Города без концепций

Крупные города — основа прогресса любой страны, и именно они сталкиваются сегодня в России с совершенно новыми, еще не осознанными проблемами. Постиндустриальное развитие в условиях дефицита кадров — вот к чему придется адаптироваться мегаполисам, считает сотрудник Института географии РАН Ольга Вендина, ведущий специалист в области городской среды, автор исследований «Москва этническая», «Мигранты в Москве. Грозит ли российской столице этническая сегрегация?» и других.

— Часто можно услышать мнение, что в основе развития крупных городов России должна лежать конкуренция. Живем-то в рыночную эпоху…

— Да, такой подход распространен. Город как экономический субъект конкурирует с другими субъектами за право размещать у себя наиболее эффективные и передовые производства, концентрировать капитал, идеи и т. д. Несмотря на рыночный пафос и инновационную риторику, это продолжение нашей стародавней традиции собирания всех возможностей «в кулак» и мобилизации ресурсов. Залогом успеха считаются три кита: монополия, концентрация и конкуренция.

— Разве это не разумно?

— Допустим, в конкуренции между городами, регионами появляются победители и побежденные. Победители уходят вперед. А побежденные? Предположим, мы можем махнуть рукой на какую-то территорию, сказав, что она бесперспективна, а если таких территорий большинство? Город — это не только экономический субъект, поэтому следует не стимулировать антагонизм между городами, а развивать координацию. Прогресс на основе концентрации и мобилизации — это подход индустриального общества, когда для реализации грандиозных производственных проектов требовалась мобилизационная модель. Сейчас же стоит задача перехода к обществу постиндустриальному, где такая модель в значительной степени утрачивает свою эффективность. Хотя бы потому, что мы живем в условиях изменения образа жизни (рабочих уже не заставишь жить в бараках в чистом поле) и нарастающего дефицита кадров. Очень показателен Санкт-Петербург. Город приложил огромные усилия, чтобы добиться размещения завода Toyota, рядом уже работает Ford, Cеверная столица позиционирует себя теперь как российский Детройт, объявляет о размещении производств GM и Nissan. Но этот успех уже в обозримом будущем обернется проблемами, поскольку возникнет необходимость «завоза» работников на предприятия.

— А справиться своими силами?

— Не получится, и даже не столько по демографической причине, хотя и это важно. Город полностью ориентирован на европейский стиль и качество жизни, он уже ментально живет в постиндустриальную эпоху с совершенно иными стандартами потребления. Растущие запросы местной рабочей силы быстро сделают производство неконкурентоспособным.

— Как же следует развиваться Cеверной столице?

— Москва нуждается во втором городе, которому она может делегировать часть функций, особенно контактов с региональными центрами. Имеется в виду не декоративное переселение на берега Невы второстепенных органов федеральной власти, а реальная деятельность, способствующая адекватному пониманию между столицей и регионами. Питер должен быть, как и Москва, моделью для городов областного уровня, а он, пытаясь дистанцироваться от Москвы, начинает ориентироваться на города промышленного сектора. Это путь наименьшего сопротивления, поскольку сегодня Петербург с его обширными, но умирающими собственными индустриальными мощностями и серьезным административным ресурсом привлекателен для иностранных инвесторов. Однако уже завтра начнутся проблемы с кадрами. Питеру, наоборот, необходимо укреплять постиндустриальный профиль, делать ставку на развитие образования, туризма, культуры, высокоинтеллектуальных производств. Но в отличие от индустриальной модели — это трудные и «долгие» деньги. Такой путь невозможен без серьезного развития инфраструктуры.

— Промышленная модель развития себя исчерпала?

— Она перестала быть единственно возможной. Такие города, как, скажем, Магнитогорск или Старый Оскол, будут развиваться вокруг промышленного производства. Тольятти, несмотря на кризис отечественного автопрома, едва ли уйдет от промышленной модели, просто там будут размещены иностранные производства. Да и крупнейшие города, такие как Волгоград или Челябинск, сохранят свой индустриальный профиль. Это значит, что основным источником доходов населения и городского бюджета останется промышленность. По мере роста стандартов потребления стоимость рабочей силы также будет расти, и промышленность неизбежно столкнется с трудностями. Но, конечно, требования к уровню жизни и зарплаты, например, в автомобильном Всеволожске будут расти намного медленнее, чем в Петербурге.

— В чем выражается конкуренция между городами, о которой мы говорили в начале?

— Наглядный пример — национальные проекты. Их суть в том, что города и региональные администрации конкурируют, кому достанутся деньги. Скажем, определение национальных университетов, тех, кто получит особый статус и особое финансирование. Губернатор Красноярского края Александр Хлопонин обладает значительным политическим и аппаратным весом, он добился обещания, что Красноярский госуниверситет получит статус национального. Между тем даже сами красноярцы признают, что их вуз уступает университетам в Томске и Новосибирске, которые, однако, остаются без дополнительных средств. Подход должен быть другим. Пусть будет Красноярск, но это не значит, что все выделенные деньги следует потратить здесь. Национальный университет призван стать центром, организующим образовательное пространство на макрорегиональном уровне. Пусть студенты из Красноярска получают стипендии на то, чтобы прослушать тот или иной курс в Новосибирске или Томске, а профессора имеют возможность перемещаться из одного университета в другой. Тогда деньги будут перераспределяться и стимулировать рост сразу нескольких точек. И это касается любых федеральных программ.

— Есть ли среди городов примеры удачного постиндустриального развития?

— Да, мы представляем себе Екатеринбург как промышленный центр, но он развивается по постиндустриальной модели. Промышленный сектор сокращается, зато растет сектор услуг. Связано это с тем, что город стал центром межрегионального притяжения. Например, вся Западная Сибирь, прежде всего Ханты-Мансийский автономный округ, активно развивается и стремится в Европу. Эта часть страны перестала быть медвежьим углом, ориентируется теперь на центры, расположенные на европейской территории. Ведь рынок сбыта продукции, производимой в Западной Сибири, — Европа, там же тратятся деньги, заимствуются стандарты жизни. Ближайший по-настоящему европейского типа город, ориентированный не на локальный, а на широкий мир, — это Екатеринбург. Там можно реализовать растущие потребности — купить жилье, просто приобщиться к культуре большого города, получить услуги более высокого качества.

— В государстве, тем более таком сложном, как Россия, выделение бурно развивающихся точек не несет угрозы разрыва общего экономического пространства?

— Если модель предельно иерархична, всякий бурно растущий центр становится конкурентом другого. Более того, он будет стремиться — осознанно или нет — вырваться из этой иерархии, которая сковывает его возможности. Но если модель предусматривает не жесткую субординацию, а выстраивание горизонтальных, сетевых связей, то каждый растущий центр подтягивает остальные, с ним связанные.

— Ослабление вертикальных связей в прошлом десятилетии чуть не привело Россию к потере управляемости…

— А не было ли это нашим ощущением? При советской власти все было настолько контролируемо, что даже некоторое ослабление контроля показалось нам потерей управляемости. Но в 1990-х страна не развалилась, регионы развивались, все, чем мы пользуемся сегодня, было заложено тогда. Власть все равно была очень сильной. Хотя регионам сказали: возьмите суверенитета сколько хотите, они ведь не смогли много взять, они просто не понимали, как это. Сейчас они больше готовы: и кадры есть, и осознание… Государство стремится давить сверху и контролировать, при этом не хочет тратить на это много денег. Но если на регионы возлагать все больше издержек, одновременно забирая права, это чревато серьезным внутренним недовольством.