Как видно из статей данного цикла, не только в быту, но и в профессиональной психопатологии нарциссизм чаще связывают с нездоровой влюбленностью субъекта в самое себя. Синдром так и называется: НРЛ (нарциссическое расстройство личности). Когда говорят о нарциссизме в политике, обычно также имеют в виду мании грандиозности и всемогущественности, свойственные фиксированным на себе индивидам-харизматикам — выдающимся деятелям, вождям, суверенам, диктаторам, деспотам, тиранам, автократам, национальным лидерам и нацистским фюрерам. Даже когда речь идет о нарциссизме больших политических организованностей — режимов и их самоотражений в идеологии, пропаганде, «аналитике» и карго-«науке», исследуются, прежде всего, эффекты нездорового самообожания — от выраженных проблем с самокритикой до банального бреда величия. Однако в политике и социуме еще более, чем в личностных расстройствах, значимы проекции нарциссического влечения на другие объекты, с которыми нарцисс вступает в сложные отношения самоидентификации и любви-к-себе-в-них. Здесь открывается целая сеть нарциссических контуров во взаимоотношениях вождя и массы, режима и его апологетов, идеологий и их адептов.
Объекты и типы переноса
Политический нарциссизм в ряде отношений может модифицировать классику психоанализа и расходиться со стандартными моделями, распространенными в обычной, «человеческой» психопатологии. Когда речь идет о больших общностях, например о нарциссических склонностях и расстройствах массы, особенно часто приходится иметь дело с трансляцией самообожания на внешние объекты, с которыми толпа себя отождествляет, подобно коллективному индивиду (Я-объекты).
Такого рода психологические защиты коллективного нарцисса, как правило, вытесняются и камуфлируются, а потому для их анализа требуются специальные усилия и техники. Но дело того стоит: типичный, а то и резко злокачественный нарцисс вдруг обнаруживается в закомплексованном скромняге, фиксированном, казалось бы, вовсе не на себе, а исключительно на величии этноса, государства, режима, на подозрительной по ориентации любви к верховному начальству и в особенности к «лидерам» политического руководства. Объектами такого переноса могут быть не только личности и целые институты (например, партия или армия), но и сами формы времени: прошлое, настоящее и будущее горячо любимой страны. В таких случаях идеологизированные версии национальной истории или политической футурологии оказываются благодатным материалом для аналитической эмпатии — понимания нарциссических фантазий, инвестируемых в закомплексованную массу, консолидирующих и мобилизующих ее клиническим отрывом от реальности.
В таких случаях в исследовательском плане (с позиции аналитика) мы имеем дело со своего рода обратным переносом, когда не забота о себе и не переживания своих комплексов распространяются на объекты харизматической идеализации (как в жизни), а наоборот, когда в структуре объекта обожания обнаруживается скрытый нарциссизм самого обожателя, например, в форме «причастной гордыни». В этой схеме прямые и обратные, первичные и вторичные переносы могут образовывать замкнутые многократно или даже непрерывно повторяющиеся циклы.
Перенос как таковой активно исследуется в психологии со времен Фрейда (в том числе так называемые неврозы переноса — истерический невроз и невроз навязчивых состояний) и Адлера, делавшего акцент на связи с комплексом неполноценности и социальными интересами. Однако нарциссический перенос — отдельная тема, а применительно к политическому нарциссизму и вовсе приходится пользоваться этим понятием в существенно более широких и разнообразных смыслах, нежели в психопатологии личности и обычном психоанализе (там особенно активно исследуются ситуации, возникающие в ходе самого анализа и распространяющие «идеализирующий» и «зеркальный» перенос на аналитика).
Самые простые и знакомые ситуации нарциссического переноса известны всем по жизни. Человека явно несет по линии Я-грандиозности и имитационной всемогущественности, при этом он сам подчеркнуто скромен и даже играет в самоуничижение, но терзает окружающих требованием восторженного признания необыкновенных достоинств объектов, с которыми он идентифицирован, например его необыкновенно одаренных детей или небывало выдающихся родителей, как правило, ушедших. В теории и психоаналитической практике чаще речь идет о родительском и прежде всего материнском архаическом переносе. В более широком смысле в таких случаях говорят о нарциссической идеализации «важных близких». В политическом нарциссизме этот родственный, семейный акцент стерт либо служит готовой формой переноса на Я-объекты несколько иного типа, например связанного с харизматикой или патернализмом, когда в качестве родной матери выступает отец нации.
Кроме того, обычный перенос, как правило, приписывает объектам свойства, которыми они не обладают, тогда как нарцисс может переносить на объект не сами качества (они там могут быть в действительности), а именно отношение — само свое избыточное самолюбование.
Таким образом, фиксация нарцисса именно на себе далеко не абсолютна, а нередко представляется буквально вывернутой наизнанку. Типичное проявление нарциссического переноса: родительское бахвальство, когда детей вместе с их «достижениями» предъявляют как свидетельство собственной незаурядности и теряют к ним интерес сразу после демонстрации талантов (стих прочел — с табуретки долой, из сердца вон). В таких случаях бывает трудно различить, когда в ребенке усиленно развивают таланты ради него самого и его собственного будущего, а когда жестоко «развиваемое» чадо становится заложником явного или скрытого нарциссизма родителей (аналог мании «безжалостного самосовершенствования» у обычного нарцисса). Отсюда серьезные патологии: «Развитию нарциссического расстройства способствует также наличие обесценивающих, депрессивных или эмоционально нечувствительных «важных близких» [...] или использование ребенка и его успехов в качестве достижения собственных тщеславных целей (ребенок как нарциссическое расширение)». Мысль банальна, но оборот «ребенок как расширение» стоит цитаты.
Схожая, но иначе ориентированная ситуация из живой практики –— случай с пациенткой N: фигурантка каждый раз с таким затяжным и надрывным пафосом вещает гостям о божественных качествах своих покойных родителей, и без того всем известных и всеми любимых, что в паузе общей неловкости приглашенные невольно задумываются о тяжелых комплексах самой героини, причем делают они это без каких-либо техник психоанализа и знаний в области патопсихологии. Навязчивая подача фрустрированным нарциссом себя не прямо, а в качестве отпрыска необыкновенных предков может быть достаточно утомительной, чтобы смутить даже вполне отвязную, хорошо приподнятую компанию.
В политическом нарциссизме таким «нарциссическим расширением» может быть что угодно; при этом объекты переноса бывают самыми разными по типологии. Не надо специальной подготовки и особой фантазии, чтобы представить себе, как какой-нибудь мелкотравчатый нарциссик заходится в самообожании, транслируя свойства великолепия, грандиозности и всемогущества объектам своей компенсаторной самоидентификации — нациям, странам, вождям, лидерам, идеологам, духовным, интеллектуальным и моральным авторитетам и т. д., вплоть до микрохаризмы местного начальства и слегка неординарных знакомых. Типичный обходной маневр риторики, но и самой психики: превознося нечто, млеть от обожания себя и переживания собственной значимости в причастности к чужому, но «присвоенному» великолепию. Сплошь и рядом националисты обожают не столько нацию, сколько себя как ее песчинку, империалисты — не столько империю, сколько свой собственный бытовой, диванный империализм, монархисты — не династию, а свою духовную связь с царственным величием, этатисты — не столько государство, высасывающее из них же последние соки, сколько свое сугубо личное благородное, самоотверженное государственничество.
Тот самый случай, когда нарцисс, якобы следуя завету «ибо всякій, возвышающій самъ себя, униженъ будетъ, а унижающій себя, возвысится», попадает в обратную по смыслу расхожую схему: «самоуничижение паче гордости» (когда речь идет о самоуничижении напускном и неискреннем). Или, как сказал сатана из «Адвоката дьявола»: «Определенно, тщеславие — мой самый любимый из грехов».
Избирательные векторы нарциссического переноса
В нынешней российской ситуации особенно существенно, кто и что именно — какие фигуранты и области политики становятся объектами нарциссической идеализации, выступая в роли «важных близких». Точнее, даже наоборот: здесь важнее, что не попадает в эти категории, хотя, казалось бы, должно там быть по определению.
Первым, кто приходит в голову в разговоре о нарциссическом переносе–расширении, должен был бы быть национальный лидер — во всем своем сугубо личном великолепии, грандиозности и всемогуществе, не говоря о неотразимом обаянии, тонком юморе и реактивном остроумии, уме и здоровье, твердом характере, выносливости, ренессансном универсализме, всезнании и нечеловеческой работоспособности. К такому умозаключению ведут два обстоятельства: ненормально высокий персональный рейтинг и «совершенный» образ персонажа, сутками напролет и превосходя всякую меру рисуемый официальными и ангажированными СМИ, прежде всего телевидением.
В 2013 году в цикле статей о легальности и легитимности автор этих строк пытался показать, каким образом новая российская власть последовательно, один за другим тестирует известные из истории и политической теории варианты легитимации — и так же последовательно их проваливает. На тот момент в этот список хронических неудач вполне логично вошел и вариант харизматической легитимации: популярность лидера на глазах сдувалась, рейтинги шли вниз, а усталость от персональной рекламы вождя с демонстрацией его персональных подвигов давала о себе знать тоже не лучшим образом. Люди привыкли к стабильности социально-экономической, но уже начинали тяготиться стабильностью общественно-политической. Хлебом недокормили, но перекормили зрелищами спортивной формы и ручного управления всем.
Последние годы, а именно период посткрымской консолидации, аналитики особенно часто связывают с переходом режима к новому этапу производства легитимности, основанной на харизматической доминации. Это кажется самоочевидным, но есть нюансы.
Может показаться неожиданным, но есть подозрение, что в харизматической доминации Путина сверхпозитивное отношение к его неподражаемым качествам сугубо личного свойства значит несколько меньше, чем это выглядит в прямолинейном прочтении данных опросов. Не будем пока останавливаться и на личной симптоматике в психической организации национального лидера: это отдельная тема, и ее в нынешнем положении интереснее рассматривать, например, в параллели с симптоматикой НРЛ у Дональда Трампа (что и будет сделано в следующих публикациях). Тем более это интересно в сопоставительном анализе символической грандиозности и всемогущественности национального и глобального масштаба, наблюдаемой в обоих случаях идейного зомбирования — вплоть до возможности легкой рекомбинации: «Америка поднимается с колен!» и «Make Russia great again!».
В обычном смысле харизма означает присутствие в личности свойств, обеспечивающих преклонение, безоговорочное доверие и безусловную веру в неограниченные возможности харизматика. С этой точки зрения представляет живой и значимый интерес вопрос о том, какова доля личной харизмы национального лидера в тех восьмидесяти с лишним процентах поддержки, которые регулярно фиксируются опросами (безотносительно к качеству такого вопрошания). Здесь возможны два варианта: харизма лидера значит больше одобрения политики в целом, и, наоборот, личная харизма составляет лишь некоторую часть в общей структуре поддержки. Поскольку этого, кажется, никто специально не исследовал, остается довольствоваться гипотезами. В данном случае, как представляется, несколько больше оснований полагать, что в этой едва ли не всенародной поддержке личная харизма «весит» все же меньше, чем «политика в целом». Иначе можно было бы ограничиться заплывами к амфорам и полетами со стерхами и не ломать негативные тенденции личного рейтинга вождя Крымом и прочими военно-внешнеполитическими подвигами.
Если же вычленить нарциссическую составляющую в том числе и в переносе на «политику в целом», то здесь открывается отдельная интрига: что именно можно идеализировать в таком, мягко говоря, спорном объекте? Если в системе идеализируемых объектов произвести операцию «Россия минус Путин», что, собственно, остается из свидетельств нашей грандиозности и всемогущественности за исключением гибридных маневров военного характера? Более того, какое место в системе переносов нарциссического самообожания занимает наше славное настоящее в сравнении с великим прошлым и несомненно выдающимся будущим? Об этом в следующей публикации.