Предыдущая статья цикла о политических нарциссах выявила сильный эффект: болезненное обожание себя и себя-в-других распространяется не только на непомерно раздутую Самость или на другое «важное близкое» из социального пространства – на идеализируемые личности, группы, этносы, общности, институты и пр., но и на восторженное переживание самого времени: великого прошлого, блестящего настоящего и ослепительно светлого будущего. Это тоже переносы, но особого рода; в них даже безнадежно закомплексованные ничтожества ощущают себя героями грандиозной истории, всемогущественной современности и умопомрачительных планов, ведущих к новым победам и свершениям. Чем ненадежнее самооценка и рискованнее честный взгляд на свои мелкие достоинства, тем с большим воодушевлением нарциссически инвестированная личность видит себя победительницей во всех отечественных войнах, соучастницей былых, текущих и грядущих завоеваний страны, «хранительницей ея неизбывной Славы и Веры». Но в большой политике это вопрос меры. События 26 марта показали, что эта эпидемия имеет куда более ограниченный ареал, чем казалось еще вчера.
У всех нас было детство
Это упоение присвоенным чужим великолепием владеет всей полнотой длящегося времени, однако именно прошлое обычно играет здесь доминирующую роль. Особенно это заметно в рецидивах нашей традиции почитания былого. Здесь даже самый мелкотравчатый нарцисс способен на реконструкцию себя в роли последнего оплота отечественной Истории – например, защитника защитников Отечества от архивных крыс и конченых мразей, коим во веки веков гореть в аду в котле с иностранными агентами за покушение на святые мифы в особо извращенной (документарной) форме.
Теории психопатологии и психоанализа склонны видеть истоки нарциссических расстройств в истории детства; при этом конкурируют два подхода: либо взрослеющий нарцисс пытается удержать утрачиваемое детское нарциссическое блаженство – либо же он, наоборот, компенсирует взрослым нарциссизмом детские травмы, связанные с обесцениванием, дефицитом признания и защиты на ранних (доэдиповых) стадиях развития. Понятно, что в реальности возможны оба случая, однако в теории остается полемика о пропорциях и приоритетах: чего больше и что важнее – удержать утраченный рай или же компенсировать пережитый ад?
Ранее мы показали, что становление (политическое детство) постсоветского человека, социума и режима проходило в ситуации крайнего обесценивания и беззащитности – в атмосфере идеологических и политических издевательств, разрушительной критики и самоуничижения (см. статью «Трудное детство»). Так, в частности, прошла почти вся, как выражался выдающийся философ и социолог Борис Грушин, «эпоха Ельцина». Решившись на болезненные операции, власть не озадачилась ни анестезией, ни самотерапией и терапией для общества, в то время как практически все наблюдатели и претенденты буквально рвали режим на части, растравляли раны и сыпали на них соль толстыми пачками. Уже одно это готовило идеальную почву для нарциссических расстройств в психике ненавидимых «элит» и затравленной, опущенной толпы. Что потом и сошлось в резонансе ущемленной гордыни якобы воспрянувшей нации, слившейся в восторге вставания с колен в близких контактах вождя с вершителями судеб мира.
Однако для политической психиатрии, теории идеологии, пропаганды и пр. не менее значимым может быть и нечто прямо противоположное: ни с чем не соразмерная и совершенно беспардонная идеализация прошлого – не этого близкого и травмирующего, но другого – большого, славного и величественного.
Если воспользоваться вышеописанным приемом наблюдения живой фактуры через теоретическую психопатологию и психоанализ, то окажется, что для понимания нашей ситуации в теории уже существуют готовые, отлитые формулы – достаточно точные, хотя и сложноватые для чтения «с листа». Не так давно кто-то проницательный заметил, что режим (в том числе вождь) и масса занимаются у нас взаимной, встречной терапией: работая психотерапевтами друг для друга, они обмениваются симметричной компенсацией комплексов.
В сознание инфантильного обывателя методично внедряют миф о якобы существовавшем тотальном совершенстве бытия в гармонической связи с «родительским» началом власти (патриархальной политикой и историей), которое оказалось нарушено, что, собственно, и вызывает болезненное чувство утраченного рая – объекта архаической идеализации. Таким образом, взрослых людей всеми средствами обработки сознания вынуждают впасть в детство и даже младенчество, а затем внушают искусственно сконструированные «воспоминания» о вековом счастье защищённости под крылом единокровного, заботливого государства. Идеализированное родительское «лоно истории» рядом нехитрых приёмов отождествляется в сознании инфантильного нарцисса с ныне действующим политическим руководством, в котором теперь сосредоточены все нарциссическое блаженство и виртуальная сила. Потенциально разделённый с этим идеализированным объектом отеческой (материнской) власти, политический ребёнок «чувствует себя опустошенным и беспомощным, а потому пытается сохранить с ним неразрывное единство». Отсюда все эти безумные проценты от 84 до 146, вплоть до «не будет Путина, не будет и России» – карикатуры на прощание с отцом народов весной 1953 года под вой стукачей, партийцев, клаксонов и гудков.
Как отмечалось выше, в этой схеме нарцисс отрабатывает переживания неполноценности за счёт идеализации былого как своего рода виртуального предка (родительское имаго). В какой-то момент эта идеализация становится навязчивой, агрессивной, беспринципной и вовсе бессовестной. В соединении с концепцией ресентимента, мы и получаем одно из опаснейших явлений из области политических расстройств – «нарциссизм рессентиментальный». Виктимность и нарциссизм связаны. Чем униженнее жертва, особенно в латентный (доэдипов) период нового развития, тем естественнее для неё в дальнейшем агрессивное самолюбование и фантомное самоутверждение за счёт грубого унижения других. Формула проста: я совершенен в той мере, в какой другие порочны и ничтожны. Отсюда Хохляндия, Пиндостан, Гейропа и либерасты... Михаил Задорнов на этом играет самым бесстыдным образом – и неизменно выигрывает в среде вдруг ни с того, ни с сего возгордившихся собой великороссов! Счастье злого, забитого ребёнка, терзающего котёнка.
Если нарциссизм неполноценности ищет и находит выход в идеализации истории, как в идеализации родительского начала в архаических, доэдиповых организациях психики, свойственных ребёнку примерно до полугода, то этот «возрастной ценз» применительно к политике надо воспринимать буквально и со всей серьезностью: именно на таком крайне примитивном и архаическом этапе развития находится психика нашей крайне инфантильной пропаганды и заведённой ею массы. Плюс работа идеологии уровня дошкольного и детского возраста, адаптированная для взрослых и взрослым населением со вкусом употребляемая.
Этот культ прошлого в полуразрушенной, несущейся под откос стране по-своему понятен: приходится гордиться историей, если в таком объёме и качестве больше гордиться нечем. В целом нечем безоговорочно гордиться в настоящем, все же существенно амбивалентном даже для почитателей гения нацлидера, и тем более нечем гордиться в будущем, лишенном хоть какой-то внятной идеи самоизменения и обустройства страны в новом мире.
Нарциссическая обработка истории как условного образца – объекта детской идеализации не допускает тёмных и белых пятен, а тем более критики, не говоря о разоблачениях. Даже для взрослых такая критика не просто оскорбление, а разрушение защиты, не только кощунство в отношении чего-то сверхценного, а обрушение идеального мира самого нарцисса. Отсюда вся мощнейшая энергетика многократно описанных в психиатрии истерических всплесков «нарциссического гнева» и «нарциссической ярости» (о чем специально и подробнее у следующих текстах).
Здесь же важно подчеркнуть, что это нарцисс, вопреки известной театральной модели, любящий не историю в себе, а себя в истории, причём даже не в истории как таковой, а в её безжалостно идеализированном макете. Мы сейчас не обсуждаем циничное использование этих состояний недобросовестными политиками – здесь важно, что реконструировать обратный перенос идеализации на себя можно и в поведении вполне искреннего, честно отклоняющегося от условной нормы нарцисса. Этот нюанс важен как для терапии, так и для прогноза. Здесь любовь к собственному Я сильнее и глубже любви к объекту переноса. Не случайно нарциссизм с переносом на историю так органично сочетается с пошлой графоманией: убогие функционеры вдруг открывают в себе якобы одарённых публицистов и начинают пугать читателей откровенно непрофессиональными, малограмотными, запрещёнными буквализмами (в которых панфиловцы... «доходят до Берлина», «берут Рейхстаг» и пр.).
Отсюда же скрытая перспектива измены и предательства – или подозрительно лёгкого, безболезненного «излечения» режима и его тягловых идеологов от прежней нарциссического зависимости. При заметной перемене ветра дальновидные бойцы нынешнего идеологического фронта тут же перейдут в стан критиков мрачных и особо бесперспективных отечественных традиций и прежде всего тех из них, которые, собственно, и породили сейчас в России рецидив путинизма. Как ни парадоксально, эти «расстройства» в политике даже в тяжёлых фазах нередко лучше лечатся не терапевтической эмпатией, а душем Шарко в версии для вытрезвителей.
Отдельная порода – нарциссически заряженные «патриоты», которым, строго говоря, плевать на Родину, и которые, если завтра в поход, первыми оставят Отечество в опасности. Такие обычно отсиживаются в тыловых спецотделах и подразделениях пропаганды. Поэтому часто не разобрать, что именно защищают борцы с «переписыванием истории»: легендарных солдат или же ушлого корреспондента «Красной звезды» и право его нынешних преемников на вольное легендирование исторической реальности «в интересах России». Когда «борьба с фальсификациями» на деле оборачивается защитой своих, полезных фальсификаций, становится понятным, что дело здесь даже не только в борьбе за контроль над прошлым, но и «защита защиты» – политическая защита защиты психологической, построенной на удержании неприкосновенного запаса грандиозной Самости.
Эта оборона «совершенства» должна быть тотальной и круговой. Любая брешь в ней – сродни тому, что называется «взять в аренду один километр государственной границы». Поэтому восстанавливаются последние пробелы в пантеоне, тем более скандальные, что речь идёт об идеализации не просто отдельных фигур княжеского и царского рода, но всех составляющих объемлющего героического мифа, какие бы зверства и потворствования за такими деятелями ни числились. И наоборот, любая пробоина в этой стене самозащиты, усиленной «панцирем характера», воспринимается как вражеский прорыв, как удар в самое живое и болезненное.
Дополнительные сложности создает здесь усиливающая инверсия: если нечем гордиться, кроме идеализированной истории, то сама идеализация истории заполняет идеологию, пропаганду и сознание, вытесняя реальные проблемы настоящего и будущего. Зацикленный на идеальном «родительском» имаго, нарциссический субъект впадает в ещё больший инфантилизм и в итоге, попросту говоря, «не может без мамы». Это состояние полезно в интересах рейтингов и голосований, но катастрофично с точки зрения реального производства материальных и духовных ценностей, а значит и будущего страны. Ещё один аспект сопряжённой со злокачественным нарциссизмом тяги к смерти.
Но сейчас, в частности в событиях 26 марта, происшедших во многих городах страны, приходится наблюдать двойственный процесс. С одной стороны, мы видим выход первого по-настоящему непоротого поколения, свободного от ряда комплексов, а тем самым и от парализующей привязки к «родительскому имаго» власти. С другой стороны, в ближайшее время у болельщиков, наблюдателей и аналитиков будет возможность выяснить, в какой мере этот застарелый, болезненный нарциссизм власти не даст ей скорректировать курс «под давлением», учитывая неизжитые комплексы и дворовые понты пацанской грандиозности. Приходится оторваться от спасительной истории и вновь разбираться с неприятным настоящим. Ситуация складывается во многом новая, и это достойно отдельного анализа.