В этом году Венеция оказалась не слишком благосклонной к киноманам по части погоды: ливни, грозы и порывы ветра проверяли на прочность любовь к кино, заставляющую людей, одетых в нелепые дождевики с мордой льва на капюшоне и куполом собора Святого Марка на спине, бороздить Адриатику в сторону острова Лидо. Утешение оставалось одно: прибывшие представлять свои фильмы звезды, не имея моральной возможности явиться на красную дорожку в купленном в сувенирной лавке дождевике, с той же отчаянностью подставляли струям дождя голые спины и упакованные в смокинги торсы.
И все-таки родина не отпускает никогда. Кто о чем, а я на церемонии закрытия 69-го Венецианского фестиваля вспомнила… нашего министра культуры Владимира Мединского. Помните, как два месяца назад он оскорбился за упреки журналистов в неловком поведении на сцене, когда, вручая приз Катрин Денев, случайно удалился с призом за кулисы? Он тогда забомбардировал свой твиттер возмущенными оправданиями (он-де ничего не забыл, просто актриса сама попросила его поносить вместо нее тяжелую статуэтку) и проклятиями в адрес писак. Аппарат министра, несмотря на выходные, встал на уши и принялся выступать с заявлениями.
Эта история сразу вспомнилась, когда Летиция Каста на сцене перепутала все призы и статуэтки, после чего ей пришлось возвращать на сцену их обладателей и просить их обменяться призами. В зале стоял громовой хохот, и громче всех смеялись сами герои недоразумения. Это очень показательный случай: Венецианский фестиваль, несмотря на все свои регалии, первая из которых — «старейший фестиваль мира», умудряется относиться к самому себе с поразительной простотой. Там, где Канны будут надувать щеки от столпотворения звезд на красной дорожке, а Берлин утонет в правозащитных акциях, Венеция будет смотреть на них иронично, чуть свысока, давая понять, что она выше всего этого.
И правда: звезд здесь обычно меньше, чем на любом второстепенном фестивале, каких в мире больше тысячи. До недавнего времени здесь даже не было кинорынка, и Венеция плевала на упреки в провинциальности. В этом году, правда, кинорынок наконец учредили, но он занимает один этаж в ближайшем отеле (против трех громадных подземных этажей в Каннах и целом трехэтажном отдельном здании в Берлине). И очереди в кино здесь меньше, и люди в смокингах не фланируют с голоспинными дамами под ручку, и звезд здесь можно встретить без охраны прямо на улице — покупающими мороженое. Словом, дом родной, а не старейший фестиваль. Но от Венецианского фестиваля веет такой молодостью, такой кинематографической бодростью, какая и не снилась его более гламурным собратьям — Каннам и Берлину.
Здесь остро чувствуют требования момента. Новые кинематографические тренды рождаются здесь от большого чувства между искусством и конъюнктурой. В этом году «парочка» родила направление, которое уже не первый год напрашивалось в качестве определяющего, — мощную антицерковную волну. Верхней точкой этой волны стал фильм австрийца Ульриха Зайдля «Рай. Вера», вторая часть триптиха о рае на земле. Первая часть — «Любовь», о смешной австрийке-толстушке, отправившейся в Кению на поиски любви, — осталась в Каннах незамеченной. Вторая часть, в которой сестра толстушки, католичка-фанатичка Анна-Мария, обнаруживает в своей любви к Христу банальное сексуальное начало, вызвала в Италии скандал — группа таких же фанатиков, как Анна-Мария, подали в суд на Зайдля, актрису Марию Хофштеттер и руководство фестиваля. Интересно, вызовет ли в России, где уже куплен к прокату этот фильм, возмущение сцена мастурбации распятием или иерархи РПЦ решат, что пусть себе неверные католики разлагаются поскорее? Зайдль получил некий спецприз жюри, хотя большинство экспертов прочили ему «золото».
Но «Золотой лев» улетел в Южную Корею с Ким Ки Дуком и его «Пьетой», тоже навеянной христианскими мотивами. «Пьета», что в переводе «жалость», — знаменитая сцена оплакивания Богоматерью мертвого Христа, вдохновившая Микеланджело, Тициана, Ван Гога на шедевры. Ким Ки Дук — парень тщеславный, и стать четвертым в этой компании для него наверняка было не последним желанием. Вообще все те, кто и раньше смотрел Ким Ки Дука, ничего нового в «Пьете» для себя не найдут. Поэтический триллер о жестоком мытаре, выбивающем долги из несчастных, ломая им кости и требуя потом отдавать ему страховку в качестве долга, сделан, как всегда у Ким Ки Дука, красочно-кроваво и зверски-привлекательно. Когда в кадре появляется умопомрачительной красоты женщина, представившаяся бандиту бросившей его когда-то матерью, становится ясно: эта Пьета сейчас всем задаст перцу. Так и есть: дама оказывается богиней мщения, заставившей мерзавца пожалеть обо всех отрубленных руках, сломанных ногах и выколотых глазах.
Жаль только, что Майкл Манн и иже с ним в жюри никогда раньше не видели фильмов Ким Ки Дука. Иначе просто подивились бы его фантазии по части выдумки сюжета, не более того. Или дали бы ему какой-нибудь спецприз — скажем, за рекордное количество орудий пыток в кадре. То ли дело 12-детней давности его «Остров», премьера которого состоялась тут же в Венеции и на который приходилось вызывать «скорую». Сцену попытки двойного самоубийства, в которой парень глотает рыболовные снасти и вытаскивает с ними внутренности, а девушка засовывает такие же крючки в прямо противоположное отверстие и вытаскивает с ними свою женскую сущность, забыть трудно. Однако после второго-третьего фильма Ким Ки Дука становится скучно: его творческий замысел похож на тонкое красочное мазутное пятно, сверкающее на солнце всеми цветами радуги, под которым ничего нет.
Конечно, странно отдавать главный приз довольно банальному фильму, когда в соперниках — шедевр Зайдля и виртуознейшая работа Пола Томаса Андерсона «Мастер». Правда, за «Мастера» мастер получил «Серебряного льва» за режиссуру, утяжелив его еще и Кубком Вольпи (приз за лучшую актерскую работу) сразу двум снявшимся в главных ролях актерам — Хоакину Фениксу и Филиппу Сеймуру Хоффману. Пол Томас Андерсон всегда снимает кино абсолютно выверенное, словно просчитанное каким-то божественным калькулятором — вспомним «Ночи в стиле буги», «Магнолию», «Нефть». Но «Мастер» словно дышит безупречностью, настолько безошибочно здесь все, начиная с каждого движения брови актеров и кончая просчитанной цветовой гаммой каждого кадра. В образе главного героя — «мастера», немножко философа, немножко гуру, немножко психолога, немножко харизматика и немножко Бог еще знает кого — Додда Ланкастера многие узнали Рональда Хаббарда, основателя дианетики и сайентологии. Хотя Андерсон открещивается как может, но достаточно посмотреть на круглое добродушное лицо Хоффмана и его мягкие светлые волосы, зачесанные назад по моде 50-х, чтобы сомнения отпали. Его визави по фильму, его альтер эго, подопытный кролик и друг — бывший военный, контуженный моряк Фредди в исполнении постаревшего и возмужавшего Хоакина Феникса – словно оборотная сторона Додда. Это «мастер» наоборот. Там, где Додд мягок, Фредди неистов, где Додд злится — Фредди немеет. Оттого эти два человека оказываются повязанными гораздо более крепкими связями, чем даже дружба или любовь. Для Фредди «мастер» — это бог, это сама религия, это слепая необъяснимая вера. И этим фильм Андерсона прекрасно вписывается в общий нынешний тренд Мостры.
Терренс Малик, разочаровавший своей новой работой «К чуду» — размышлениями о любви и о Боге на материале истории любви француженки русского происхождения (Ольга Куриленко) и американца (Бен Аффлек), а также затесавшегося к ним загадочного католического священника в исполнении Хавьера Бардема, — попытался поставить сразу сотню вопросов. Но кажется, что он очень-очень спешил, оттого просто взял «Древо жизни», встряхнул его, собрал осыпавшиеся листья, сверху посадил красавчика Аффлека (по счастью, не дав ему в фильме сказать ни слова) и сбил все в новый фильм. Для верности украсил громадной плавучей черепахой — явной жертвой монтажа «Древа жизни». Получилось красиво, но сумбурно и претенциозно. И даже Бардем вызвал в зале только смех. Некоторые журналисты в зале предположили, что сейчас у него в руках появится кислородный баллон вместо Библии.
Российский фильм «Измена» Кирилла Серебренникова, ледяное препарирование холодными руками горячей темы адюльтера, был принят вполне благожелательно, но быстро забыт ввиду своей все той же холодности на грани мертвечины. Красивые лица, красивые тела, красивая природа — а вместе с тем какое-то презрительное недоверие ко всему, что сам делаешь. Ощущение мертвечины усугубляется универсальностью интерьеров, безымянностью героев и отсутствием каких бы то ни было национальных примет. По собственному признанию режиссера, он тем самым хотел достичь понимания зрителем глобальности темы. Но достиг, похоже, лишь вечной мерзлоты.
В такой же мерзлоте заканчивает свою жизнь эпизодический герой фильма Алексея Балабанова «Я тоже хочу» в исполнении самого Алексея Балабанова. «Ты кто?» — спрашивает один из персонажей сидящего в снегу на обочине жизни бородатого бродягу с лицом Балабанова. «Я кинорежиссер, член Европейской киноакадемии», — грустно отвечает человек, прежде чем забыться вечным сном в снегу. Новая картина Балабанова — словно прощание. Грустный, пронзительный, снятый на чуть истерической ноте, возникшей от непонимания: а что, собственно, будет ПОТОМ, где мы все окажемся? Если и правда существует Колокольня счастья, на поиски которой отправляют пять аутсайдеров — Бандита, Проститутку, Музыканта, Алкоголика и папу Алкоголика, то как знать заранее, примет она тебя, унесешься ли ты через ее купол в счастливую вечность или останешься навеки рядом в снегу? Путаный, сумбурный, но на редкость чистый и интимный фильм, снятый без обычной балабановской мизантропии, не вызвал энтузиазма среди венецианской публики. Ничего удивительного: Балабанов — самый, наверное, русский из всех российских режиссеров — для Запада лишь создатель средних вестернов типа «Брата» или ужастика типа «Груза-200».
И получается, что усредненное российское кино, какое представил Серебренников, здесь милее и востребованнее. Притом что кругом кликушествуют: ах, наше кино любят только за чернуху! Ах, мы для Запада исключительно поставщик информации о русских ужасах! Те, кто кликушествуют, наверное, никогда не были на международных фестивалях, ибо бОльшую глупость и представить себе невозможно. Мы с нашей привычкой во всем видеть умысел и конъюнктуру не в силах поверить, что крупнейшие западные фестивали могут себе позволить отбирать фильмы только потому, что видят в них творчесикй потенциал.
Продуманность, внутренняя идейная и художественная структурированность Мостры в этом году очевидна. Ни одного случайного фильма, ни одного просчета. Даже израильский «Заполнить пустоту» Рамы Бурштейн (Кубок Вольпи молоденькой Хадас Ярас), снятый с какой-то доисторической, долюмьеровской простотой и тем самым вызвавший немало нареканий, оказался более чем удачно вписанным в общую канву фестиваля своей наивной вечной проблемой — метаниями молодой девушки между верностью хасидским традициям и нарождающейся юной чувственностью. Зрители ворчали во время просмотра, но ни один человек не ушел. Загадка? Нет, просто искусство не терпит лишних слов и случайных жестов. Поэтому так и досталось обожаемому киноманами Малику — сумбур вместо кино выходит из моды.
А если о хорошем, то самая оживленная дискуссия, подслушанная автором этих строк во время фестиваля, была дискуссией двух горячих итальянцев после пресс-конференции Филиппа Сеймура Хоффмана, Хоакина Феникса и Пола Томаса Андерсона. На трепетный вопрос итальянской журналистки «Чем бы вам хотелось заняться сегодня в Венеции?» Хоффман, хохотнув, ответил: «Нагадить на площади Сан-Марко и трахнуть всех венецианок». Два впечатлительных итальянца спорили: есть ли смысл сделать первое или сразу приступить ко второму?