Часть 2. Начало — здесь.
На прошлой неделе я спасал выносной диск с фотографиями — переносил все на Time Capsule (хорошее название — «капсула времени», мерещится всё про возраст) и увидел фотографию отца. На фото он был с моим сыном, и на столе стоял торт с четырьмя свечами. Значит, отцу на фото 54 года — на меня смотрит абсолютно седой человек с живыми глазами и с очень немолодым лицом. Через девять лет он умрет на пенсии, не выдержав освобождения от бесконечной службы на Крайнем Севере, от солнца и хорошей, непайковой еды, от отсутствия психологического давления военно-морского флота. Как глубоководная рыба, которую вынесло к поверхности, где есть свет и тепло и нет давления миллиона тонн на сантиметр.
Мне 54 через год. Я выгляжу по-другому. У советских мужчин не было молочка после бритья от Molton Brown. А были морщины — спасибо одеколонам за содранную ненавистной бритвой «Нева» кожу. Вы знаете эту боль? Хозяйственное мыло вместо шампуня. И отвратительная еда. И ветер со снегом в харю. И форменные «пайковые» ботинки, что ломали пальцы ног.
Я не хочу умирать в 63. А ведь предыдущее поколение реально считало, что 55 лет — это уже старость. Они и вели себя так же. И матери говорили «будь как отец». Ведь в этой системе родственных отношений тебя все время сравнивают с отцом. Мать хочет, чтобы ты был как отец. Когда он умрет, она будет говорить: «Вот видел бы отец» или «Отец бы так никогда не поступил». И даже жена будет тебе бросать в раздражении: «Уж ты, конечно, совсем не такой, как твой отец, вот он был ого-го, настоящий семьянин». И так далее. Вплоть до того, что тебя подспудно готовят к ранней смерти — на манер отца.
Я смотрю вокруг себя: среди моих родственников самый старший мужчина — это я. Остальные умерли — кто в 55, кто в 63-64. Причем ни один из них не пил. То есть напрочь. Инсинуации некоего Онищенко про то, что русские мужчины мрут от водки, пусть останутся на его совести. (Совесть? В санэпидстанции? Мораль в борделе. Ха.) Нет. Они умирали тогда же, когда и их отцы — у кого они остались. Ко мне время от времени приезжал одноклассник. Хорошая у нас была гарнизонная школа номер 19 — из нее как минимум вышел один лауреат Государственной премии. И это, к сожалению, не я. А мой сосед по парте. И как-то я увидел, что он уже гораздо старше меня. Манеры, разговоры. Хотя, я думаю, у него мозги в миллион раз лучше моих работают. Я боюсь, он подспудно так же, как все остальные, копирует отца. Кстати, и неважно, что вам там говорила мама, которую, например, папаша бросил. Если так случилось. Она все равно вам его будет поминать, хоть и в другом контексте. Но тут знак плюс/минус неважен. Абсолютно. Чтобы прийти хотя бы годам к сорока в здравом уме, не позволяйте никому лепить вас по образу и подобию вашего отца. Вы сам себе идеал. В смысле болванка. В смысле опора.
Потому что выдержать вам придется многое.
Меня всегда поражала одна вещь: вся эта злобная нудятина по поводу «если ты мальчик, то...». В этом есть потрясающая психологическая ловушка. Мальчики не плачут. Даже когда им больно. Даже когда их предали. Нет ничего хуже плачущего мальчика. Вам это не говорили? Дальше будет хуже: крутые парни не танцуют, крутые носят черное (если что, это все названия фильмов с Чаком Норрисом). Все эти субкультурные правила и нормы, которые сначала втемяшивают в семье/школе. Они именно что субкультурные — наравне с тюремными. Мальчики не плачут.
Я снова научился плакать уже годам к 33, когда надо было уже или на крест идти прибиваться, или от девок отбиваться. И, может быть, это спасает меня пока от инфаркта. А сколько мужчин гибнет от разрыва сердца только потому, что все стрессы держат в себе, учатся все загонять в подсознание, вытесняют ужасы детской жизни (ты че, как девчонка, разнюнился?), а потом это все выливается таким психозом, что на красный уже не останавливаются. А кто не гибнет от инфаркта и инсульта, те приходят к сороковнику с перекошенным, вечно зажатым лицом и депрессией, которая побеждает даже алкоголизм. Короче, не будьте похожи на своих отцов, какими бы славными они ни были. И плачьте.
Я тут искал-искал фотографии для аватара на блог. Не нашел — все они были даже не то что старые, а как миниум годичной давности — с одутловатым лицом (я не знаю, что это такое, но в русской литературной традиции так пишут про заплывшие рожи). Это лицо человека, который находится в постоянном конфликте с окружающим миром и с собой. Это даже трудно заметить, потому что подобное выражение лица преобладающее у людей моего поколения на отдельно взятой территории. Не всегда одутловатые, но со специфическим выражением, по которому за границей узнается соотечественник. Смесь достоевщины с самозащитой без оружия. Главное понять, что это так. Признать, что это так. Увидеть, что у тебя уже давно перекошенное лицо. Куда делся тот веселый ребенок, который пел песни всю дорогу от школы до дома? Куда уходят улыбки — мои, ваши? Тут, кстати, без глубокого психоанализа не разберешься. Не Леонид же Брежнев и все мрачноликое Политбюро виновато в том, что вчерашний солнечный ребенок превращается в мрачного лысеющего зануду?
Кстати, есть парни, которые вошли к полтиннику с собой в полную гармонию и на фотографиях их черта с два отличишь от лондонских музыкантов (недавно я снимал английских музыкантов, которых привозил в яхт-клуб на частную вечеринку, к ним подошли наши яхтсмены для совместной картинки — и вот они все улыбаются, и уже черта с два отличишь русского от артиста из Кэмдена). Но это редкость, и про таких людей, достойно продолживших жизнь после рубежа, который общество считает критическим, я расскажу позже. Какого черта? Никто тут не начинает вторую жизнь после пятидесяти. Мы просто пытаемся продолжить начатое по максимуму достойно.
Итак.
Не быть похожим на отца. (Вдогонку скажу, что маниакальное желание уравнять сына с мужем приводит к удивительным порой результатам — дремлющий гомосексуализм, присущий, в общем-то, всем, может расцвести, как радуга над Берлином.)
Учиться плакать, рыдать и наматывать сопли. И по барабану, что вам скажет жена, любовница или просто one night stand-girl. Вам многое есть что оплакивать. И это не слабость, а самосохранение.
Понять, что надо что-то делать с внутренним миром — который весь на лице.
Продолжение следует.