Как США стали сверхдержавой и почему им в этом помогли союзы с диктаторами и Голливуд
Историк-американист Иван Курилла — один из главных экспертов по непростым взаимоотношениям России и США и динамике их трансформации. В своей новой книге он рассказывает полную историю Соединенных Штатов — от момента, когда американцы создали нацию и решили, что это будет демократическая республика, до завершения холодной войны и разочарования России в Америке. Автор подчеркивает, что закрепившиеся представления о собственной идентичности и роли нации определяют возможные направления и формы внешней политики, а геополитика часто является частью борьбы за самоидентификацию.
«Политика государства по отношению к другой стране зависит от распространенных в этом государстве представлений о ней, — пишет он. — Чем более «заметна» другая нация для общества, тем больше насыщено это общество представлениями о ней и тем сильнее они влияют на политику, оттесняя на второй план интересы экономики и даже соображения безопасности».
Книга Ивана Куриллы «Американцы и все остальные: Истоки и смысл внешней политики США» вышла в марте в издательстве «Альпина Паблишер». Forbes публикует отрывок.
Превращение Соединенных Штатов в сверхдержаву, контролирующую половину земного шара, потребовало мобилизации ресурсов для создания нового языка внешней политики и обновления целей Америки в мире. Дипломаты и ученые стали основными генераторами новых идей. Главная проблема заключалась в конфликте, с одной стороны, традиционных для США представлений о превосходстве свободы и демократии и о миссии США по распространению их в мире, и с другой — в реальности геополитического противостояния, в котором на стороне США оказывались вполне авторитарные и тоталитарные режимы. Тяжесть мировой ответственности ощущалась и внутри страны, проявляясь в новой волне поиска враждебных Других — от мексиканцев до коммунистов и сочувствующих им.
Сдерживание и отбрасывание, доктрина Трумэна и «принцип домино»
После полувека неудачных попыток привести политическое значение США в соответствие с их экономическим весом американские лидеры смогли наконец добиться успеха. По итогам Второй мировой войны Соединенные Штаты заняли место одной из главных мировых держав. Британская империя надорвалась в противостоянии с Германией, а «Атлантическая хартия» стала прологом к провозглашению независимости британских колоний. В результате вчерашний мировой гегемон уступил лидерство гиганту, выросшему из его первых мятежных территорий. Второй мировой державой стал Советский Союз. Идейное противостояние двух моделей общества, смягченное на время войны, снова вышло на первый план и потребовало переопределения национальных целей каждой страны.
Ф. Д. Рузвельт умер в апреле 1945 года и не стал свидетелем того, как прорыв Америки на роль мирового лидера привел к новому кризису идентичности. Теперь причиной кризиса было отсутствие идей, концепций, политических планов, определяющих, что именно США должны делать для соответствия этой роли.
После окончания Второй мировой войны США не вернулись к изоляционизму в значительной степени потому, что вступили в идеологическое соревнование с СССР. Борьба за умы и сердца человечества теперь парадоксальным образом включала в себя давление военной и экономической мощи. План Маршалла (1947) и создание НАТО (1949) закрепили за Соединенными Штатами позицию экономического спонсора и вооруженного защитника стран Западной Европы.
Однако эту новую позицию и налагавшиеся ею обязательства надо было объяснить самим американцам и согласовать с укрепившимися представлениями о национальных целях США. Почему после разгрома Японии и Германии Соединенные Штаты не возвращаются к внутренним делам, а занимаются мировыми проблемами? Почему после использования в 1945 году атомного оружия в Хиросиме и Нагасаки жители США оказались не лучше защищены от нападения, а едва ли не хуже — особенно после испытания атомной бомбы Советским Союзом в 1949 году, когда стало ясно, что американцы также могут стать объектом ядерной атаки?
Период 1949–1962 годов был временем, в течение которого США утратили свое преимущество в создании новых видов вооружения. Если атомную бомбу Советский Союз испытал через четыре года после Соединенных Штатов, то термоядерную — всего через год, а возможность межконтинентальной доставки боеголовок с помощью ракеты СССР продемонстрировал запуском спутника в октябре 1957 года — ранее, чем это смогли сделать США. Ответом на этот вызов стало усиление гонки вооружений: с конца 1950-х в США были запущены программы массового производства ядерного оружия, в результате к 1965 году у страны уже было более 31 000 ядерных боеголовок. Этот сдвиг фокуса в американской экономике с разработки вооружения на промышленное производство обеспечивал военно-промышленному комплексу США преимущество над советским и в последующие годы существования СССР, но не мог исключить ответного удара при военном столкновении.
Первый этап холодной войны включал в себя войну в Корее (1950–1953), а также острейшие кризисы в отношениях между двумя военно-политическими блоками: два Берлинских (1948, 1961), Суэцкий (1956) и Карибский (1962). Последний настолько приблизил СССР и США к третьей мировой войне, что потребовал переоценки методов и целей холодной войны, завершив ее первую часть.
Американские политики столкнулись с новыми вопросами: если цель США состоит в распространении демократических идеалов, то можно ли и нужно ли воевать с теми, кто распространяет идеалы коммунизма? Популярная гипотеза, что «демократии не воюют друг с другом», использовалась как аргумент в пользу распространения демократии, но за саму демократию приходилось воевать.
Другой вопрос, не имевший легкого ответа, заключался в том, можно ли поддерживать недемократические режимы, если они являются антикоммунистическими. Принятие на себя роли сверхдержавы означало все более глубокое погружение в инструментарий «мировой политики», который американцы критиковали на протяжении предшествовавших полутора веков.
Вступление в холодную войну потребовало от США использовать многие инструменты «реализма», такие как баланс сил, сферы влияния, принцип взаимности. Американская общественность видела в них проявления цинизма, который она не могла поддерживать, но вынуждена была терпеть, потому что впервые США ощущали себя уязвимыми. Требовался совершенно новый язык, концептуализирующий место Америки в новом мире, который сочетал бы традиционные взгляды американцев с новыми внешнеполитическими задачами страны. Лидерство Америки необходимо было концептуально оформить и представить. Предстояло определить цели США и ограничения, которые новая мировая роль налагала на страну.
Ошеломительный успех «длинной телеграммы», отправленной в феврале 1946 года в Вашингтон из Москвы американским дипломатом Джорджем Ф. Кеннаном, объяснялся тем, что она заполняла дефицит идей в государственном департаменте. Кеннан предложил подходящее слово для обозначения отношений с Советским Союзом и мировым коммунизмом: «сдерживание» (звучит намного лучше, чем «война» или «сдача позиций») — и это понятие стало стержнем политики США на долгие годы.
Как отмечает российский историк В. О. Печатнов, важно и то, что кеннановский анализ ситуации «снимал с США всякую моральную ответственность за прогрессирующий развал Союза и обострение всей международной обстановки, целиком перекладывая ее на СССР». Печатнов считает «длинную телеграмму» Кеннана проявлением «реидеологизации» американской внешней политики после более реалистического отношения Рузвельта к СССР. Мне же представляется, что рузвельтовская внешняя политика была не менее идеологизирована: США в годы Второй мировой войны были «арсеналом» демократий, а потом возглавляли «альянс демократических и свободолюбивых стран», но концептуальная схема, работавшая в годы Второй мировой войны, оказалась исчерпанной. Кеннан нашел основания не для «реидеологизации», а для сохранения идеологического описания американской внешней политики как защиты свободы, демократии и всего, что так дорого американскому избирателю.
Поскольку получателем телеграммы Кеннана была администрация президента Трумэна, то и само сдерживание стало особенно популярно в демократических администрациях. Самый свежий пример — обсуждение в администрации Джо Байдена американской внешней политики по отношению к России и Китаю. Понятие сдерживания вновь в ходу у американской политической элиты. Как это обычно бывает, когда язык политики не успевает за новыми вызовами, старые концепты и формулировки заполняют лакуну.
Оппонент Кеннана в коридорах вашингтонской власти и один из главных «производителей идей» в рядах республиканской партии Джон Фостер Даллес тоже понимал необходимость нового видения роли Америки в мире, призывая к масштабным планам и великим делам. Даллес критиковал Трумэна за использование атомной бомбы, но противопоставлял «сдерживанию» идею «отбрасывания», то есть активного и, если понадобится, военного сопротивления распространению коммунизма.
В марте 1947 года президент обратился к конгрессу с предложением помочь антикоммунистическим силам в разгоревшейся в Греции гражданской войне и одновременно Турции в ее борьбе с левыми силами. В обоснование этой политики он выдвинул стратегические соображения о необходимости контроля над Ближним Востоком, а также сформулировал миссию Соединенных Штатов «поддерживать свободные народы, сопротивляющиеся попыткам их подчинения, предпринимаемым вооруженными меньшинствами или внешними силами». Эта вторая, более общая часть получила название «доктрина Трумэна». Она стала кратким выражением политики США на всем протяжении холодной войны.
Дефицит идей требовал срочного институционального оформления «мозговых трестов» внутри американского правительства. В 1947 году по инициативе Дж. Кеннана в Государственном департаменте был создан отдел политического планирования (его первой задачей стала разработка плана Маршалла). В том же году президент Трумэн создал Совет национальной безопасности и Центральное разведывательное управление для координации и планирования работы по обеспечению безопасности страны в условиях начинавшейся холодной войны. Представление о внешней угрозе, которую теперь видели в коммунистической экспансии, вновь помогало сплотить американцев.
Сенатор-республиканец Артур Ванденберг в 1948 году призвал американскую элиту к двухпартийному согласию по вопросам внешней политики, сказав, что «политические противоречия заканчиваются у кромки воды» (politics stops at the water’s edge). Это согласие, характеризовавшее внешнюю политику США на всем протяжении холодной войны, стало необходимым для окончательного разрыва с традициями изоляционизма и принятия Соединенными Штатами на себя обязательств по защите союзников при создании блока НАТО в 1949 году. Завет Джорджа Вашингтона «не заключать постоянных альянсов» и предостережение Томаса Джефферсона против «обязывающих союзов» были окончательно сданы в архив.
В апреле 1950 года в секретном меморандуме Совета национальной безопасности СНБ-68 были описаны проблемы, стоящие перед США, в терминах надвигающейся катастрофы. Более того, исследователи обращают внимание на то, что язык документа был «больше похоже на проповедь, чем на политический план». Ничего удивительного — в отличие от языка международных отношений, протестантский язык описания мира был глубоко укоренен в американском дискурсе. «Стоящие перед нами вопросы имеют огромное значение, — говорилось в документе, — они связаны с укреплением или разрушением не только этой Республики, но и самой цивилизации». Именно поэтому «чистота нашей системы не будет поставлена под угрозу никакими мерами, скрытыми или открытыми, насильственными или направленными на срыв замыслов Кремля».
Иными словами, цель противостояния коммунизму оправдывала любые средства. Для того чтобы согласиться с таким подходом, президентам и судам Соединенных Штатов потребовалось отделить внешнюю политику от традиционных конституционных ограничений и провозгласить, что в международной и внутренней политике работают разные принципы. Действия на международной арене не затрагивают домашних свобод.
Такое разделение вряд ли одобрили бы отцы-основатели, но оно помогло американцам сгладить противоречие между поддержкой принципов свободы и союзом с диктаторами. Геополитика, опирающаяся на христианский дискурс борьбы с абсолютным злом, предоставила язык для объяснения, почему США отошли от тех идей, которые проповедовали на протяжении десятилетий.
В начале 1950-х опасения по поводу распространения коммунизма были перенесены на Индокитай, где вьетнамцы успешно воевали с Францией. После поражения французов при Дьенбьенфу в 1954 году президент Дуайт Эйзенхауэр сказал: «Если у вас есть костяшки домино, стоящие вертикально, и вы толкнете первую, то очень скоро они упадут все до последней». Переход Вьетнама в руки коммунистов мог, в соответствии с «эффектом домино», привести вскоре к победе коммунистических сил в Лаосе, Камбодже, Таиланде, а дальше и в Индии. Соединенные Штаты не должны были допустить такого развития событий.
Предыдущие войны, которые вела страна, оправдывались либо защитой особых институтов Западного полушария (доктрина Монро со всеми «дополнениями»), либо отражением угрозы, воспринимаемой как экзистенциальная. Теперь же США готовы были воевать далеко от собственных берегов — в Корее, а позднее во Вьетнаме — для того, чтобы поддержать свою роль «лидера свободного мира». Популярный стендап-комик Ирвин Кори в 1953 году сформулировал новое американское кредо: «Добрым словом и пистолетом вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом». Шутка так хорошо описывала новое мироощущение американцев, что эту фразу вскоре начали приписывать таким «культурным героям» Америки, как гангстер Аль Капоне и изобретатель револьвера Сэм Кольт.
В инаугурационной речи, произнесенной 21 января 1961 года, президент Джон Ф. Кеннеди пообещал, что американцы будут «платить любую цену, нести любое бремя, преодолевать любые трудности, поддерживать любого друга, противостоять любому врагу, чтобы обеспечить выживание и успех свободы». Полярное деление мира на друзей и врагов оказалось к этому времени впереди даже «успеха свободы»: трудно представить подобную формулировку в устах отцов-основателей США, и даже Вильсон с его «крестовым походом за свободу» вряд ли расставил бы приоритеты таким образом.
Знания о мире, отношение к нему и действия в нем
Болгарский и французский культуролог Цветан Тодоров считал, что все многообразие взаимодействия любых обществ можно разложить по трем «координатным осям»: знания о Другом, отношение к Другому (положительное, отрицательное или нейтральное; добавлю, что отношение определяется вписыванием его во внутренние споры) и готовность действовать по отношению к Другому. Изоляционистская традиция очень долго удерживала США от действий, в результате чего взаимодействие американцев с Другими сводилось к знаниям и отношению, причем доминировало отношение, поскольку именно оно обычно политизировалось. Теперь же американцам надо было вырабатывать именно действия, для чего казалось важным определиться с отношением и увеличить объем знаний (Тодоров сказал бы, что это не поможет: три «оси» не зависят друг от друга, — но его книги еще не были написаны).
В 1954 году ведущие политологи США собрались в Фонде Рокфеллера на конференцию, посвященную будущему политической науки. Председательствовал президент фонда Дин Раск, который в 1960-е на целое десятилетие займет пост государственного секретаря. В работе конференции участвовали такие люди, как Ганс Моргентау, Рейнгольд Нибур и другие лидеры академического сообщества, а также практики внешнеполитического планирования, такие как сам Дин Раск и Пол Нитце, годом ранее покинувшие должности в государственном департаменте.
Одной из важнейших проблем, обсуждавшихся на этом мероприятии, было противоречие между ожиданиями избирателей и рекомендациями экспертов по внешней политике: дипломатия Соединенных Штатов уже не могла опираться на идеализм Вудро Вильсона и соответствовать моральным нормам политического поведения внутри США. Итогом конференции стала институционализация теории международных отношений как отдельной науки и подтверждение ведущих позиций политического реализма в экспертном знании в условиях холодной войны.
Глобальное лидерство создало запрос на экспертные знания о разных регионах мира — прежде всего об СССР, но вскоре и о Ближнем Востоке, об Африке, о Восточной Азии, — специалистов по которым в США не было совсем или было очень мало. Теперь в них появилась необходимость. Правительство по разным каналам субсидировало университеты для проведения исследований, возможность глобальной карьеры привлекала все больше студентов (которые тоже платили университетам деньги). В результате в США возникло и активно развивалось междисциплинарное регионоведение и было подготовлено большое количество специалистов по разным регионам мира. В этот период Соединенные Штаты и Советский Союз создавали институции, способные глубоко анализировать события в любом регионе мира.
Массовая эмиграция ученых в годы Второй мировой войны и разрушение университетских коллективов в Германии, бывшей когда-то ведущей научной державой, сделали Соединенные Штаты новым лидером в академических исследованиях и прикладных разработках. Щедрое финансирование исследований было еще и побочным результатом холодной войны, стремления опередить Советский Союз в критических для обороны отраслях, а также лучше понять советское общество. Английский язык превратился в lingva franca современной науки (во всяком случае, ее западной части), а американские университеты — в центры мировых исследований как в естественных, так и в общественных и гуманитарных науках. Это повлекло за собой распространение американского представления о мире с его иерархией ценностей и проблем с помощью системы образования, через которую теперь проходили дети элиты западного мира и развивающихся стран. Мир все больше описывался на английском языке американской науки.
Холодная война изменила и систему внутриполитических стимулов в странах-лидерах. Вряд ли когда-нибудь прежде соперничество с альтернативным центром политического и идейного влияния в такой степени определяло внутреннюю политику страны. Федеральное правительство США поддержало движение за гражданские права не в последнюю очередь для улучшения международного образа страны, на который отбрасывала густую тень система расовой сегрегации.
Спорт и культура также оказались частью соперничества с Советским Союзом, и даже покровительство американской элиты современному искусству было следствием этого соревнования. Правительство США и частные фонды развернули множество проектов для противостояния идеологии коммунизма в разных сферах и странах. Европа оказалась в эпицентре культурной холодной войны.
Даже ЦРУ стало в конце 1940-х — в 1950-х годах важнейшим меценатом абстрактного искусства, втайне от участников оплачивая, в частности, выставки в Европе под названиями «Шедевры ХХ века» (1952), «Современное искусство в США» (1955), «Новая американская живопись» (1958–1959). Многие современные художники имели репутацию левых и даже подвергались в это время преследованиям со стороны американских маккартистов, но правительство рассматривало их работы в контексте глобального соревнования. В то время, когда из Советского Союза доходили известия о торжестве идеологического контроля над культурой и искусством, получившего название ждановщины, американские политики заявляли, что «только при демократии, когда личность всесторонне развивается, подобное искусство не только дозволено, но и поощряется».
Возвращение СССР в олимпийское движение в 1952 году немедленно сделало Олимпийские игры одной из арен соревнования двух систем. Американские спортивные функционеры и политики готовились к Олимпиадам как к решительному бою. Похожим образом на протяжении всей холодной войны болельщики двух стран относились к встречам национальных команд в хоккее или баскетболе. Хотя люди путешествовали по миру и раньше, в период холодной войны туризм вырос в огромную индустрию, и устремившиеся в послевоенную Европу американские туристы стали новым массовым источником представлений европейцев об Америке и американцев о Старом Свете. И конечно же, художественные фильмы стали важным средством пропаганды американского образа жизни, американских ценностей и американской политики, распространяемых по всему миру огромной индустрией Голливуда .