Представители Большого адронного коллайдера с большей легкостью съели бы свой галстук, чем признались, что открыли бозон Хиггса. Их заявления выглядели скромностью, переходящей в кокетство: «частица, которая по некоторым свойствам напоминает», «может быть», «конечно, мы не до конца уверены». Но сам Питер Хиггс, приглашенный на сегодняшний семинар БАК вместе с высокими функционерами Нобелевского комитета по физике, едва мог сдержать слезы. Ему самому уже за 80 лет, а его предсказанию, которое проверяла последние двадцать лет вся Европа, скоро исполнится пятьдесят.
Скромность ученых вполне объяснима; они вообще гораздо требовательнее по отношению к себе и своим заключениям, чем это принято в обществе. Но справедливости ради, они сами много поставили на кон: в глазах налогоплательщиков открытие несчастного бозона было единственным raison d’être самого дорогого эксперимента в истории науки.
В некотором смысле в Женеве завершился идеальный научный эксперимент. Так и должна, кажется, работать наука. Сначала предсказать что-то на листке бумаги, потом потратить миллиарды долларов и столетия человеко-часов высококвалифицированного труда (бывает ли на Земле труд более квалифицированный, чем ядерная физика?) и найти искомый объект. Желательно, чтобы открытие устанавливало последний камень в фундамент нашей картины мира — например, объясняло, что такое масса. Не помешает также, чтобы об открытии было объявлено в праздничный день в середине лета, единственное время в году, когда наука и может претендовать на полноценное внимание публики.
Пиар-сопровождение проекта могло бы само по себе войти в учебники. Не имея физической возможности доходчиво объяснить людям, в чем на самом деле состоит смысл их многолетней работы, ученые создали — сознательно или нет — популярного персонажа под названием бозон Хиггса. Как и положено главному герою, он был одновременно и желанен, и опасен. Его искал весь мир — и до последнего момента не переставал опасаться, что ищет свою погибель. Добродушный здравый смысл исследователей уже не мог ничего сделать с первобытным страхом: многие ли налогоплательщики разбираются в физике элементарных частиц.
Поиск бозона обошелся в сумму порядка $10 млрд. Это вроде бы немного — примерно столько будет потрачено в 2012 году на науку в России (на фундаментальную науку еще меньше). Тем более что финансировали БАК всем миром в течение многих лет; большинству спонсоров Европейской организации ядерных исследований (CERN) приходилось расставаться с десятками миллионов в год.
Вопрос о том, стоит ли тратить миллиарды на фундаментальную науку и что она может «дать обществу взамен», проклятый. Владимир Путин, например, если верить его выступлениям, ценит только исследования, имеющие прикладное значение. Его оппоненты повторяют, что без фундаментальной науки была бы невозможна никакая технологическая модернизация. Тут сотрудники CERN имеют серьезный аргумент в свою пользу и не упускают возможности о нем напомнить: именно в их организации был создан интернет, самое полезное изобретение последних десятилетий. Так что и в этом смысле поиск бозона можно считать образцово-показательным экспериментом.
Теперь, вооружившись бозоном Хиггса, ученые могли бы пойти и напомнить про фундаментальную науку и интернет не только налогоплательщикам, но и тем, кто на нем зарабатывает. Не бить на жалость, а сделать value proposition — им есть что дать технологическим компаниям в обмен на финансирование, ничтожное по меркам технологических рынков. Не кусочек маркетинга, а славу в веках.
Бюджет БАК за десятилетия примерно равен выручке крупнейших компаний Кремниевой долины (HP, Apple или AT&T) за один месяц, и сопоставим со средствами, которые один Google тратит за год на R&D. Каждая из этих компаний могла бы построить собственный коллайдер, а в складчину они могли бы стать одним из главных спонсоров дорогостоящей фундаментальной науки, избавив ученых от необходимости унижаться перед налогоплательщиками. В конце концов, если за пределами университетов и есть люди, понимающие в современной космогонии, то они работают как раз в окрестностях Сан-Франциско.
Когда-то одним из главных научных центров в мире были лаборатории Белла. Bell Company расчленили на части и позабыли, но вклад фирмы в развитие мировой науки будут помнить еще очень долго. Правопреемники компании из AT&T — и их многочисленные партнеры и конкуренты — не могут этого не знать.
Вопрос о том, существует ли бозон Хиггса, кажется, закрыт. Но не менее фундаментальный вопрос — как финансировать науку — еще далек от разрешения.