В чем суть внешнеполитического курса Путина? Он реактивный, то есть почти исключительно откликается на внешние импульсы, а не порождает собственные. В основном осторожный, хотя и обильно сдобрен жесткими заявлениями. Центральным понятием является престиж — его укрепление ценно само по себе. Путинская Россия ценит свободу рук и старается избегать обязывающих альянсов, постоянно маневрируя между Западом и Востоком. Преимущественно антизападная риторика сочетается со стремлением работать в основном с западными партнерами. Россияне ценят тот факт, что Путин восстановил национальную уверенность в себе после унижений и провалов 1990-х годов.
Однако фундамент консенсуса может начать размываться. Универсальный курс на «возрождение вообще», на укрепление престижа не отвечает всему спектру интересов, и скоро начнет формироваться запрос на адресную и расчетливую внешнюю политику, ориентированную на достижение конкретных целей. Но формулирование этих целей, вероятнее всего, уже не будет обуславливать столь же твердое единство взглядов, как раньше. Всплеск политической активности показал, что общество становится более зрелым и следование общей партийной линии его не устраивает. Изменения, вероятно, скажутся и на внешней политике.
Устраивает ли, например, российских мусульман, жителей Кавказа, Татарстана, Башкортостана курс, проводимый Москвой в отношении «арабской весны» и в особенности Сирии? Россия поддерживает режим Башара Асада, который жестко подавляет происламскую оппозицию, и это вызывает разную реакцию среди российских приверженцев ислама. Тем более что политика Москвы идет вразрез с действиями большинства арабских стран. Это новая ситуация, ведь традиционно Кремль солидаризировался с арабскими столицами, настроенными антизападно, но сейчас Запад и арабская общественность на одной стороне, а Россия — на другой.
Насколько Русская православная церковь, активность которой увеличивается, а роль в обществе растет, согласна с приоритетами внешней политики? Или ей был бы близок курс на наращивание связей с православными народами, тем более что ремни, привязывающие некоторые из них, например Грецию и Сербию, к Евросоюзу, слабеют — из-за кризиса там и упадка в самих этих странах. Примером особой позиции стало нежелание РПЦ брать под юрисдикцию церкви Абхазии и Южной Осетии, когда Россия признала эти территории независимыми государствами. Церковь, которая сама ведет борьбу с экспансией других конфессий, трепетно относится к понятию «каноническая территория». И создавать прецедент, посягая на прерогативы Грузинской православной церкви, не хочет, хотя государство не испугалось переступить через принцип территориальной целостности.
Каковы взгляды русских националистов? Их роль в политическом процессе растет по мере отдаления от распада СССР и затухания имперских инстинктов, которые заменяются ксенофобским синдромом. И их едва ли вдохновляет намерение Путина создавать Евразийский союз, ведь они настаивают на том, что надо закрыть свободный въезд в Россию жителям практически всех евразийских государств.
Компактной и влиятельной группой является военно-промышленный комплекс. С одной стороны, ВПК огорчает желание Москвы быть партнером Запада в его политике по отношению к «проблемным» странам, таким как Иран или Северная Корея. Медведева и даже Путина критикуют за следование в фарватере американской линии. Военная индустрия хотела бы расширять рынки, торгуя оружием со всеми теми, кто в силу каких-то причин вне западной орбиты. Но есть и противоположная логика — «режимы-изгои» все равно исчезают, нужны не такие проблемные рынки, кроме того, для поддержания конкурентоспособности требуется сотрудничество с производителями высокотехнологичного оборудования. Например, с Израилем. Тем более что российские Вооруженные силы преодолели советское табу и начинают закупать военную технику, произведенную в странах НАТО. Она составляет реальную конкуренцию российским производителем уже на внутреннем рынке.
В чем реальный интерес крупного инновационного бизнеса — в углубленной интеграции с ведущими странами или протекционистской политике? Наконец, чего на самом деле хотят от России ее граждане, живущие за рубежом: денег, политической поддержки, давления на страны проживания или наоборот?
Не все эти интересы, конечно, равновесны, и не все они превратятся в реальный фактор воздействия на внешнюю политику, но некоторые — наверняка. Время консенсуса и всеобщего согласия по внешнеполитическим вопросам подходит к концу. И российскому руководству придется учитывать гораздо больше мнений. Вообще по мере демократизации России ее внешняя политика будет усложняться, а предсказуемость действий — снижаться.
Отлитое в бумаге
Вечно актуальные мысли колумнистов Forbes
«Минимум для министра, живущего в Москве, не может быть $3000, это хотя бы $5000–6000. Министр должен попадать в среду верхнего среднего класса».
Ярослав Кузьминов, ректор ВШЭ. Май, 2004
«Болезненность, с которой происходит смена первого лица, характерна для авторитарных режимов. С уходом первого лица, которое страхом или авторитетом поддерживало баланс, пересмотр договоренностей и прав неизбежен, и это останавливает рост и отбрасывает страну назад».
Вадим Волков, профессор Европейского университета Санкт-Петербурга. Октябрь, 2007
«Кризис не спасает. Если дела обстоят плохо во всей отрасли — а именно такую картину мы наблюдаем в ритейле или девелоперском бизнесе, — то конкурентам не до приобретений… Активы достанутся неэффективным собственникам».
Сергей Гуриев, ректор РЭШ. Октябрь, 2008
«Приватизировать «Газпром», отделить его от государства непросто и сегодня… Если России важно сохранить монополию внешней торговли, можно создать независимую от производителей и транспортников компанию, занимающуюся только торговлей на внешних рынках и закупающую газ у производителей…»
Сергей Вакуленко, консультант HIS CERA. Март, 2010