Государство пытается решить нетривиальную задачу: втиснуть обратно в тюбик выдавленную из него зубную пасту. Субстанция расползается, не хочет идти вспять. Дело не ладится, и происходит срыв — удар по тюбику кулаком.
Это метафора. В действительности задача государства — усилить контроль за социальными сетями, которые продолжают доказывать свою эффективность в качестве инструмента массовой мобилизации. Последний пример — Армения. И хотя в России управленческая система сохраняет стабильность, именно скорость и внезапность изменений учат не доверять первичным ощущениям и даже аналитическим запискам экспертов.
Выпустить хорошо подготовленную команду на поле публичной сетевой дискуссии, создать надежную структуру «адвокатов бренда» власти пока не удалось. Убедительные, харизматичные и при этом лояльные эксперты в сетевых полемиках не появились. Какие-то фигуры неуверенно мнутся у порога, но дальше не идут, а троллинг оппонентов дискредитировал себя как жанр. Вопрос, кстати, не в том, что в лагере лоялистов есть острый дефицит серьезных фигур. Такие люди, безусловно, найдутся. Однако в сетевом пространстве они сталкиваются с фатальным ограничением: сама структура и стилистика сообществ не ориентированы на поддержку официальных позиций. Поэтому их носители безнадежно провисают в пустоте искусственного трафика.
Отчасти проблему можно было бы решить как через расширение границ экспертного пула, так и его допустимой идеологической маневренности, однако этого не произойдет, потому что свежий призыв экспертов надо сформировать и поддержать как минимум на федеральных каналах — ключевом инструменте публичной легитимации. Но позиции там надежно удерживаются старой гвардией, собранной вокруг ведущих еженедельных программ, которые в своей риторике ориентированы на анонимно-массовый сегмент («охлос»). А поскольку за управление телеканалами и за сетевые проекты в администрации президента отвечают разные структуры, то совершить перезагрузку не получается, хотя ее актуальность совершенно очевидна. Ближайший пример — информационная драма с пенсионной реформой.
При впечатляющих ресурсах, затраченных на сетевые проекты, пока нет ни одного яркого и успешного кейса, который можно привести в оправдание этих затрат.
Гипотетически еще можно вообразить себе создание некой буферной зоны публичных дискуссий, на которой происходит реальная полемика и даже легкий флирт с оппозиционной мыслью, но при этом сохраняется набор фигур, ценностей и инициатив, которые должны оставаться вне критики. Эксперимент был бы интересен, однако провести его в действующем контексте очень сложно. Во-первых, надо брать ответственность за то, чтобы установить ширину допустимого коридора. Во-вторых, фигур, согласных играть по правилам, немного, да и те периодически срываются.
Поэтому мы имеем дело с парадоксальной ситуацией: при впечатляющих ресурсах, затраченных на сетевые проекты, ни на федеральном, ни на региональном уровне пока нет ни одного яркого и успешного кейса, который можно привести в оправдание этих затрат. Возможно, по-другому обстоит дело с топовыми телеграм-каналами, часть которых аккуратно используется в качестве политтехнологического инструмента, например, для осаживания элит или подготовки общественного мнения к новым поворотам (разумеется, классический пример — «Незыгарь»). Однако каналы — это отдельная история, которая скорее подходит под категорию неинституциализированных медиа.
В последнее время soft power политтехнологов получила весомую поддержку. В регулирование сетевой сферы включились силовики. Энтузиазм и размах такого включения, впрочем, вызвал оторопь не только в обществе, но и в тех его сегментах, которые силовые структуры вызвались защищать. Открытие уголовных дел за участие в виртуальных группах, репосты и просто лайки стало приобретать капитальный размах. С разных сторон — от держателя сетевых платформ Mail.ru, которая находится под контролем абсолютно лояльного Алишера Усманова, до РПЦ и даже до вполне статусных государственных фигур — зазвучали призывы сбавить подобную активность силовых интервенций. Возникло ощущение искусственной невротизации процесса: как будто действия государства утрачивают единую скоординированность и все игроки начинают импульсивно действовать в меру своего понимания ситуации. А понимание это (крайне тревожный факт) перестало быть спущенным сверху «продуктом».
Может случиться так, что, сражаясь с виртуальными декорациями, власть пропустит более серьезную угрозу.
В отношении части сетевого сообщества такая силовая регулировка может оказаться успешной, если понимать под успехом формирование новой социальной фобии. По крайней мере жесткий прессинг вызовет здесь чувство растерянности и неустойчивости. Рационально вроде понятно, что силовые воздействия нацелены на группу, которую удается связать с понятием экстремизма. Однако сам факт того, что разрыв между виртуальным и физическим миром в сознании спецслужб преодолен, что сетевые истории обретают прямые последствия внутри физического мира, а именно в виде настойчивого звонка в дверь, выпотрошенного компьютера, допроса и тюремной камеры — сам этот факт будет оказывать для части пользователей сдерживающий характер. Тем более что граница между зонами дозволенного и запрещенного не освоена ни одной из сторон, и каждый участник вынужден интерпретировать свои действия из сложившихся прецедентов. А это значит, что появятся как юзеры, которые будут под воздействием страха проявлять повышенную осторожность, так и те, кто начнет стремиться к героизации свой биографии.
Получается интересная вещь. Используя силовые акции для контроля сетевого пространства, власть сама затемняет для себя эту сферу: провоцирует создание условных подпольев, скрытых кодов, отказов от известных и понятных символик в пользу внутреннего языка закрытых сообществ. У интернета масса возможностей уходить от контроля. Если принять распространенную гипотезу, что злополучная группа «Наше величие» была изначально срежиссирована, то аналогичные сообщества будут создаваться теперь с повышенной осторожностью, но при этом уж точно не исчезнут. Социальная сеть как изначально открытая, прозрачная среда (а значит, подверженная просмотру и анализу), начинает закрываться и сворачиваться вокруг своих внутренних, часто спрятанных центров. Легкими, но бессмысленными жертвами оказываются как раз те, кто воспринимает происходящее как игру, как виртуальную модель, где все понарошку, и поэтому легко попасться на провокацию. Силовые действия начинают восприниматься как психоз, как неумение справиться с ситуацией, как бессмысленная ярость циклопов.
Какова здесь оптимальная стратегия для власти (и для какой именно ее части) — вопрос открытый и вряд ли имеющий простое решение. Вообще сам по себе факт отождествления сетевого участника с физическим лицом вне сетевой игры — спорный момент. Субъект интернет-коммуникаций часто ведет себя по-другому, опирается на другие мотивы, чем в физической жизни. То, что в реальности часто воспринимается как жест одобрения или согласия, в интернете может носить характер демонстрации — «вот, смотри» — без какой-либо оценочной акцентуации. Лайк далеко не всегда носит характер полного согласия, репост может быть формой демонстрации, а не продвижения. Важно осознать, что пользователь, попав в сетевую волну, часто теряет свою субъектность, становится просто элементом сети, живущим по ее законам. Может случиться так, что, сражаясь с виртуальными декорациями, власть пропустит более серьезную угрозу. Это пустота позитивных смыслов. Такая пустота может быть заполнена чем угодно, и никакие внешние методы контроля здесь не будут эффективны.