом форуме я сформулировал парадоксальный, как кажется теперь, слоган: «Роскошь (в апокрифах — гламур) как национальная идея России». Он угодил тогда в передовицы и «Коммерсанта», и «Новой газеты». Как отмечала пресса, зал, в котором проходила наша сессия, был рассчитан на 200 человек и оказался забит под завязку. Для сравнения: проходившая там же накануне серьезная панель, посвященная предстоящему саммиту «большой восьмерки» в Санкт-Петербурге, едва собрала 100 человек.
Нет больше ни правых, ни левых, говорил я тогда. Есть виннеры и лузеры. Соответственно, демонстративное потребление стало свидетельством жизненной состоятельности, успеха — это логично для общества, которое было буквально гальванизировано высокими ценами на нефть, низкими налогами, решительными реформами первых лет правления Путина. Тот, кто успел вскочить в стремительно несущуюся птицу-тройку, не мучил себя более проклятыми вопросами. Его пьянила скорость и лихость новой жизни.
Русский богатый класс был тогда очень молод — люди 30–35–40 лет становились миллионерами и миллиардерами. Наши еще недавно синие по-преимуществу воротнички враз стали золотыми.
На ярко освещенной сцене социальной жизни уже почти не осталось прежних звезд — легендарных советских актеров и спортсменов, бескомпромиссных журналистов 1980–1990-х, ученых, по совместительству проповедников. Зато появились новые персонажи. Роскошные куртизанки, менеджеры «Газпрома», сутенеры, фитнес-тренеры, известные стилисты, визажисты, фотографы, наконец, «штаны» — мужчины, выгуливающие чьих-то жен.
Все, кто не умел соответствовать высоким стандартам красоты и гламура, перестали вызывать хоть какой-то интерес общества. Свитер в катышках и дешевые украшения стали признаком жизненной неудачи, сродни стыдной болезни. Красота, небанальность наряда и эксцентричность поведения гарантировали быстрый и оглушительный успех. Это время Нади Сказки — удивительно говорящий псевдоним. Абсолютный пик ее светской карьеры случился в клубе «Биллионер» на Сардинии, когда она подошла к Стефано Габбана, разорвала блузку, гордо выпятила грудь и властно приказала: «Целуй!» Тогда об этом могла еще писать газета «Коммерсантъ».
Потребление стало страстью и болезнью. Бутик и мегамолл — каждый на своем уровне — сделались средоточием общественной жизни. Первый визит Дольче & Габбана в Москву, который организовывал я, был сродни государственному. Профессия «дизайнер» становилась моднейшей, в особенности для прекрасной половины состоятельного человечества. Когда-то, в конце 1980-х, мужья и отцы варили джинсы и зарабатывали свои первые капиталы. Теперь их женщины охотно эти капиталы тратили на новую профессию, они соответствовали актуальному паттерну: я работаю над коллекцией, у меня показ, будет Сьюзи Менкес, я открываю корнер в ЦУМе, приходите на коктейль. И мы все приходили. И кремлевские приходили, и белодомовские.
Это была эпоха, когда Путин позиционировал себя как CEO глобальной корпорации ООО «Россия», в которой всяк мог заработать, а наиболее оборотистые рассчитывали на бонусы и опционы. Кремль обрел ореол сказочной крепости русского гламура. Именно тогда Пелевин написал свой рассказ «Один Vogue» — так он назвал единицу измерения гламурности. И наибольшую концентрацию «вогов» он наблюдал там, за кирпичной стеной.
Правда, уже тогда стала ощущаться усталость. Она проявлялась по-разному. Кто-то уходил в дауншифтинг. Кто-то стал искать новых смыслов в соответствии с пирамидой Маслоу — удовлетворение базовых потребностей неизбежно приводит к постановке новых альтруистических задач. Жить для себя стало скучно и обременительно для печени. Не забывайте, что именно тогда, в 2006 году, Дина Корзун и Чулпан Хаматова, которые некогда поразительно точно сыграли героинь новой гламурной Москвы — роскошных содержанок, основали свой знаменитый благотворительный фонд «Подари жизнь».
Других поиски новых смыслов привели в современное искусство. Дарья Жукова и Роман Абрамович — важный, но далеко не единственный пример. Третьих — в критику нравов и общественную рефлексию. Кто мы, куда идем? Вторая половина нулевых — время, когда и власть, и общество начинают искать опору в чем-то более сущностном, чем блестящее потребление. Симптоматичен успех романа Сергея Минаева «Духless. Повесть о ненастоящем человеке», который по итогам 2006 года стал одним из самых продаваемых в СНГ.
Читать также: Рейтинг благотворительных фондов миллиардеров, в работе которых участвуют их родственницы
Вопрос «Зачем всё?» стал звучать все чаще. И ответы на него появлялись самые разные: жить для других, поощрять таланты, помогать бедным, бороться за справедливость. Или, напротив, жить только для себя, наконец-то, как дауншифтер, отделив суету света от бытия своего уникального духа и тела.
Власть, очевидно, предпочла искать идеологическую опору не в успехе — категории индивидуальной, а в надличностных ценностях — нация, Бог, победа. Так стала формироваться новая идеологическая триада, которую я бы назвал «Православие — самодержавие — доходность». Думаю, подспудным было желание правящей элиты затормозить социальные лифты, зафиксировать статус-кво и перейти от открытого акционерного общества «Россия» к закрытому — от ООО к ЗАО, когда главным конкурентным преимуществом является близость к сюзерену и наличие административного ресурса.
Кризис 2009 года только ускорил мутацию общества от гламура к эпохе, которую принято называть «новой искренностью» или «новой скромностью», хотя описать ее одним словом сложнее. Чрезмерное потребление стало осуждаться, коктейли в бутиках вышли из моды, в светской жизни стали доминировать квартирники, на сцену вернулись герои прошлого — мэтры, писатели, куда-то пропали лахудры и «штаны», женщины стали появляться в гордом одиночестве или с любовниками и новыми мужьями, наконец, сама Ксения Собчак, вообще-то девушка из интеллигентной семьи, проделала стремительный путь от светской львицы к героине протеста. Общественные сюжеты, будь то Крым, борьба с коррупцией или благотворительность, стали доминировать в сознании влиятельных людей.
Главный номер года, в котором мы публикуем рейтинг богатейших россиян, — мозаичный портрет этой обновившейся России, которая, кажется, стала взрослее, мудрее, сдержаннее и в то же время не чужда «больших надежд», как сказал бы Чарльз Диккенс. Скорый перезапуск политического цикла, адаптация экономики к посткрымским реалиям, точки роста — многое питает нынешнюю ажитацию. В конце концов именно надежда — единственное благо, которым самые богатые россияне, кажется, еще не пресытились.