Дивный новый мир без YouTube и с цифровым контролем: как китайцев приучили к цензуре
Материал для своей книги о Китае старший научный сотрудник Института международных исследований МГИМО Иван Зуенко собирал, как он утверждает, больше 10 лет. В ее основе — заметки, журнальные и научные статьи, посты в соцсетях и дневниковые записи, которые известный китаист публиковал и писал в эти годы, постепенно меняя свои представления о параллельно трансформирующемся Китае.
Результатом этого труда стала подробная научно-популярная книга, охватывающая самые разные аспекты жизни современного Китая — от личности Си Цзинпина и его пути к власти до китайского кинематографа и от специфических методов борьбы с коррупцией до тщетных попыток китайских властей добиться триумфа своей футбольной сборной.
Книга Ивана Зуенко «Китай в эпоху Си Цзиньпина» выходит в августе в «Издательстве АСТ». Forbes публикует отрывок, посвященный цензуре и социальному контролю.
Тема цензуры в Китае традиционно является одной из наиболее спекулятивных. В большинстве материалов Китай представляется эдаким «цифровым концлагерем», в котором мучается несчастное население. Надо сказать, с одной стороны, дым здесь не без огня — в плане введения цифровых методов контроля КНР действительно впереди всей планеты.
С другой стороны, население вполне спокойно приняло эти правила игры и, более того, само по себе является главным их исполнителем. Фактически цензура в Китае — это система ограничений по всем известным чувствительным для властей точкам, в которой решающее место принадлежит самоцензуре. В десятилетие правления Си Цзиньпина, безусловно, вслед за общим трендом на «закручивание гаек», в цензуре и цифровом контроле Китай вышел на новый уровень.
До Си и после
Но, вопреки желанию многих наблюдателей повесить всех собак на нынешнее коммунистическое руководство, цензура в китайской цивилизации имеет многовековые традиции. Самым известным из древних проявлений цензуры можно считать кампанию первого императора Китая Цинь Шихуана по «сожжению книг и погребению книжников». Цинь Шихуан полагал, что конфуцианские ученые лишь забивают населению голову бесполезными идеями и препятствуют появлению единой идеологической доктрины, в качестве которой должны выступать установленные императором законы.
С некоторыми вариациями едва ли не каждый основатель китайской династии в той или иной степени повторял модель Цинь Шихуана. Классический пример — правление Чжу Юаньчжана, основателя империи Мин, который, придя к власти, запретил не только обширный список «вредных книг», но и отдельные иероглифы, употребление которых могло напомнить о его былом низком происхождении: он родился в семье крестьянина, долгое время был буддийским монахом, а власть захватил во главе повстанческих отрядов «красных повязок».
Деление всей культуры на официальную и неофициальную, не санкционированную государством, настолько распространилось, что для Китая стало привычным появление такого жанра в публицистике, как вайши («внешняя», или «неофициальная история»). Многие художественные произведения, ставшие со временем классикой китайской литературы, в свое время подвергались цензуре. Самый известный пример — бытописательный роман «Цветы сливы в золотой вазе» (начало XVII в.), из которого неоднократно вырезали сцены, считавшиеся непристойными.
Руководители Коммунистической партии Китая еще до прихода к власти уже проводили жесткие кампании по цензурированию партийных документов — самая знаменитая из них получила название чжэнфэн («упорядочивание стиля»). В рамках чжэнфэна в 1940-х годах под лозунгом «Несовершенный стиль в литературе приводит к несовершенному стилю работы!» цензура документов фактически привела к чистке партийных рядов. В этом они мало отличались от партии Гоминьдан, которая управляла страной, — цензура и там была в почете.
В общем, патерналистская по своей сути идея о том, что государству виднее, какой информации можно циркулировать в обществе, а какая является вредной, во все времена была характерна для Китая. И что крайне важно понимать: ничего зазорного в этой идее не видели и не видят ни китайская политическая элита, ни обыватели. В большинстве случаев они действительно согласны с тем, что меры по ограничению распространения информации нужны, и, придя к власти, они сделали бы точно так же.
С приходом к власти Си Цзиньпина цензура как минимум не стала мягче. При желании весь очерк можно было бы составить исключительно из перечисления различных примеров цензуры в Китае: как в области традиционных носителей информации (газет, литературы, кино), так и в цифровой сфере.
Примеров огромное множество, и многие из них являются хрестоматийными. Даже люди, далекие от Китая, знают про «Великий китайский файерволл» и про то, что в КНР заблокирован Google, не работают YouTube, Instagram (принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена) Facebook (принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена), Twitter и многие другие популярные на Западе интернет-ресурсы.
Продвинутые пользователи в курсе, что в Китае есть своя, «китайская» версия TikTok (называется Douyin), а международный TikTok заблокирован. Или, например, что в китайских книжных магазинах можно купить путеводители Lonely Planet по любой китайской провинции, но нет путеводителя по всей стране, — из-за того, что остров Тайвань в нем назван отдельной суверенной страной.
Наконец, знатоки смогут объяснить, что китайская цензура в целом нацелена на зачистку информации, которая ставила бы под вопрос единство страны в заявленных границах и авторитет руководства. Существует даже такое понятие, как «Три Т»: Тяньаньмэнь, Тибет, Тайвань. Им с подачи американских журналистов обозначаются три наиболее чувствительные темы, которые для Пекина, как красная тряпка для быка.
Впрочем, с тех пор как появилось это понятие, появились и новые триггеры для цензуры: сейчас это, прежде всего, положение в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, вопрос сохранения автономии в Гонконге и целесообразность жестких мер по борьбе с коронавирусом. Любая критика на эту тему воспринимается в штыки, а потому также подлежит зачистке, хотя это не всегда целесообразно, а зачастую и просто смешно. Например, многие темы оказались популяризованы самим фактом наложения на них ограничений и в результате стали более известными, чем были до введения цензуры. Например, кто бы всерьез задумывался о сходстве Си Цзиньпина и Винни-Пуха, если бы власти не банили жестко любую картинку с намеками на это. А новости о том, что внутри «Великого китайского файерволла» запретили изображения пустого стула, вызвали волну интереса к личности политического диссидента Лю Сяобо, нобелевского лауреата, которого китайские власти не выпустили из тюрьмы для получения премии.
Примета нынешнего времени — сакрализация личности китайского лидера, которая поддерживается в том числе с помощью жестких цензурных средств. Российские СМИ, работающие на китайскую аудиторию, столкнулись с этим во время освещения визита Си Цзиньпина в Москву в марте 2023 года.
Государственная канцелярия интернет-информации КНР, основание которой в 2014 году стало одним из первых нововведений Си Цзиньпина в этой сфере, ставила многочисленные препоны. Все новости из негосударственных источников с упоминанием не только имени Си Цзиньпина, но и просто его должности, подвергали дополнительной премодерации. Закрывали возможность комментирования, а в некоторых случаях занижали трафик или вовсе скрывали сами материалы, даже довольно безобидного содержания.
Относительно новостей о китайском лидере существуют даже ограничения по времени публикации — так, нельзя было ничего публиковать из аэропорта до того момента, как борт с Си Цзиньпином покинет Москву. Дополнительной проверке подвергаются любые новости с переговоров и приемов, в результате чего у китайских СМИ они всегда выходят значительно позже, чем у зарубежных журналистов.
И это при том, что с конца 2010-х годов процедура премодерации существует при публикации любых китайских информационных материалов, включая онлайн-стримы, — они идут с задержкой в несколько секунд. В этом заинтересована сама администрация сайтов, которые фактически создают собственные цензурные системы, работающие параллельно государственной цензуре. Именно на них и падает основной фронт работ по удалению «крамольной информации». Они самостоятельно блокируют ненадежного пользователя и произведенный им контент, так что в публичное пространство попадает только отфильтрованная и «благонадежная» информация.
Им помогают «фабрики цензуры» — небольшие компании, сотрудники которых целыми днями просматривают интернет-страницы, маркируя кодовые слова, фразы, гифки и мемы, намекающие на китайских лидеров, компартию и всевозможный негатив, с ними связанный. При этом пока вычисление крамолы производится в ручном режиме. Изворотливый человеческий ум все еще способен обмануть алгоритмы, и высокая степень омонимичности китайского языка с большим количеством отсылок к многотысячелетней истории Китая ему в этом сильно помогает. Сотрудники «фабрик цензуры», которые каждый день проходят тренинги по новым интернет-мемам, такие фокусы вычисляют и добавляют их в стоп-листы, которые затем поступают на рынок. Результатом работы одной из цензорских систем, Rainbow Shield, является список из 100 тысяч базовых «нежелательных слов» и более трех миллионов производных от них. Само по себе их употребление может ничего не означать, но если в тексте или личном сообщении таких слов много, это повод обратить на пользователя пристальное внимание.
Великий китайский VPN
Однако на практике ситуация не выглядит такой уж драматической — прежде всего, для самих китайских пользователей. Большинство из них отлично осведомлены о том, что является «красными линиями» для цензуры, и просто старается их не пересекать, продолжая в целом вести полноценную «сетевую жизнь».
В большинстве случаев китайские юзеры не пользуются западными ресурсами, но не потому что им запрещено, а потому что неудобно, да и вообще незачем. Во-первых, на каждый запрещенный западный сайт есть свой китайский аналог, который и функциональнее, и загружается быстрее, и выглядит на китайский вкус лучше (все мигает и движется). Во-вторых, большая часть общества вполне искренне разделяет официальный взгляд на чувствительные темы: Гонконг, Тайвань, Синьцзян и так далее, а западная повестка, связанная с особыми правами сексуальных и расовых меньшинств, от подавляющего большинства китайцев бесконечно далека и непонятна ему.
Кроме того, при желании цензурные ограничения легко обойти. Хорошо известно, что китайские дипломаты, активно ведущие аккаунты в западных соцсетях и полемизирующие на этих площадках с зарубежными коллегами, делают это с ведома и разрешения руководства страны. Использование «запрещенных соцсетей» при этом никого не смущает.
Более того, при всех ограничениях, декларируемых правительством, находясь в Китае, так же легко найти информацию о событиях на площади Тяньаньмэнь 4 июня 1989 года, деятельности секты «Фалунь дафа» или, допустим, порнографию, как и в любой другой стране мира. Эффективность «Великого китайского файерволла» тут ненамного выше, чем блокировки «Роскомнадзора» в России.
Собственно, государство, как кажется, и не ставит целью полностью остановить распространение той или иной информации. В большинстве случаев это невозможно. Взять те же события на площади Тяньаньмэнь — по-прежнему жива масса очевидцев, информация повсеместно распространена в Гонконге и зарубежных странах, куда массово выезжают китайские туристы. Существуют даже китайские кинофильмы, подробно рассказывающие о протестах — например, кинофильм 2006 года кинорежиссера Лоу Е «Летний дворец». Официально они не получили прокатного удостоверения, но их по-прежнему можно найти на видеохостингах.
Скорее, задача властей заключается в том, чтобы четко показать, что такое хорошо и что такое плохо. А далее самоцензура и традиционное для Востока уважение к государству сделают все остальное. Знать (и даже обсуждать) события на площади Тяньаньмэнь — допустимо, но постить в соцсетях 4 июня картинки с шестью и четырьмя зажженными свечами, то есть публично проявлять сомнения в правильности действий властей, подрывая авторитет государства, — нет.
В общем, практика цензуры в Китае отлично вписана в традиционную для этой цивилизации модель взаимоотношений государства и общества. Ограничения со стороны государства на распространение информации существовали всегда — как всегда существовали и способы обсуждать эту информацию, не переходя грани допустимого и не оспаривая авторитет властей, не заставляя их «терять лицо». И, хотя текущие тенденции по ужесточению контроля над распространением информации, связанные с правлением Си Цзиньпина, очевидны, говорить о том, что предпринимаемые меры особенно эффективны, пока не приходится.
Эксперименты в области социального контроля
А вот «ноу-хау» эпохи Си Цзиньпина действительно могло перевернуть все. Но пока дальше экспериментов (причем не самых удачных) дело не продвинулось. Речь о разрекламированной и многих напугавшей системе «социального кредита», сообщения о которой появились в 2014 году.
В основе самой идеи «социального кредита» лежали идеи скоринга — оценки надежности гражданина на основе показателей его платеже- и кредитоспособности. Кампания по разработке и внедрению социальных рейтингов была рассчитана на 2014–2020 годы и должна была завершиться созданием централизованной базы данных, которая в режиме реального времени выставляла бы каждой компании и каждому жителю оценку его надежности, сообразно которой он получал либо дополнительные социальные возможности, либо, напротив, штраф.
В течение пяти лет различные варианты тестировались в 45 городах с охватом более 10 млн человек и с началом пандемии коронавируса фактически были свернуты — с весьма неоднозначными результатами. Как выяснилось, обработка «больших данных» о поведении граждан в интернете (поступают от мессенджеров, электронных магазинов и так далее) и их перемещениях в пространстве (поступают от камер слежения на улицах и внутри помещений) требует таких грандиозных вычислительных мощностей и новых алгоритмов, которые в масштабах всей страны пока не может себе позволить даже Китай.
К тому же перспектива тотального контроля напугала значительную часть самого китайского общества: дисциплинированного, но, как уже видно из предшествующих очерков, вовсе не безгрешного. А властям показалось гораздо более эффективным не ранжировать «кнут и пряник» для каждого конкретного гражданина, а включать тотальные ограничения для всех в тех специфических случаях, когда это оправдано соображениями безопасности государства и общества (как это было во время жестких антиковидных ограничений).
Так что пока эксперименты с внедрением системы «социального кредита» ушли в плоскость отдельных корпоративных инициатив. Например, гораздо более успешно развивается частная рейтинговая система Sesame Credit («Чжима синьюн»), разрабатываемая компанией Alibaba для оценки миллиарда своих клиентов. Принципы, по которым работает Sesame Credit, привели бы в восторг Генри Форда.
Вот что говорит руководитель программы Ли Инъюнь: «Мы исходим из того, что те, кто по 10 часов в день играет в компьютерные игры, неблагонадежны. А те, кто регулярно покупает подгузники, вероятно, ответственные родители, и их рейтинг должен расти. Рейтинг будет влиять на получение скидок и прочие бонусы, которые может предоставить торговая корпорация, например, брать велосипед в аренду без залога».
Аналогичную рейтинговую систему разработал и главный конкурент Alibaba — компания Tencent. Только упор в ней сделан не на покупки, а на поведение в интернет-мессенджере WeChat.
Другой пример — из жизни. С ним столкнулся мой коллега, выехавший в Китай на работу в один из университетов. Местная государственная больница инициативно внедрила внутреннюю систему оценки дисциплины своих пациентов в части опозданий и отмены записи.
Работает она так. Начальный уровень рейтинга составил 100 баллов. За своевременное выполнение всех условий заключенного с больницей договора пациент получает: + 3 балла за раз (максимум можно набрать 110 баллов); 0 баллов, если пациент опоздал, но не более, чем на 15 минут; минус 1 балл, если опоздание от 15 до 30 минут; минус 2 балла, если опоздание от 30 до 45 минут, и так далее. Схожая градация штрафов — за неявку на прием. В отношении каждого пациента ведется рейтинг, на основании которого ему присваивают категорию и вводят (или не вводят) ограничения: 80 баллов и более (категории А и S) — никаких ограничений для пациентов; от 60 до 79 баллов (категория B) — невозможно записаться к специалисту онлайн, но без ограничений при записи оффлайн; от 1 до 59 баллов (категория С) — невозможно записаться онлайн на любые услуги больницы, запись офлайн без ограничений, 0 баллов (категория D) — невозможно записаться в больницу вообще.
При этом спустя 30 дней ограничения автоматически снимаются, и рейтинг восстанавливается до 80 баллов. В минус баллы не уходят, категория D может быть снята по решению сотрудников больницы. Более 100 баллов рейтинг тоже может достигать (категория S), однако в чем преимущества такого высокого статуса, непонятно.
Рейтинговая система в конкретном этом кейсе носит весьма специфический характер. За «хорошее поведение» никаких дополнительных плюшек — типа скидки — не предполагается. Предусмотрено только наказание за «плохое поведение», но оно довольно быстро снимается, да и набрать меньше 60 баллов можно только при целенаправленном злостном нарушении.
В существующем виде подобные системы вряд ли представляют серьезную угрозу свободе личности и мало чем отличаются от многочисленных корпоративных программ лояльности, на которые с удовольствием подписывается сам человек. Другое дело, что необходимые инструменты для создания подлинно оруэлловской системы социального контроля уже получены: и речь в данном случае не только про средства сбора и обработки «больших данных», но и про грандиозную сеть видеокамер слежения, опутавшую всю страну и дополненную системой распознавания лиц.
Регионы со «сложной оперативной обстановкой» — прежде всего Синьцзян — стали полигоном для обкатки инструментов по социальному контролю. Развитые системы искусственного интеллекта, умеющие распознавать по видео не только лица, но и походку людей, здесь используются не только для того, чтобы фиксировать мелкие правонарушения (типа перехода улицы в неположенном месте), но и с целью контроля буквально всех передвижений и действий конкретного человека.
Сканеры, которые распознают лица и идентифицируют личности посетителей, установлены перед входом в торговые центры, на автозаправки и в другие общественные места. В полицейской базе данных хранится информация на каждого жителя региона, включая «отпечаток» радужной оболочки глаза, что — в духе боевика Стивена Спилберга «Особое мнение» — препятствует тем, кто хочет уйти из-под контроля властей, просто подделав удостоверение или изменив внешность. У Спилберга герой Тома Круза решает вопрос, сделав у подпольного хирурга операцию по смене глаз. Однако китайские власти играют на опережение. Так, в Синьцзяне ими инициирована масштабная кампания по сбору у местного населения ДНК-материалов. Это позволит вычислить преступника даже при минимальных уликах.
Безотносительно нашего отношения к этим экспериментам, они явно будут не только продолжаться, но и поставляться на экспорт. Таков «дивный новый мир», в котором всем нам жить.