Продолжение. Начало здесь.
Новый прорыв в развитии России был связан с эпохой Екатерины Великой (1762–1796). Потребность страны в развитой инженерно-технической мысли была продиктована общими тенденциями экономического развития во второй половине XVIII века. Мощное воздействие на экономическую политику Екатерины II оказывал рост товарного производства в сельском хозяйстве, увеличение роли денег. Шли и интенсивные процессы складывания всероссийского рынка, специализации районов России. На развитие экономики воздействовала и внешняя политика империи. Как и всегда, войны (а их было в царствование Екатерины II много) дорого обходились казне и народному хозяйству, но успешные последствия их для империи — завоевание новых южных и западных территорий — оказывали благотворное воздействие на экономическое развитие. Разделы Польши означали включение в империю, а значит, в экономику страны, экономически сильных областей.
Последствия завоевания Причерноморья вышли далеко за рамки сиюминутных имперских интересов. Огромные, неосвоенные черноземные степи новой территории Новороссии и Крыма оказались втянутыми в хозяйственное освоение. Все это привело к росту сельскохозяйственного производства, активному переселенческому движению, ускорило создание инфраструктуры, строительство городов (в том числе и портовых — Херсона, Одессы, Николаева). Резко увеличилось производство товарного хлеба, его экспорт за границу.
Непрерывно возрастали и объемы промышленного производства. Обогнав Англию по выплавке чугуна в 1740 году, Россия до 1780 года наращивала это превосходство и довела отрыв до 70 000 т (Россия — 110 000, а Англия — 40 000 т). И лишь в два последних десятилетия века этот разрыв, благодаря началу в Англии промышленной революции, начал сокращаться. В целом и в других отраслях промышленности крепостническое производство, запущенное Петром Великим, еще не исчерпало при Екатерине II своих возможностей. Это естественным образом сказалось на устойчиво положительном внешнеторговом балансе страны.
Все царствование Екатерины II Россия была страной преимущественно вывоза — как сырья, так и промышленных товаров. Если в первой половине 1760-х годов в среднем за год из России вывозилось товаров на 11,7 млн, а ввозилось на 8,7 млн рублей, то в первое пятилетие 1790-х годов внешнеторговый баланс стал еще более активным: при ввозе на 34 млн рублей, вывоз составил 43,5 млн рублей. Оценивая экономическую ситуацию екатерининского царствования, можно сказать, что правительство Екатерины II вело свою политику в достаточно благоприятных экономических условиях и имело значительную свободу внутриполитического маневра, которую императрица сумела даже расширить своими действиями в области торгово-промышленной и финансовой политики. Все это позволило австрийскому императору Иосифу II в шутку как-то сказать о Екатерине II: «Из всех монархов Европы она одна только действительно богата. Она много повсюду издерживает, но не имеет долгов, ассигнации свои она оценивает во сколько хочет, если бы ей вздумалось, она могла бы ввести кожаные деньги».
Словом, екатерининский прорыв стал следствием максимального использования экстенсивных методов и средств, введенных и опробованных в Петровскую эпоху. Умелая политика власти при относительном благополучии страны, ее огромных богатствах дала иллюзию обновления, а успешные имперские завоевания способствовали росту необыкновенного могущества России, в то время как охваченная революцией Европа, переживавшая в тяжких социальных родах появление нового прогрессивного строя, казалась — в сравнении с процветающей под скипетром Екатерины Россией — миром хаоса и разрушения. Русская экстенсивная экономика и не требующие развитой агрокультуры земли чернозема Юга делали страну экономическим колоссом. Однако время экономического могущества России приближалось к концу вместе с «золотым веком Екатерины»: в Англии началась промышленная революция, резко изменившая расклад в мировой экономике и полностью лишившая Россию ее кажущихся преимуществ.
Екатерина расшифровала код Просвещения
Но воздействие этих тенденций было ослаблено за счет старых запасов и проверенных методов экстенсивной экономики. При этом Екатерина стала инициатором и идеологической модернизации России. Западнические идеи Просвещения были использованы Екатериной для укрепления режима так же, как раньше Петр Великий использовал западные технологии, общую концепцию философии рационализма для укрепления самодержавия и превращения России в мировую империю. Если в старой Европе идеи Просвещения взорвали «старый режим», привели к Французской революции, изменившей Европу и даже Америку, в северной части которой было построено новое государство — Соединенные Северо-Американские штаты, то в России благодаря Екатерине эти идеи не только не затронули фундаментальных основ жизни (крепостное право, самодержавие, империя, православие), но и парадоксальным образом способствовали их упрочению. Код идей Просвещения был расшифрован иначе, он был интерпретирован как призыв к борьбе не с феодальным деспотизмом, а с невежеством. Просвещение в России понималось как образование, как пропаганда и торжество полезного для людей и государства знания.
Как и при Петре Великом, с использованием нового европейского опыта Екатерина приложила огромные усилия к новому витку социального конструирования. Взяв на вооружение набор расхожих просветительских идей и начал римского права, она создавала на русской почве своеобразный аналог того феодального общества, которое в Европе стало разрушаться уже в XVI–XVII веках. Идею неотъемлемых прав и свобод человека она трансформировала в систему сословных прав, выраженных в «Жалованных грамотах» дворянству, городам, а также (этот проект остался неосуществленным) государственным крестьянам.
Важнейшим аспектом екатерининской политики стало также стремление создать новое «третье» сословие. В здании «законной монархии» Екатерины II «средний род людей» был бы «вторым этажом», прослойкой между дворянством и крестьянством. Логичная стройность задуманного плана самым удачным образом совпадала с вполне реальными ожиданиями выгод для казны от нового статуса купцов и ремесленников. Эти мысли перекликались с разрабатываемой в то же время реформой школы. Весной 1764 года императрица одобрила идеи И. И. Бецкого о создании таких школ, которые бы позволили через качественно новое воспитание образовать из подкидышей и незаконнорожденных детей «третий чин» общества. Тем самым, по мысли Екатерины, закладывался бы фундамент нового, гуманного порядка в России. В основополагающих документах Смольного института для воспитания дворянских девиц (а туда принимали бедных дворянских девочек 5–7 лет) было сказано, что институт создается «для обучения и воспитания матерей будущих граждан» России. Идея создания нового среднего сословия проявлялась и в тех законах, которые регулировали статус горожан, купечества, определяли их положение, налоги. По существу «Жалованная грамота городам» создавала социальную группу, близкую к буржуазии, но введенную в рамки вполне традиционного сословного общества. Как и при Петре, предпринимательский класс оказывался «карманным», искусственно созданным.
Возникала парадоксальная ситуация, при которой Россия, восприняв идеи Просвещения, так их адаптировала, что они усилили консервативный политический и экономический строй и сделали в ближайшем будущем почти невозможным качественный экономический и технологический прорыв, к которому как раз в это время готовилась Европа. В этом положении «подмороженного» самодержавия Россия просуществовала после Екатерины еще шестьдесят лет.
Пророков нет в Отечестве моем
Тем не менее Россия не была изолирована от проникновения новых, в том числе и технологических, идей — платформа Просвещения, с его идеей прогресса через знание, была для России и Европы общей. И в России было ясно, что наиболее перспективный путь развития экономики пролегает от мануфактуры к фабрикам. Символом фабрики стала паровая машина, которая была мощнее примитивного водяного двигателя. И хотя поначалу нововведение было капризно в эксплуатации и недолговечно, сжирало целые горы дров, работало с чрезвычайно низким КПД (машина Ньюкомена имела КПД 0,63 %!), но за ней было будущее. Паровые машины привозили в Россию преимущественно из Англии, хотя известны паровые двигатели и русских изобретателей отца и сына Черепановых (Ефима Алексеевича (1774–1842) и Мирона Ефимовича (1803–1849). Талантливые механики, они изобретали и совершенствовали различные станки (токарные, сверлильные, гвоздильные, винторезные, строгальные), механизмы и приспособления, необходимые в металлургии и горном деле. Много работали Черепановы над паровым двигателем и построили более двадцати паровых машин. Но традиционно считается, что самое замечательное изобретение Черепановых — первые в России паровозы и первая железная дорога длиной более 800 м. Конечно, изобретения Черепановых не были уникальными. Они действительно построили паровоз и железную дорогу, но лишь после того, как Мирон Черепанов побывал в Англии, где изучал железные дороги.
Черепановы работали в Нижнем Тагиле, на заводах Демидовых. Промышленные предприятия, особенно в горнодобывающей и металлургической сферах, стали вторым после Петербургской академии наук «гнездом» будущей русской инженерии. На рудниках, шахтах, литейных заводах механики (должность, появившаяся с петровских времен) на практике проверяли многие изобретения ученых разных стран, приспособляя их к местных условиям, специфике конкретного производства. При этом на отдельных предприятиях создавались уникальные приспособления и машины, не имевшие аналогов в мире. Так, в России известны работы над паровым двигателем Ползунова, Кузнецова, Фролова. Однако все эти изобретения по многим причинам не получили широкого распространения.
Во-первых, в России конца XVIII – первой половины XIX века изобретения были слабо востребованы обществом, а фигура изобретателя была лишена того престижа и ореола, какими она пользовалась, например, в Англии. Это хорошо видно на примере русских людей, получивших аграрное образование в Западной Европе, в особенности в Англии. Многие из них, закончив лучшие английские университеты и вернувшись в Россию, не находили применения своим знаниям. Причиной этого было разительное отличие фундаментальных основ общественной жизни Великобритании и России. Что было проку, например, от передовых навыков и приемов агрокультуры, которые русские осваивали на полях Британии, если они могли помочь получить обильные плоды только свободному пахарю, работающему на своей ферме, отгороженной не только межевым знаком, но и священным и неотторжимым правом собственности. Так было и в других сферах экономики.
Показательна история изобретения русским офицером Шиллингом нового вида связи — электромагнитного телеграфа. 21 октября 1832 года он продемонстрировал свое, в сущности гениальное, открытие в своей петербургской квартире на Марсовом поле (передал первую телеграмму из десяти слов), о чем возвещает памятная доска. Но дальнейшая история этого перевернувшего историю связи открытия мало кому известна. В 1835 году Шиллинг демонстрировал свое изобретение в Бонне на ежегодном съезде Общества немецких естествоиспытателей. Выступившие потом ученые приветствовали это эпохальное событие в истории связи, но в Германии не нашлось человека, который бы предложил его использовать на практике. После съезда Шиллинг передал свой аппарат профессору Г. Мунку, который показывал его своим студентам в Гейдельбергском университете. На одной из лекций в 1836 году присутствовал офицер индийских колониальных войск Британии В. Кук, который сделал копию аппарата Шиллинга и, вернувшись в Англию, показал ее профессору Ч. Уитсону. 12 июня 1837 года они получили патент, а вскоре организовали фирму «Электрик телеграф компании», которая стала внедрять аппарата Шиллинга (естественно, под другим именем) на железных дорогах, а потом и в других производствах. Затем его усовершенствовал С. Морзе, который изобрел электрический аппарат и специальную азбуку. Так изобретение русского ученого (синолога по основной своей профессии) оказалось востребовано там, где в нем была потребность, — для осознания этого обстоятельства достаточно сопоставить длину единственной железной дороги России от Петербурга до Царского Села с сетью железных дорог Англии и Северо-Американских штатов.
К тому же потребность в машинах, инженерах, техниках долгое время подавлялась необыкновенной дешевизной крепостного (да и наемного) труда и отсутствием квалифицированных рабочих. Иначе говоря, новейшая техника сама по себе в условиях архаичности организации производства не только не создавала перспективы для экономического роста, но порой, наоборот, грозила опрометчивому предпринимателю, ожидавшему от нее чудес, полным разорением. Так, те помещики, которые вели хозяйство «по старинке», почти всегда получали более устойчивую прибыль по сравнению с землевладельцами, которые в условиях повальной моды на все английское, охватившей высшее русское общество в начале XIX века, бросились выписывать из Англии дорогостоящее сельскохозяйственное оборудование.
Внедрение изобретения
Для внедрения любого изобретения в массовое производство нужны были (помимо потребности общества в машинизации, моральной поддержке изобретателей) капиталы и весь комплекс навыков и знаний в сфере бизнеса. Неудивительно, что конкурировать с британской техникой в России в конце XVIII — начале XIX века было невозможно: англичане и шотландцы выпускали паровые машины и паровозы в промышленных, экспортных масштабах. Знаменитый апологет русского первенства во всем В. Данилевский был вынужден признать, что заслуга Уатта заключалась не только в том, что он изобрел паровую машину, но и в том, что он осуществил изобретение, создав заводское производство паровых машин». В итоге, в России конца XVIII века повсюду преобладали паровые машины типа Уатта.
Важно отметить еще одну особенность ограниченной эффективности русского изобретательства. Оно — в силу конкретных природных, технологических и иных обстоятельств, а также с учетом особенностей русского менталитета — чаще всего не выходило за рамки конкретного рудника, завода, хотя его явная оригинальность отмечалась независимыми наблюдателями. Выдающийся изобретатель-гидротехник Козьма Фролов (1726–1800) прославился созданием в 1760 году самой производительной в то время золотопромывочной машины, но применение это изобретение находило лишь в специфических условиях конкретного Березовского золотоносного месторождения. Фролов также знаменит как изобретатель уникальных водоотливных установок, которые стали уснащать паровой машиной. Будучи переведен на Алтай, он механизировал весь процесс толчения и промывки руды Змеиногорского рудника, а на Вознесенской шахте построил подземную деривационную установку со «слоновым» колесом диаметром 18 м, способным поднимать воду с глубины 63 м (1783). Однако в других местах, на других рудниках и шахтах требовались иные технические решения и другие технические подходы, то есть нужно было новое изобретение. Нужно помнить, что в те времена были крайне расплывчатыми представления о патентовании и публикации открытий. Как отмечал Р. А. Бьюкенен, и в Англии того времени публикация патентов и распространение описаний, руководств было на самом примитивном уровне, «патент Севери от 1698 года был составлен так неясно и трактовался так широко, что он распространялся на совершенно отличный двигатель Ньюкомена. Абрахам Дерби, очевидно, не пытался опубликовать свое открытие от 1709 года, и поэтому технические плавки с применением кокса распространялись медленно вплоть до второй половины века. Многочисленные чертежи двигателя, выполненные Джеймсом Уаттом… не предназначались для общего использования». Перелом в патентовании происходит только к середине XIX века. С такой же индифферентностью относились и к изобретениям других. Так, на медали, отчеканенной в честь изобретения механиком Вяткиным паровой машины на Верхне-Исетском заводе в 1815 году, изображена машина… Уатта. Известно, что над созданием паровой машины в XVIII — начале XIX века работали тысячи изобретателей, но только единицам удалось преодолеть уровень «единственного экземпляра» и тиражировать их в товарном количестве. Таким изобретателем-коммерсантом был шотландский инженер Чарльз Гаскойн, прибывший в Россию в 1786 году с партией машин, во главе целой команды инженеров и механиков. Он провел кардинальное улучшение и модернизацию производства на Олонецких и Кронштадтских чугунолитейных заводах, а затем на Ижорских заводах. Его особой заслугой стало освоение залежей руд и угля в районе Луганска и строительство Луганского металлургического завода.
Продолжателем дела этого выдающегося инженера стал его ученик Франц Берд — инженер и владелец механически-литейного завода на Матисовом острове в Петербурге, создатель первых русских пароходов, предприниматель, сделавший ставку на поточный метод изготовление паровых двигателей, а потом основавший самую передовую в России верфь. Примечательно, что Берд постоянно обучал молодежь из русских людей, готовя машинистов, слесарей, механиков. Вообще имя Берда — выдающегося инженера, «англичанина-мудреца», заводчика, выпускавшего разнообразную продукцию (от пароходов до утюгов), не знавшую брака, — прочно вошло в русское сознание, стало образцом для русских инженеров. Вместе с тем преодолеть «обаяние» британской техники в России было весьма непросто. Как писал в 1848 году В. Карелин, «у нас воображают, что паровою силою можно пользоваться не иначе, как в том виде, к которому приучили нас англичане… Но это отнюдь несправедливо и есть не что иное, как заблуждение, основанное на слепой привычке» и что отечественная техника вынуждена «всегда зависеть от доброй воли и постоянного старания не знающего по-русски мастера-наемника». Между тем сила привычки была велика (как и техническое отставание России), и наладить собственное массовое производство машин было непросто.
Политехническое образование
Естественно, что по мере совершенствования самих машин, их распространения по миру, Россия начала XIX века не осталась в стороне от машинизации. Паровые машины по английским образцам начинают строить на нескольких других заводах, их непрерывно ввозят в страну — сначала десятками, потом сотнями, а затем тысячами. Если в 1830-е годы в Россию ввезли 4 000 машин, то в 1840-е — уже 11 700, а в 1850-е — 48 000. Это означало, что часть предприятий становится фабриками, машины активно вытесняли ручной труд как в легкой промышленности (например, в обработке хлопка), так и в металлургии.
В легкой промышленности происходит вынужденная внешним рынком переориентация с льняного и парусинового производства на бумагопрядильное. Это было связано с тем, что использование пара на флотах западных стран понизило потребность в русской парусине — важнейшей и выгодной статье экспорта России. Если в 1804 году в России было 275 фабрик, работающих в большинстве своем на английский флот, то в 1860 году их осталось 100. Кроме того, бумажная материя обходилась покупателям дешевле льняной ткани. В бумагопрядильной промышленности, получавшей пряжу из Англии, быстрее, чем в льняной и парусиновой, внедрялось машинное производство, а следовательно, нарастала конкурентоспособность бумагопрядильного производства. У российских суконных фабрикантов была своя головная боль — они были не в состоянии конкурировать с более машинизированной и высококачественной польской суконной промышленностью.
Тяжелая промышленность тоже не оставалась в стороне от технического прогресса. В металлургии, в которой Россия серьезно отстала от европейских стран, происходят важные сдвиги. С помощью паровых машин внедряется «английский способ выделки железа» — достижения Дерби, Нейлсона и Бессемера — прокат металла, что давало огромную экономию в материалах и рабочей силе. Особых успехов в металлургии добился на златоустовских заводах П. П. Аносов. Начинают использовать и горячее дутье, которое позволяло выплавлять чугун быстрее и качественнее. В металлургии начали применять и каменный уголь взамен традиционного древесного. На долгие десятилетия, вплоть до 1917 года русская промышленность была привязана к «ньюкастлю» — отличному английскому коксующемуся углю.
Непрерывно растет численность рабочих на русских предприятиях. Только в обрабатывающей промышленности с 1825 по 1860 год число рабочих возросло с 211 000 до 565 000, то есть более чем в 2 раза. Причем характерно, что постоянно повышалась доля вольнонаемного труда — крепостные и на машинах работали плохо. Машины же позволили вместо мужчин использовать на многих операциях женщин и детей. Даже в традиционно отсталое сельское хозяйство, несмотря на отмеченные выше трудности, приходят различные машины и приемы земледелия и растениеводства, которые облегчают труд, хотя до применения пара здесь еще было далеко. Помещики, которые хотят получать доходы со своей земли, усердно занимаются агрономией, начинают разводить новые, непривычные для России культуры (сахарную свеклу, подсолнечник) или породистый скот, особенно лошадей.
Несомненно, что, несмотря на неблагоприятные социальные условия, по мере развития в мире промышленной революции и распространения машин, потребность России в инженерах постоянно возрастала. Следовательно, ощущалась и потребность в создании собственных учебных заведений технического профиля. С начала XIX века можно говорить о становлении гражданской профессии и понятия «инженер», близкого к современному (хотя тогда инженеры поголовно включались в «корпуса» — военизированные подразделения государственных служащих и преподавателей) и имели воинские звания.
Рождение нового социального слоя русского общества стало возможным благодаря созданию учебных заведений технического профиля, действовавших на иных, чем в традиционных университетах, основах подготовки специалистов. Инициатором создания отечественной инженерии стал император Александр I, создавший Лесной (1803), а потом Путейский (Путей сообщения) институты. Любопытно, что при значительном превосходстве англичан в сфере изобретательства и внедрения техники лучшим инженерным образованием тогда было признано французское, что в немалой степени связано с прогрессивной правительственной политикой в области просвещения времен Наполеона.
Обобщая, можно сказать, что близкое к современному инженерное образование пошло из знаменитой парижской Политехнической школы, в которой подготовка инженеров была построена на том, что студенты получали необычайно обширные и углубленные знания в ряде фундаментальных дисциплин — математике, физике, химии, механике, а также в новых технических дисциплинах — технологии, сопротивлении материалов и т. д. Эти дисциплины преподавали хорошо подготовленные в узкой сфере знаний профессора, к тому же сами занимавшиеся научными исследованиями. Там же появилась ставшая потом для всех привычной система конкурсных экзаменов при приеме студентов, а лекционная форма обучения сочеталась с индивидуальными лабораторными занятиями.
В 1810 году в России вместе с кардинальными (во французском духе) изменениями в русской армии была принята и французская система инженерного образования. В Петербурге был открыт Институт инженеров путей сообщения, ставший копией Политехнической школы в Париже. Начальником Института был назначен Августин де Бетанкур, привлекший к преподаванию ряд крупных французских инженеров, в том числе выпускников Политехнической школы. Одновременно с преподаванием они консультировали многие стройки в столице и за ее пределами. Французы работали в Петербурге четверть века, пока ухудшение русско-французских отношений в 1830-х годах не вынудило их покинуть русскую столицу. Но за эти годы французские профессора подготовили целую плеяду русских инженеров, в том числе тех, кто преподавал в Институте путей сообщения.
Одним из крупнейших профессоров института стал М. В. Остроградский (1801–1861), прославившийся работами по теории упругости и вариационному исчислению. Как и многие русские ученые-инженеры, получившие образование в России, он прошел практику за границей (во Франции). Кроме того, в разные годы среди преподавателей института было немало талантливых людей, таких как В. Я. Буняковский (1804–1889) —выдающийся русский математик, последователь математической французской школы Коши, ставший лучшим знатоком дифференциальных и интегральных исчислений и теории вероятности. Часто упоминают блестящих выпускников Института, которые заняли его кафедры после отъезда французской профессуры. Это лучший выпускник первого выпуска (1830) В. П.Соболевский (1809–1882), который стал ректором своей альма-матер. Из людей, заложивших основы русской инженерной традиции, отмечают П. П. Мельникова (ум. 1880) — выдающегося инженера, ученого и практика, автора первого в России теоретического труда «О железных дорогах» (1835). В 1839 году он был командирован на полтора года в Северо-Американские Соединенные штаты, где изучил опыт строительства железных дорог на просторах Америки и использовал этот опыт для проектирования и строительства железной дороги Петербург — Москва, ставшей по тем временам инженерным шедевром. Выпускник института 1831 года С. В. Кербедз стал выдающимся мостостроителем, автором стоящих и до сих пор мостов через Неву (Благовещенский мост) и многих трасс от Петербурга до Москвы и от Петербурга до Варшавы. Блестящим дарованием инженера отличался Д. П. Журавский, мостостроитель и автор металлического шпиля Петропавловского собора, возведенного в близкой Эйфелевой башне технологии.
Этот список можно продолжить, но главное состоит в том, что Институт путей сообщения стал первым рассадником русской инженерии на очень высоком европейском уровне благодаря прекрасно организованному Бетанкуром процессу обучения, плодотворной работе его французских коллег и русских учеников. Вместе со знаниями французы-инженеры принесли с собой и особый дух преобразовательства: будучи сен-симонистами, они проповедовали своего рода технократическую утопию и способствовали созданию в России модели «политехнического» образования. Из института вышли специалисты железнодорожного, водного, шоссейного строительства и эксплуатации дорог, а также мостостроители, архитекторы, преподаватели технических дисциплин, которые начали работать в других учебных заведениях и ведомствах. Из известного здания на Московском проспекте в Петербурге они разнесли и упрочили традиции сложившейся в первой половине XIX века русской инженерной школы.
Горное училище по подготовке актеров
Последовательно и прочно (хотя, может быть, не так эффектно) развивалась инженерная традиция и в стенах старейшего гражданского учебного заведения в Петербурге — Горного училища (будущий Горный институт), основанного еще при Екатерине Великой, в 1773 году. Следует отметить, что горное образование — одно из старейших в России и корпорация горных инженеров со своими связями, традициями и этикой сложилась задолго до образования в России полноценного инженерного слоя. Известно, что первоначально в XVIII веке в горном деле безраздельно господствовали немецкие (преимущественно саксонские) специалисты, без которых вообще невозможно представить развитие в России этой отрасли экономики. Остался несправедливо забытым немецкий горняк Иоганн Вильгельм (Иван Андреевич) Шлаттер (1708–1768) — крупнейший в России XVIII века специалист в рудном деле. Он начал службу в должности пробирера (пробирного мастера, определявшего количественный анализ металлов, содержавшихся в рудах) в химической лаборатории Берг-коллегии, чиновником Монетной канцелярии. С 1760 года он стал президентом Берг-коллегии. Он прославился как ученый, который обосновал методики обогащения руд благородных металлов, усовершенствовал монетное дело, разработал так называемую шлаттерову методу — способ «сухого разделения золота от серебра», применявшийся в России до cepедины XIX века. В 1760 году он написал книгу, ставшую на многие годы главным пособием всех русских горняков, — «Обстоятельное наставление рудному делу». В пособии были учтены все новинки, в том числе изобретение паровых машин. Немало русских инженеров уже в XVIII веке получили отменное горное образование во Фрайбургской горной академии. Там учились М. В. Ломоносов, А. Ф. Дерябин. Кроме Германии Дерябин учился во Франции, Англии. Вернувшись в Россию, он руководил Колыванскими и Нерчинскими заводами, сразу же поставив дело на европейских принципах.
Горное образование возникло еще при Петре, когда горнозаводские школы основали начальники Уральских заводов В. Геннин и В. Н. Татищев. Опираясь на их опыт, по инициативе президента Берг-коллегии М.Ф. Соймонова было основано Петербургское горное училище на Васильевском острове. Крупнейшим специализированным заведением для горняков стала Екатеринбургская горнозаводская школа, основанная в 1723 году. Один из ее выпускников А.М. Карамышев учился затем в Московском университете, переехал в Швецию, где под руководством Карла Линнея изучал естественные науки и химию, защитил докторскую диссертацию в Упсальском университете. Примечательно, что Карамышев в Упсале оказался не случайно — Линней через шведского пастора и естествоиспытателя Э. Лаксмана, жившего в Барнауле, уговаривал его приехать и написать работу по естественной истории Сибири. Это говорит о том, что русские ученые даже в глухой провинции поддерживали связь с коллегами на Западе. В первой половине XIX века из Горного училища, называвшегося Институтом корпуса горных инженеров, стали выходить высококлассные специалисты, среди которых был и П. П.Аносов, сделавший массу открытий в металлургии, впервые использовавший микроскопический анализ металлов, ставший «королем сплавов» и раскрывший утерянный еще в средние века секрет изготовления булата. Опубликованный им труд «О булате» стал классическим и был переведен на многие языки.
Впрочем, несмотря на некоторый успех, развитию технического образования в России препятствовало отсутствие системной подготовки на уровне школ. С самого начала и вплоть до реформы образования 1860-х годов инженерные школы, которые должны были походить на элитарные французские образцы, страдали от низкого образовательного уровня поступающих. Оба института принимали преимущественно детей из недворянских семей среднего достатка. Для того чтобы привлечь дворян в Горный институт, в программу были включены танцы, фехтование, литература и пение (в результате чего многие выпускники института стали идти в актеры, но прорыва в подготовке горных инженеров не наступило).
Еще большей проблемой было заставить выпускников поступить на службу по инженерной специальности (эксперименты типа принудительной пятилетней стажировки после окончания института или «целевого» направления детей инженеров с Уральских заводов в Горный институт не принесли успеха). Причина всего этого заключалась в том, что инженерная профессия не вписывалась в жесткую сословную структуру. В дворянской среде техническое образование и инженерная служба считались непрестижными, интересы купцов и выходцев из духовного звания также лежали в иных сферах. В результате с 500 студентов в 1830 году набор упал до цифры ниже 200 в 1848-м.
Горный институт и Корпус инженеров путей сообщения были изначально задуманы как «министерские» школы, готовившие кадры для государственной службы и конкретных министерств. Подготовка квалифицированных кадров для торговли и промышленности была возложена на два других учебных заведения, созданных по инициативе министра финансов Е. Ф. Канкрина, — Санкт- Петербургский практический технологический институт (1828) и Московское высшее технологическое училище (1830, ныне МГТУ им. Баумана). В 1842 году в Петербурге был основан Институт гражданских инженеров. Следует подчеркнуть, что эти учебные заведения не были вузами в позднейшем понимании этого слова, долгие годы они готовили не инженеров, а лишь техников и мастеров с углубленной теоретической подготовкой. Знаменитая будущая «Бауманка» первоначально была, используя современные категории, лишь техникумом, который готовил мастеров машин и механизмов. Но открытие этих заведений, при всей их первоначальной скромности, было для России большим шагом вперед в создании собственной инженерной традиции.
Русский инженер накануне великих реформ
Сделаем некоторые обобщения. Русская инженерная традиция, сформировавшаяся к середине XIX века, имела несколько корней. Во-первых, огромное влияние на нее имели западноевропейские технические традиции и технологические школы (английская, немецкая (в горном деле) и французская). Это влияние осуществлялось посредством приглашения западных специалистов, обучения русских студентов и усовершенствования русских специалистов в учебных заведениях и на производстве в Западной Европе и, наконец, через быстрый обмен технической информацией. Примечательно, что о существовании паровой машины Уатта (патент 1784 года) в России узнали очень рано — уже в 1787 году о ней подробно писал Л. Ф. Сабакин — губернский механик в Твери. Он не просто побывал в Англии, но и встречался с Уаттом, освоил его машину и даже пытался ее воспроизвести. Английский изобретатель Г. Бессемер получил патент на свое гениальное открытие 12 февраля 1856 года, а описание его изобретения появилось в российском «Горном журнале» в том же году, и сразу же на нескольких уральских заводах были поставлены первые опыты по получению стали в конверторах.
Во-вторых, существовало несколько «гнезд», в которых зародилась и развивалась (или порой теплилась) русская инженерная мысль и традиция: военно-инженерный корпус, кораблестроение и военно-морской флот, Академия наук с ее учеными и Инструментальной палатой и, наконец, крупные промышленные предприятия Урала и Сибири, где формировался инженерный и изобретательский слой, занятый конкретным совершенствованием производства. Третьим источником русской инженерной традиции стали высшие учебные заведения первой половины XIX века в Петербурге, созданные на базе французской инженерной школы.
Если же набросать некий обобщенный портрет русского инженера кануна великих реформ, то это был человек примерно 1810–1820-х годов рождения, чаще дворянин (но мог быть и разночинец), получивший первоначальное домашнее или кадетское образование и ставший за пятилетний срок учебы в Институте путей сообщения (или другом ему подобном) высокообразованным специалистом, знающим несколько языков (в Институте путей сообщения все предметы преподавались на французском, а в Горном институте — на немецком языке), прошедшим учебу или длительную стажировку на производстве в Западной Европе, знакомый со всеми новейшими достижениями инженерной мысли, дышащий общим со своими западными коллегами воздухом инноваций. Русского инженера той поры отличало высокое представление о своем профессиональном достоинстве, корпоративной и личной чести. Как правило, инженеры, начав работать, не были богаты — казенное жалование было скромным, но впоследствии они становились достаточно состоятельны — работа инженера в то время ценилась высоко, особенно когда он выполнял заказы частных предпринимателей.
В случае успешного окончания институтов и корпусов обладатели диплома инженера получали чин коллежского асессора (а вместе с ним и потомственное дворянство) и поступали на государственную службу. Возможность продолжить карьеру на частных предприятиях практически отсутствовала, да и рассматривалась как чрезвычайно непрестижная. Русские инженеры так же, как и французские, были скорее чиновниками, нежели предпринимателями. Только к концу XIX века доля инженеров, занятых на частных предприятиях, стала возрастать, но никогда вплоть до революции она не превышала 50%.
Несмотря на значительную, хотя и своеобразную роль императора Николая I в возникновении инженерной традиции (император любил говорить «мы, инженеры»), сам дух Николаевской эпохи наложил на профессию свой характерный отпечаток. Милитаризация многих сфер жизни при Николае I затронула и систему технического образования. К концу его царствования отрицательные плоды такого подхода были налицо. Так, Институт путей сообщения в 1840–1850-х годах превратился в заведение общеобразовательное, в котором специализированными были лишь некоторые классы – для инженеров и архитекторов, а в 1849 году он был окончательно превращен в кадетский корпус для обучения исключительно дворянских детей. И только при генерале Чевкине, ставшем директором института в 1855 году, политика заведения изменилась. Когда же ведомство путей сообщения возглавил Мельников и оно приобрело гражданское устройство, институт вновь стал специальным открытым учебным заведением, где преподавались только высшие, специализированные курсы, а выпускники получали диплом гражданского инженера.
Значение Института путей сообщения как первой кузницы инженерных кадров в России во многом было связано с особой потребностью государства в специалистах железных дорог. Поэтому важным этапом в становлении русской инженерной традиции в России становится железнодорожное строительство, которое по воле Николая I развернулось к середине XIX века. Как известно, первая, экспериментальная железная дорога была открыта между Петербургом и Царским Селом в 1837 году, а в 1851 году началось регулярное движение между Петербургом и Москвой. В подготовке, проектировании и работе первых российских дорог русскими инженерами школы Мельникова и им самим был широко использован английский и американский железнодорожный опыт. Эксплуатация железных дорог строилась на использовании исключительно иностранной техники и приглашенных иностранных специалистов. Любопытно, что первым машинистом, проведшим поезд из Петербурга в Москву, был американский инженер Уайненс.
Реакционеры, ретрограды и митрофанушки
Отмеченные выше явления нового, передового тонули в море крепостничества, бюрократии, косности. Примером может служить один из выдающихся министров финансов России Е.Ф. Канкрин, который был ярым противником развития железных дорог и крупной промышленности. Он называл железные дороги «вредной болезнью нашего века», источником вольнодумства и смуты. В технологической сфере длительное время — с конца XVIII века до начала великих реформ 1860–1870-х годов — страна жила старыми ресурсами, накопленными со времен Петра и Екатерины II.
В итоге к середине XIX века страна вступила в полосу, которую можно назвать экономическим застоем. Это выражалось в падении производства, причем в самой выигрышной для предыдущего периода отрасли — металлургии. С 1801-го до 1819 года непрерывно происходило падение выплавки чугуна: с 10,1 млн пудов до 7,9 млн пудов. После этого начался некоторый подъем, который позволил к 1834 году достичь уровня начала века. И хотя во второй половине царствования Николая рост показателей в металлургии был более заметен, темпы его чрезвычайно низки. То же самое можно сказать о динамике развития механических заводов. За полвека, к 1851 году, в России было запущено всего 19 заводов с широким применением машин, а к 1855 году их стало на 17 больше. И только с началом великих реформ ситуация резко изменилась — в 1861 году таких заводов было уже 106, а в 1875 году — 165. Ясно, что промышленное производство в дореформенный период сдерживалось внеэкономическими причинами.
Такая же картина искусственного замедления развития видна и в других сферах экономики. Там, где в России работали сотни машин, в Англии и Франции использовались десятки тысяч. Сходным образом обстояло дело и с подготовкой русских инженеров. Еще в 1770-х годах выучившийся в Англии на каналостроителя Н. И. Корсаков писал: «Вероятно, в России нет недостатка в талантливых людях для всех видов наук, но нет почти никаких средств обучать их знаниям… Московский университет, где дают лишь начатки образования, нельзя даже сравнивать со школами, которые находятся в Англии, но даже если привести его в гораздо лучшее состояние, чем сейчас, все равно этого будет слишком мало для такой обширной страны, как Россия, где почти тридцать миллионов и где даже десять таких крупных университетов, как Оксфорд, едва ли удовлетворят нужды государства. Сколько образованных людей не хватает нам…» Через 60 лет после написания этих слов в России было лишь 5–6 технических вузов, выпускавших не более сотни специалистов в год.
Многое мешало власти видеть это нарастающее отставание страны в темпах и качестве экономического развития и подготовки технических кадров. Убежденность в непререкаемом могуществе Российской империи, сломившей хребет Наполеону — величайшему из завоевателей — и превратившейся во всесильного «жандарма Европы», сыграла с русской властью скверную шутку: за четыре десятилетия, прошедшие после победных европейских походов 1813–1814 года, силы иссякли, и другие европейские нации ушли в своем техническом и нравственном развитии далеко вперед.
Отцы военных поражений
Известно, что армия — зеркало общества и государства. Консервативный политический режим Николая I оказался не в состоянии использовать новейшие достижения техники для улучшения военного дела. Даже такие всем очевидные и простые вещи, как превосходство пара над парусом, дальнобойность нарезного оружия по сравнению с гладкоствольным, оказались недоступны для сознания руководителей страны. Заместитель шефа жандармов Л. В. Дубельт в 1847 году — задолго до Крымской войны! — внес в свой дневник такую запись: «Английский флот стал заводить винтовые корабли. Мне пришло в голову, что ежели их флот будет двигаться парами, а наш останется под парусами, то при первой войне наш флот тю-тю! Игрушки под Кронштадтом и пальба из пищалей не помогут… Эту мысль я откровенно передал моему начальнику (А. Ф.Орлову, шефу жандармов и ближайшему сподвижнику и другу Николая I. — Е. А.) и сказал мое мнение, что здравый смысл требует, ежели иностранные державы превращают свою морскую силу в паровую, то и нам должно делать то же и стараться, чтобы наш флот был так же подвижен, как и их. На это мне сказали: «Ты, со своим здравым смыслом, настоящий дурак!» Вот тебе и на!» В итоге по развитию парового флота Россия к 1853 году страшно отстала. У англичан и французов было 258 пароходов, а у России — всего 24, из них на Черном море — всего 6! Поэтому победители под Синопом во главе с Нахимовым на своих парусниках даже выйти в море из Севастопольской бухты не могли. А без флота воевать было очень трудно.
В плачевном состоянии оказалась и русская артиллерия. Когда корабли союзников в 1854 году блокировали русскую крепость Бомарзунд на Аландских островах Балтийского моря, то выяснилось, что ядра русских крепостных пушек даже не долетают до кораблей противника, которые между тем из дальнобойных орудий беспрепятственно расстреливали русские укрепления. И никакое мужество русских солдат и офицеров дела спасти уже не могло. Выдержав многодневный страшный орудийный расстрел, гарнизон был вынужден спустить флаг. То же самое, только в несравненно больших, катастрофических масштабах произошло в Крыму, когда вооруженные штуцерами англичане в сражении на реке Альма расстреливали русских солдат с недосягаемых для их гладкоствольных ружей дистанций.
Крымская война показала, как высока может быть цена систематического запаздывания реформ. У наследника скончавшегося в 1855 году Николая I не было выбора — Александр II, не будучи в душе реформатором, вынужден был пойти на реформы. Процесс подготовки реформ растянулся на несколько лет: составителям новых законов о крестьянах, судах, самоуправлении, организации армии, налогах и финансах зачастую приходилось начинать с нуля, то есть со сбора сведений о состоянии экономики, управления и общества. Важнейшим этапом подготовки реформ стало изучение опыта европейских стран, причем не формальный обзор того, как что делают за границей, а тщательный анализ западных моделей и возможности их приспособления в России. Такая адаптация оказалась сложной задачей: Россия оставалась самодержавным государством с довольно жесткой и иерархичной социальной структурой, традиционной культурой и, кроме того, ограниченными финансовыми и человеческими ресурсами.