Казино в помощь голодающим: какой увидели Москву американцы миссии Гувера в 1921 году
В истории взаимоотношений России (СССР) и Америки была одна практически забытая сейчас страница. Во время голода 1920-х в США по распоряжению президента Вудро Вильсона была создана так называемая Американская администрации помощи (American Relief Administration — АРА), призванная помочь голодающим жителям Европы после Первой мировой войны. Возглавил администрацию Герберт Гувер — будущий 31-й президент США. В 1921 году в ответ на письмо Максима Горького, который просил оказать помощь голодающей России, американцы из этой администрацией отправились с миссией в наводящую на тот момент ужас на американский истеблишмент «страну большевиков».
Кампания АРА в Советской России продолжалась с осени 1921 года до лета 1923, за это время около трехсот американских, как они себя называли, спасателей, провели масштабную работу в российских городах, открывая там кухни для помощи голодающим. В то время эту экспедицию американцев в России называли «самым выдающимся жестом доброй воли ХХ века».
Книгу о ней написал научный сотрудник Гуверовского Института войны, революции и мира при Стэнфордском университете Бертран Патенод, изучивший в процессе работы над ней архивные документы, дневники и мемуары участников АРА в России, которые впервые увидели своими глазами, что собой представляла страна после революции. На русском языке книга «Большое шоу в стране большевиков: Деятельность Американской администрации помощи в Советской России во время голода 1921 года» выходит в декабре в издательстве «Европейский университет в Санкт-Петербурге». Forbes публикует отрывок.
Сотрудники АРА часто повторяли слова своего шефа Сирила Квина, что жизнь в русской миссии отнюдь не «пиво и кегельбан». Однако, судя по документам, несмотря на долгие дни тяжелой работы по оказанию помощи голодающим, у спасателей иногда появлялась возможность отдохнуть и как-то развлечься. Как и в случае с методами организации, американские способы провести досуг варьировались в зависимости от конкретного места и обстоятельств. Ничто не могло превзойти Москву по разнообразию, хотя первые американцы, прибывшие в город в августе 1921 года, едва ли были в восторге от общественной жизни российской столицы. К тому времени, когда АРА начинала там свою работу, москвичи только начали выходить из оцепенения времен военного коммунизма. Гуверовские парни привыкли сравнивать все европейские столицы с Парижем как эталоном, а Москва совсем не походила на Париж. Она не соответствовала в тот момент и ранее сложившимся романтическим образам старой России, которые, судя по всему, запечатлелись в умах некоторых спасателей, несмотря на зловещие рассказы о повседневной жизни в стране большевиков.
Одним из тех, кто вынужден был сопоставить реальность с ожиданиями, был Элвин Бломквист. В конце миссии он размышлял о своих открыточных представлениях о Москве и том городе, который увидел наяву осенью 1921 года: «Кто, как и я, безотчетно не представлял себе Москву на основе романов и гравюр из школьных учебников географии: город укутанных в меха дам и джентльменов, стремительно несущихся в санях, запряженных чистокровными конями, под звон колокольчиков, город смеха и веселья, народных танцев и красивых костюмов — словом, благополучной жизни и богатства? Но меня повезли через другую Москву — город грязной слякоти, разрушенных домов, пустынных переулков, разграбленных лавок, торговцев спичками, подсолнечными семечками, селедочников, город еле ползущих трамваев, поношенной одежды и нищеты».
Российские и иностранные свидетели с примечательным единодушием отмечают внезапное появление весной и летом 1921 года булочных и кондитерских буквально на каждом углу, словно испытание для местных сладкоежек. Несомненно, если бы Бломквист видел Москву несколькими месяцами ранее, он смог бы оценить изменения, произошедшие к августу. Коробейники и уличные продавцы разного рода показались бы ему не сорняками, а цветами ранней весны. Дело было в точке отсчета. Даже год спустя вновь прибывшим американцам Москва казалась воплощением нищеты и убожества.
Тем не менее в конце лета 1921 года большинство московских витрин оставались заколочены досками, это факт. Для развлечения был открыт единственный ресторан, первым появившийся в самом начале НЭПа; он находился на Арбате, неподалеку от штаб-квартиры АРА. Чайлдс успел оценить его перед отъездом в Казань как «оазис в этом городе мертвых душ». Осенью пространство экономической свободы расширилось, и по мере того, как москвичи начинали верить, что НЭП не является какой-то очередной уловкой большевиков, улицы Москвы преображались с поразительной скоростью, удивительной для тех, кто возвращался в город хотя бы после нескольких недель отсутствия. То же самое происходило и в других местах, прежде всего в Петрограде, однако не так драматически быстро.
Открывались магазины; базары и рынки, скудные в предшествующие мрачные годы, теперь закипали суетой купли-продажи; повсюду множились рестораны и кафешантаны, вскоре в них уже предлагали вино и — нелегально, но вполне открыто — водку; залы возобновивших работу театров были переполнены. Везде шла реконструкция. Эдуард Эррио, тогда служивший мэром Лиона, посетил Москву и назвал ее «городом строительных лесов». По замечанию американского репортера, «стук строительного молотка заглушал треск винтовки палача».
Бломквист работал вдали от столицы более года, а вернувшись, не узнал город: «В конце декабря 1921 года Москва производила впечатление умирающего города, в феврале 1923-го, когда я снова посетил ее, она превратилась в безумно-истерический мегаполис, спешащий бог знает куда, искусственный, стремящийся бежать от какой-то невидимой силы, преследующей и грозящей разрушением. В 1921 году жизнь «горожанина Ивана» держалась на черном хлебе, в 1923-м «горожанин Исаак» торговал сигарами «Корона», французским шампанским, вестфальской ветчиной, автомобилями «паккард» и прочими предметами роскоши — были бы только люди, готовые платить назначенную цену».
Это был, вероятно, самый пик НЭПа, продлившийся лишь несколько месяцев и закончившийся, когда советское руководство сочло, что коллективная передышка была достаточно долгой и пора остановить отступление. То, что длительность этой передышки примерно равнялась периоду пребывания АРА в Советской России, было по большей части совпадением, хотя впоследствии американское присутствие в сознании русских граждан стало ассоциироваться с оргиастическим началом НЭПа.
Некоторые из этих ассоциаций были весьма ощутимыми. В Петрограде работало казино «Сплендид-палас», которое Голдер называл «Монте-Карло бывшей российской столицы». Местные жители прозвали его «Дворец АРА», так как процент от выигрыша шел на покрытие обязательств городских властей перед АРА. И «Сплендид-палас» не был аномалией. Советское государство испытывало острую нехватку наличности, необходимой для оплаты счетов, а потому открыло игорный бизнес в Петрограде и Москве, управляя казино и забирая значительный процент прибыли. Эта ассоциация стала причиной одной из самых щекотливых и скандальных ситуаций в Москве времен русской миссии АРА, тем более что в этой истории оказалась замешана глава советского Комитета по борьбе с голодом, «мадам Каменева» — сестра Льва Троцкого и жена Льва Каменева. Помимо обязанностей в Политбюро, Каменев управлял Москвой. Американский журналист Сэм Спевак рассказывал, что Каменева, которую он называл «второй Екатериной Великой», взяла под опеку некоего Михаила Разумного, «красивого молодого актера с изысканными манерами и острым умом». Разумный уехал из России во время революции. Вернувшись после введения НЭПа, он занял подвальное помещение, в котором когда-то размещался театр Никиты Балиева «Летучая мышь», и основал там театр-кабаре «Кривой Джимми», с репертуаром, рассчитанным на новых богачей.
Разумный привлек внимание Каменевой, которая, вероятно, хотела играть роль покровительницы популярных форм искусства. Он убедил ее, что помочь голодающим можно было бы, открыв в Москве несколько казино, и предложил себя в качестве управляющего. По версии Спевака, Каменева преподнесла эту идею мужу, и вскоре были открыты три казино. Одним из них было «Монако», где гостей встречал персонал в синих брюках и красных пиджаках с золотыми пуговицами; второе называлось «Эрмитаж», там крупье щеголяли в старорежимных сюртуках. Гости пили вино и водку, испытывали удачу, играя в «железку» и рулетку. Спевак описывает клиентов казино как «спекулянтов, карманников, падших буржуа, наркоманов, проституток и экс-графинь».
Так старый и новый режимы нашли точки соприкосновения в подпольном мире ничем не сдерживаемой спекуляции. Игра закончилась, когда ЧК обнаружила, что Разумный присвоил около десяти триллионов рублей (около $100 000), отчасти в иностранной валюте. Его посадили в тюрьму, Каменева оказалась замешана в скандале.
Спевак сообщал, что в Петрограде «красный подпольный мир» был еще обширнее, по крайней мере вначале — чего можно было ожидать от бывшей имперской столицы. По сравнению с тем, что происходило в колыбели советского коммунизма, по мнению Спевака, «наш Тендерлойн был просто святилищем. Петроградский совет всего лишь взял под контроль царский преступный мир и стал управлять им, подобно тому как Советы взяли за основу царскую охранку для своей ЧК».
Монополия Петросовета на порок — «вино, женщины и музыкальные шоу» — была сосредоточена в трех казино и полудюжине ресторанов, где, помимо еды, гостям предлагали музыкальные представления и другие зрелища. Глава одного из этих казино прямо называл своих клиентов отбросами и добавлял, что «правительству нужны деньги». С другой стороны, эти заведения не выдержали бы проверки в царские времена. По опыту нескольких недель в Петрограде, Чайлдс свидетельствовал, что попытки вернуть городу «величие и роскошь» имперской эпохи были «слабыми и жалкими… Фантастической красоты ковры были собраны бог знает откуда, а персонал облачен в разномастные ливреи, которые сделали бы честь комической опере».
Молодые сотрудники АРА привезли в Россию собственные вкусы — пристрастие к кафешантанам, кабаре и казино провинциальные парни приобрели совсем недавно, побывав в Париже и Лондоне. Есть несколько рассказов о том, как американские спасатели «задавали жару». В письме к некой Дорис от 3 декабря 1922 года Флеминг красочно описал свои ночные похождения по темной стороне столицы совместно с другом Трейси Колем. Вечер начался и несколько раз прерывался сценами торга с извозчиками на дрожках, доставлявшими пару американцев в заведения с откровенно непролетарскими названиями: «Домино», «Ампир», «Гротеск», «Кафе Риш» и «Казино». Долгая ночь игры в «железку» и фараон, обильно заливаемая пивом и водкой, завершилась около пяти утра.
В письме Флеминг пытается создать впечатление, что люди из АРА — буквально короли российской столицы. На самом деле, как представители американской буржуазии, они могли открывать в Москве многие двери, но по существу они никогда не чувствовали себя там как дома и не становились своими. Во-первых, особенно в первый год миссии, мало у кого из москвичей имелись средства принимать их у себя. Большинство спасателей, чужаки в чужой стране, в любом случае были бы для местных жителей неудобными гостями; даже историки из Стэнфорда и Гарварда Фрэнк Голдер и Арчибальд Кэри Кулидж, свободно владевшие русским языком и понимавшие культуру страны, были разочарованы отсутствием социальной жизни и общества. Кулидж писал отцу 13 ноября 1921 года: «Никто не в состоянии развлекаться. Большинство тех, кто раньше вел светскую жизнь, теперь занимают всей семьей одну комнату и страдают от жесточайшей нищеты».
Кроме того, местные жители не могли не учитывать тот факт, что американский гость в доме привлечет к хозяевам внимание ЧК. С другой стороны, как отмечал Кулидж, не каждый москвич примет приглашение в дом, где живут сотрудники АРА. «Мне сказали, что тайная полиция фиксирует каждого, что приходит в дом, где остановилось около дюжины старших сотрудников нашей миссии (включая меня). Возможно, это просто слухи, но я вижу, что люди боятся приходить из страха привлечь, на свою беду, внимание представителей власти».
Вполне естественно, что главными местами встреч и общения стали дома сотрудников, получившие в разговорах цветовой код — Голубой, Коричневый, Розовый, Зеленый, Белый; все это были просторные резиденции, до революции принадлежавшие богатым семьям, и все они находились на расстоянии пешей прогулки друг от друга, в самом центре Москвы, закономерно превратившись в средоточие общественной жизни для американцев из АРА. Во всех домах был обслуживающий персонал: повара, горничные, управляющие хозяйством, швейцары; так что жильцы, по мнению Голдера, чувствовали себя весьма комфортно, даже «очень, очень комфортно» благодаря «изобилию еды и отсутствию недостатка в выпивке».
В Розовом доме жили руководители миссии; американцы были убеждены, что это «был прежде самый изысканный особняк в Москве». Одной из достопримечательностей этого здания был швейцар, известный как Пажалста. Грубая транслитерация вежливого «пожалуйста» или «добро пожаловать» стала его прозвищем между американцами, поскольку он произносил это слово каждый раз, открывая дверь дома или предлагая одну из множества услуг: повесить на вешалку пальто, набрать ванну, зажечь сигару, почистить обувь, разбудить с утра при отсутствии горна или будильника.
Таким образом, московские американцы — а их к лету 1922 года было около пятидесяти, не считая журналистов и тех, кто прибывал с короткими визитами, — были расположены развлекаться, и, как выясняется, они хотели, чтобы их развлекали. Многие выдающиеся таланты Москвы приезжали к спасателям и выступали перед ними, были очарованы молодыми американцами и обильно накормлены, а более формальные мероприятия устраивались в большом бальном зале Розового дома. Обычно американцы организовывали ужины для русских, зачастую женщин, местных сотрудников АРА — клерков, бухгалтеров и переводчиков, которых привлекала хорошо приготовленная еда и возможность вспомнить старые добрые времена.
По свидетельству двух американских журналистов, эти собрания весьма скромно называли «танцевальными вечеринками» и «небольшими танцами». Кажется, между домами, где проживал персонал, существовало своего рода негласное соревнование на лучшие вечеринки. Какое именно сочетание женщин, алкоголя, танцев и талантливых гостей обеспечивало успех собрания, понять из записей АРА довольно трудно, — может быть, на способность внятно описывать эти события повлиял именно избыток алкоголя. В сумбурных воспоминаниях выпивка и женщины как-то незаметно смешиваются. Эллингстон оставил один из образцов жанра, рассказывая о «…славном кутеже Голубого дома, очень влажном, волнующем и — по прошествии девяти месяцев — весьма плодотворном, и при всей вероятности моих намерений посвятить следующий день работе в офисе меня ждал не столько следующий день, сколько следующая ночь. Хочешь узнать, как могут непрерывно длиться три ночи в течение недели, приезжай в Москву». Вероятно, нечто подобное подразумевал Флеминг, когда — именно с намерением шокировать родителей — писал: «Рождество будет здесь довольно скучным; может, попойка в Голубом доме, где почти все обычно навеселе, как бы шокирующе это ни звучало».
Конечно, повседневная жизнь спасателей в голодных районах радикально отличалась — в том числе и в зависимости от того, проживали ли они в центральном городе региона, руководили районным подразделением или работали инспекторами, проводя основное время в разъездах. Но каким бы ни был индивидуальный круг обязанностей, в регионах соотечественников-американцев было гораздо меньше, и устроить себе эмоциональную разрядку в свободное время им было сложнее. Это обстоятельство в меньшей степени задевало «парня из района», у которого получалось быстро миновать столицу на пути к месту службы в полевых условиях. Но для тех, кто успел достаточно долго поработать в Москве и ощутить вкус «славного Голубого дома», перемещение в провинцию становилось настоящим потрясением.
Пол Клапп был единственным американцем, который занимался организацией помощи немецкой колонии в России, на дальнем юго-востоке Саратовской губернии. Свободно говоривший по-немецки Клапп не страдал от языкового барьера, но из его дневника и переписки становится ясно, что он жил в одиночестве и изоляции. В январе 1922 года он сообщал в докладе, направленном в саратовскую штаб-квартиру, что «очень занят, и это хорошо, потому что социальной жизни тут совершенно нет, и можно сойти с ума, если не будешь сосредоточен на работе». Единственной компенсацией усилий, писал Клапп, остается то, что «получаешь изнутри себя, зная, что спасаешь человеческие жизни».
Сходное ощущение полной изоляции переживал Билл Келли, когда в марте 1922 года на санях отправился из уфимской штаб-квартиры в Стерлитамак. Он рассчитывал, что они с переводчиком успеют завершить инспекционную поездку до того, как начнется ледоход на реке Белой, но ошибся. Наступила оттепель, следом за ней разлив, дороги были затоплены, и обратный путь оказался невозможен. Келли застрял вдали от столицы Башкирии на три недели, «пленником грязи», почти что взаперти в местном офисе АРА. Ежедневно на дорогах подбирали около дюжины новых трупов, а «вокруг по улицам бродили многочисленные кандидаты для похоронной повозки». По словам Келли, все это «лишало американца малейшего желания совершать прогулки ради удовольствия или физических упражнений».
Хотя он и не упоминает об этом, Келли наверняка скучал по теплой атмосфере дома для американских сотрудников в Уфе, который, как и все региональные резиденции АРА, служил и приютом, и местом отдыха, и убежищем от чужого, зачастую враждебного окружения. Келли впервые вкусил провинциальной жизни по дороге из Москвы в Уфу, когда сделал остановку в Самаре: «В подобном городе у людей из АРА нет ни малейшего желания выходить из дома с наступлением темноты. Мы впятером собрались у пианино, и региональный руководитель Шэфрот устроил нам рэгтайм. Темой разговоров были вши, волки и бандиты — три самых примечательных элемента ландшафта».
Сотрудники АРА селились обычно в лучших домах тех городов, где устраивали штаб-квартиры; как заметил Келли, оказавшись наконец в пункте назначения: «У нас один из лучших домов в Уфе, хорошо отапливаемый и с электричеством. Американцам удалось оборудовать комнаты занавесками, туркестанскими коврами и причудливыми безделушками. Здесь есть рояль и проигрыватель-виктрола в дополнение к домашнему оборудованию». В Симбирске сотрудники АРА жили в просторном двухэтажном доме с пятью спальнями, столовой и кухней. По свидетельству одного из американцев, обслуживающий персонал работал эффективно. «Штат включает: одного управляющего хозяйством, одного повара, одну горничную, одну прачку, одну уборщицу, одного истопника, способного управляться с огромными русскими печами, и одну пожилую даму, которая штопает носки и ставит заплаты. Добавьте к этому гостиную с открытым очагом, пианино и граммофоном, и получится базовый набор для взлетов и падений холостяцкой жизни американцев на Волге».
Как и в Москве, в регионах, в домах, где жили сотрудники АРА, проводили светские мероприятия, на которые часто приглашали избранных русских сотрудниц штаб-квартир и других лиц, в основном тоже женщин. Для провинциальной публики появление американцев было гораздо большей новинкой, чем для москвичей. Хаскелл имел немало возможностей посещать такие развлечения во время инспекционных поездок в зону голода, так что он подтверждает: «американские сигареты и деликатесы приобрели в регионах огромную популярность, и ни одно приглашение не было таким желанным, как возможность попасть на вечеринку у американцев».
Американская кухня всегда была хорошо укомплектована и снабжалась достаточным запасом продовольствия, поскольку даже в губернских городах не было приличных ресторанов. В киевском заведении неподалеку от штаб-квартиры АРА в меню был единственный пункт: «сосиски и котлеты», что не мешало официанту каждый раз спрашивать: «Что будете брать?»
Спасатели могли позволить себе покупать продукты на местных рынках: свежее мясо, молоко, фрукты и овощи, дополняя их американским продовольствием и деликатесами из магазина АРА в Москве: там получали консервированные овощи, маринады, оливки, сыры, говяжью тушенку, разнообразные соусы и сиропы, кофе и, конечно, алкогольные напитки. В то время как Russian Unit Record и New York Newsletter сообщали о трудностях жизни в Америке в условиях сухого закона, курьер АРА регулярно доставлял виски из Москвы в регионы России работавшим там сотрудникам. Когда запасы подходили к концу, измученный жаждой американец мог попробовать местные продукты, обычно самогон домашнего производства с непредсказуемым составом, вкусом и крепостью.
В целом американцы смогли неплохо устроиться и жили на широкую ногу, несмотря на царящий вокруг голод. В Симбирске часто накрывали обеденный стол на 10-12 гостей, помимо американских сотрудников. В Царицыне 6 января 1922 года Джордж Корник сделал запись в дневнике: «Хотя мы и находимся в голодающем районе, жизнь здесь не лишена определенного легкомыслия; во всяком случае, в этот праздничный сезон вечеринки кажутся весьма уместными». Корник мог воздать должное большевикам, отказавшимся от старого календаря, который на тринадцать дней отставал от принятого в большинстве других стран. Однако вековые обычаи отмирают с трудом, и некоторые ритуалы соблюдались в соответствии с прежним календарем — включая религиозные и некоторые другие праздники. Это привело к тому, что американцы, отметив собственное Рождество и встретив Новый год, воспользовались шансом отметить русское Рождество, по новому стилю выпадавшее на 7 января, и русский Новый год 13 января. Это объясняет обильные иронические ссылки американских спасателей на русский «праздничный сезон».
Когда сезон 1921-1922 закончился, Корник сообщил отцу, что прибавил в весе: «Я не знаю, на сколько я поправился, но, безусловно, прибавил не менее десяти фунтов, так как ребра теперь надежнее прикрыты жиром, чем это было прежде».
Несомненно, кое-кто находил все эти американские банкеты в разгар охватившего страну голода неприличными. Бабин в своем дневнике, рассказывая о новогоднем праздновании сотрудников АРА в Саратове, пишет, что «стол был неуместно, почти вызывающе роскошен. Мои друзья говорили, что много лет не видели такой сервировки и подобного изобилия продуктов».