Окно возможностей: как Егор Гайдар помогал Владимиру Путину и чем это закончилось
В конце августа (1999 года. — Forbes) «Правое дело» влилось в избирательный блок под названием СПС, «Союз правых сил». Лицами объединения стали Сергей Кириенко, Борис Немцов и Ирина Хакамада. Партия Гайдара тоже стала частью блока. К тому времени уже стало очевидно, что Кремль будет делать ставку на Путина как на преемника Ельцина и на блок «Единство» — партию власти.
В то время Путин оценивался либералами как возможный проводник программы, разработанной для «правительства «младореформаторов». Идея получить в качестве союзника несколько авторитарного, но молодого и энергичного претендента на пост будущего президента естественным образом увлекала верхушку либерального блока. Сомнения «старых демократов» по поводу некоторой странности обнаружения в офицере КГБ будущего партнера и кандидата демократических сил с порога отметались. Ведь перед либералами забрезжила надежда на появление нового окна возможностей, рестарта недоделанных реформ.
Либералы искренне считали Владимира Путина партнером. Сергей Васильев (один из ключевых участников гайдаровской команды. — Forbes) в 1999 году оценивал свои тогдашние впечатления: «Мы были знакомы (с Путиным. — А. К.) с 1990 года по офису Собчака. Уже тогда он выглядел сильным технократом». И главное: «Путин вообще считался членом команды — не только федеральной, но и питерской».
Гайдар в этой ситуации занял скорее пассивную позицию. С одной стороны, он вообще стал тяготиться партийной политикой. С другой — доверял интуиции и организационным талантам Чубайса и потому был склонен его поддерживать. А Чубайс явным образом сделал ставку на Путина, несмотря на то, что тот поддержал новую партию власти — «Единство», будущую «Единую Россию». Главное для СПС было попасть в Госдуму, для этого нужен был серьезный союзник во власти. «Союз правых сил» рассчитывал, поддержав Путина, получить что-то и от него взамен. Партия хотела сделать его более или менее «своим».
Гайдар предпочитал двигаться в партийном фарватере. В декабре в одном из интервью он рассказал о «своем» Путине. «Мы много раз встречались, когда я работал в правительстве, а он в мэрии Санкт-Петербурга… Не могу сказать, что я его хорошо знаю. Анатолий Борисович знает его хорошо», — переводил стрелки Егор. Однако оговорился: «Власть — это такая штука, которая меняет человека. Довольно здорово меняет».
Чтобы подстраховаться, Чубайс занялся дополнительным экономическим образованием Путина, для чего был мобилизован Алексей Кудрин. Впоследствии он и Чубайс не без труда уговорят Владимира Владимировича назначить экономическим советником президента Андрея Илларионова. Кроме того, он пытался сформировать команду неформальных советников. Евгений Ясин рассказывал такую историю: Путин «был мне абсолютно безразличен. Я с ним встречался, мы были знакомы, но никаких личных отношений… И тут приглашает меня Чубайс. Вместе со мной пришли два моих боевых заместителя прошлого состава Министерства экономики — Сергей Игнатьев и Сергей Васильев. Чубайс говорит: договорились с новым премьер-министром, что мы сотрудничаем, и я прошу вас оказать ему помощь». Дело было осенью 1999-го, сотрудничество продолжалось месяца три, как раз до парламентских выборов. А потом… «Потом приглашать перестали».
СПС шел на парламентские выборы под лозунгом «Кириенко в Думу, Путина — в президенты», сохраняя тем самым праволиберальные ценности и подпитываясь харизмой сравнительно молодого преемника, наводящего «порядок». То есть — получая за счет этого дополнительных избирателей, правда, не вполне или совсем не своих. Кроме того, Сергей Кириенко участвовал в кампании по выборам мэра (Москвы. — Forbes), и это была первая кампания нового типа — развеселая, с новыми технологиями, при поддержке тех, кого спустя более чем 10 лет назовут «креативным классом».
Ожидания Гайдара были самыми благостными. Если победа СПС состоится, говорил он, и «если в результате следующего президентского цикла не произойдет чего-нибудь катастрофического или очень плохого, я буду более чем удовлетворен своим положением в обществе, в науке, в жизни».
Такое впечатление, что Гайдар считал свою миссию почти выполненной. Осталось только реализовать оставшуюся повестку реформ и заняться спокойной работой над книгами. К этой работе он еще вернется, однако с не столь спокойным сердцем и без ощущения удовлетворенности сделанным. Больше того, ему еще предстояло, после периода очевидного успеха, наблюдать за тем, как демонтируется то, что он строил.
***
Работа во фракции СПС в Думе третьего созыва в 1999–2003 годах казалась Гайдару невероятно плодотворной. Получалось так (по впечатлениям того времени), что он не ошибся, согласившись с коллегами в том, что Путин может стать проводником важнейших структурных реформ, которые могли бы зафиксировать необратимость рыночной экономики. И не зря Гайдар позволил себя вовлечь в политическую деятельность: в результате открылась возможность для содержательной законодательной работы. Хотя, как выяснилось очень скоро, ненадолго.
Вот что интересно: Егор Гайдар для массовой публики — и. о. премьера в правительстве Ельцина, для более продвинутых «пользователей» — ученый и публичный интеллектуал. Но совершенно не в фокусе внимания его парламентская деятельность в первой и третьей Думах, где он законодательным путем закладывал основы государственности и правового регулирования рынка. Больше того, ему эта работа — как практику, использующему окна возможностей и парламентские инструменты, — нравилась, потому что он видел конкретный результат.
В это же самое время у него все было хорошо в частной жизни. Немного разгрузился график, он стал больше времени посвящать общению с семьей, позволял себе с друзьями и, как правило, сыном Петром выезжать на рыбалку и охоту, что предполагало отключение от внешних раздражителей. Он, как и прежде, очень много писал, хотя время для забега на длинную дистанцию — завершение главных книг — еще не до конца вызрело. Все-таки законотворческая работа отнимала львиную долю рабочего расписания. И пока была возможность практическим образом влиять на политику, прежде всего экономическую, — нужно было этим пользоваться. Во всяком случае, первые два года работы третьей Думы по эффективности были сопоставимы с «коротким парламентом» 1993–1995 годов. Гайдар знал, что окно возможностей в России закрывается быстро, хотя и надеялся на то, что на этот раз оно наконец закроется не до конца. К Путину Егор относился по-прежнему доброжелательно-настороженно: «Он еще должен будет доказать свою истинную приверженность демократии».
Притом что президент должен был быть благодарен за то, что период транзита от административной к частной экономике состоялся — за счет реформ Гайдара. Были созданы предпосылки для роста. Егор был деликатен: «Начавшийся в России экономический рост имеет мало отношения к тому, что пришел Путин». И обращал внимание в том числе и на то, что рост начался почти во всех постсоветских странах — транзит к новой реальности завершался.
Эта настороженность останется внутри Гайдара и будет постепенно разрастаться, несмотря на его прагматическое отношение к новому главе государства. В публичных высказываниях он станет проявлять уклончивую деликатность — слишком драгоценной казалась возможность успеть провести хотя бы какие-то реформы.
В своих разговорах с журналистами в 2000-м и 2001-м Гайдар все чаще рассуждал о том, как трудно продвигать реформы, даже иной раз в коалиции с «Яблоком» или «Единством». Притом что, по его мнению, если бы «Единству» дали отбой на поддержку реформаторских усилий, фракция немедленно взяла бы под козырек и поменяла политику (что и случилось потом, когда она стала партией «Единая Россия»). Нужно сосредоточиться на примерно трех реформах, все сразу реализовать не удастся, констатировал он. И неизменно приводил пример концентрированного направления главного удара — налоговую реформу.
К ней он тоже подходил рационалистически. Еще в 1998-м по Думе циркулировали 10 вариантов Налогового кодекса. Один из них — правительственный, на содержание которого существенное влияние имел Институт Гайдара, другой — более либеральный — Виктора Похмелкина. Григорий Томчин вспоминал, как на политсовете «Демвыбора» обсуждались эти два варианта. И тогда Гайдар подытожил дискуссию: кодекс Похмелкина лучше подходит для развития экономики, но нет денег, поэтому голосовать придется за правительственный вариант, где акцент сделан на решении фискальных проблем — наполнении бюджета.
Вот и здесь — продолжение бюджетной истории. Гайдар за жесткий бюджет — а как же иначе? Однако в дискуссии с Андреем Илларионовым в конце 2000 года он призывал учитывать политические обстоятельства: «Когда начиналось обсуждение бюджета в бюджетном комитете Думы, я выступал строго за те же самые предложения, с теми же идеями, которые отстаивает Андрей Илларионов. Но надо понять: а у вас есть думское большинство для того, чтобы провести такой бюджет? Значит, надо действовать по максимуму в границах возможного».
Так и с налоговой реформой 2000 года: если бы присутствие либералов в парламенте было большим, преобразования были бы радикальнее, говорил Гайдар. Но и то, что сделано, Егор оценивал как прорыв: «Это одна из радикальных реформ в мировой практике. Резко снижены предельные ставки обложения зарплаты, уменьшены предельные ставки налога на прибыль, снижено число оборотных налогов… Все взносы в социальные фонды сведены в единый социальный налог».
Самое главное — 13%-ный подоходный налог и его плоская шкала. Все это создавало базу для структурных изменений в экономике и экономического роста: «Россия получит одну из самых эффективных, простых и стимулирующих деловую активность налоговых систем в мире». Позже он констатирует: «Введение 13%-ного подоходного налога, пока все обсуждали, хорош он или плох, привело к росту реальных поступлений в январе (2001 года. — А. К.) на 60%».
Много было оснований для беспокойства. Одно из главных — высокие цены на нефть. Гайдар пророчил «голландскую болезнь» — чрезмерную, если не полную зависимость недиверсифицированной экономики от сырья. Об этом он напишет в своих книгах, в том числе описав трагические исторические примеры — от Испании XVI–XVII веков до Советского Союза. Но главное следствие высокой нефти — это политическое благодушие, нежелание делать реформы, потому что и так все хорошо, недальновидная расслабленность.
А Гайдар слишком хорошо знал уроки истории. И постоянно — в своих статьях, выступлениях, интервью, книгах — преподавал их. От этого учения отворачивались, как от горького лекарства. Кому хочется слушать о том, что после того, как все стало хорошо, вдруг все может стать плохо? Снова Егор выступал в роли гонца с плохими новостями.
К урокам истории было и есть такое же отношение, как и к самим реформам Гайдара, — да не нужны они были, и так бы все выправилось, а то и вовсе бы не развалилось. Не учить уроки истории — неизбывная особенность национального сознания. Избегать ответственности за тяжелые решения — передающееся из поколения в поколение свойство элит. Танцы на отравленных граблях — традиционный российский вид политического «спорта».
«Как только конъюнктура становится благоприятной, сразу появляется огромный соблазн делить нефтяную ренту», — волновался Гайдар еще в октябре 2000-го, когда у всех было благостное настроение. И возникает другой соблазн — не заниматься никакими реформами. А Егор твердил свое о проблеме управления свалившимся на голову изобилием: «Необходимо создавать резервы (эта идея потом трансформируется в институт Фонда национального благосостояния, который спасет российскую экономику в кризис 2008–2009 годов и в эпоху пандемии коронавируса. — А. К.), не наращивать текущие обязательства, максимально использовать дополнительные доходы для снижения долгового бремени».
В начале 2003 года он обозначит проблему, и, к сожалению, опять-таки пророческим образом: «Четыре года высоких цен на нефть приводят к полному «разжижению мозгов» правящей элиты. Если вы вспомните последние четыре года высоких цен на нефть в 1979–1982 годах, цены были примерно в три раза выше, чем сейчас, в реальном исчислении. Они привели к такому «разжижению мозгов», что мы даже в Афганистан ввязались… Политическая элита становится совсем уж расслабленной».
И еще об одном. О том, во что уже никто не верил. Причем годами. «Цены на нефть снизятся неминуемо».
Власть — сильная. Об этом Гайдар говорил в бесчисленных выступлениях и интервью того времени. И благодаря этому удалось начать второй раунд реформ. Более или менее активно действовало правительство. Но торможение начавшихся было преобразований Егор каким-то своим радаром уловил еще во второй половине 2000 года. В апреле 2001-го, когда обозначились авторитарные тенденции, которые неизбежным образом сопровождали и замедление активности властей в трансформации экономики, в дерегулировании, земельной реформе, реформе армии, во всем том, что Егор называл повесткой XXI века, он ответил на прямой вопрос журналиста Олега Мороза: «Разве не понятно, что власть стремится подмять все не нравящееся ей?» — «Во всяком случае, я и мои коллеги видим в предотвращении этой опасности свою важнейшую задачу».
«Я и мои коллеги» — это партия СПС, заниматься которой Гайдар не очень хотел, но за которую ощущал ответственность. С видимым облегчением воспринял тот факт, что председателем политсовета партии был избран не он, а Немцов, сам же Гайдар остался одним из сопредседателей наряду с Чубайсом и Хакамадой, в неформальном статусе «либерального аятоллы».
На партию он надеялся. Возможно, на то, что она обретет популярность, сохранит влияние на Путина и на законотворческий процесс, в том числе и в следующей Думе. Но его явным образом точило беспокойство. Что-то менялось. Иллюзии 1999 года и начала 2000-го начинали таять. Он это чувствовал лучше других.
Загадка экономического роста в период «раннего Путина». Об этом феномене Гайдар написал в своем opus magnum «Долгое время», где он, этот рост, выглядел крошечным, но важным эпизодом на фоне той панорамы экономической истории, которую представил Гайдар в книге. Ее появлением мы в чем-то обязаны Путину. Потому что, когда Егор, выпав из официальной политики, получил возможность остаться наедине со своим письменным столом и коллегами по работе, которые приносили ему ксероксы из библиотеки ИНИОНа, питая ненасытный его мозг, он и завершил свой огромный труд. Первые «устные выпуски» которого за стаканом виски слушали еще друзья по отделу экономики журнала «Коммунист» в конце 1980-х.
Гайдар деликатно написал о том, что его реформы заложили основу путинского роста. Причем столь тонко, что личность реформатора в этом интеллектуальном путешествии была отодвинута на второй план, за кулисы: «Экономисты и политики активно обсуждают вопрос о природе экономического роста, который наблюдается в России с 1999 года. На этот счет есть две основные точки зрения. Первая комплиментарна по отношению к правительству: к власти пришел В. Путин, последовала политическая стабилизация, начались структурные реформы, они-то и вызвали рост. Вторая позиция особых заслуг за правительством не признает и связывает рост с высокими ценами на нефть и обесценением рубля. К сожалению, почти никто не высказывает третью — наиболее обоснованную — точку зрения: начавшийся рост является органическим следствием проведенных реформ, результатом действия новых, более эффективных макро- и микроэкономических условий».
В этом фрагменте слышен голос Гайдара. Чуть торопливый, почти захлебывающийся, рассчитанный на понимание и всегда — чувство не столько юмора, сколько интеллигентской иронии, которая должна была быть присуща воображаемому собеседнику. Он надиктовывал свои последние тексты и книги. Потому что говорил, как писал. Ходил по своему кабинету — пиджак оставлен в комнате отдыха, которая на самом деле — комната работы. Но узел галстука даже не ослаблен. Он мерит шагами свой кабинет, в котором провел почти два десятка лет, диктует, секретарь записывает. На длинном столе для заседаний разбросаны ксероксы книг из ИНИОНа. В результате сноски в его книгах занимают половину страницы.
«Вот счастье! вот права...» — как у Пушкина. В одном из интервью конца 2001 года Гайдар в привычной для него манере иронизировал: «Я исчерпал жажду великих дел». А в более лирической беседе признавался: «И если бы наша страна не переживала тяжелейшего кризиса, катаклизма, слома старых институтов, я абсолютно убежден, что навсегда остался бы созерцателем, читал бы и писал свои книжки, заведовал бы лабораторией, может, кафедрой, был бы директором института».
Но время прозвонило дважды. Первый раз, как пояснял Егор, когда его позвали в журнал «Коммунист» — влиять на политику перестройки, второй — когда случился путч и надо было браться за совсем уж серьезные дела.
Когда он понял, что при Путине все пойдет не вперед, как он надеялся, а назад? В 2006-м он скажет, что понял это еще в 2002-м. Он уже все понимал, хотя и пытался торопливо втиснуть в закрывающееся окно возможностей то, что еще можно было впихнуть. Однажды он просидел с Путиным два часа: тот решил сверить с либеральным гуру свое понимание реформы электроэнергетики. Тогда советник президента Андрей Илларионов вошел в жесткий клинч с Анатолием Чубайсом, главой РАО «ЕЭС России». Главе государства было важно услышать мнение Гайдара. (А с Андреем Николаевичем в принципе миролюбивый Егор Тимурович не хотел ссориться, успокаивал Чубайса: «Скажи я тебе лет десять назад, что твоей главной проблемой будет Андрей Илларионов, как бы ты прореагировал?» — «Порадовался бы, но не поверил».)
Министры советовались с Егором. Как и депутаты разных фракций, что отчасти повторяло ситуацию первой Думы. Он много ездил. Новая Зеландия, США… В Окленде объяснял смысл российской революции — а это была в его понимании именно революция: «Бессмысленно кричать толпе, бегущей штурмовать Бастилию: «Постойте! А вы уверены, что Франция имеет все институты для эффективной демократии? Давайте остановимся и проанализируем, какие есть для этого предпосылки». У революций своя логика и свои движущие силы».
Подарил сыну Пете охотничье ружье. Проводил время в Дунино — дача была наконец достроена в 1999 году. И это его убежище все больше походило на, в терминах Александра Солженицына, «укрывище». Он как будто превращался в почти отшельника, к которому на поклон едут сильные мира сего и ждут совета. 3 июля 1996-го, сразу же после звонка Чубайса о победе Ельцина, раздался другой звонок: наследники рода Аргутинских (народовольца и его дочери-писательницы) продавали участок в Дунино. «Я решил, что это перст судьбы. Отказаться просто невозможно» — так началась история того места, где Гайдар хотел уединиться с семьей и книгами: он хотел, чтобы внутри дома был «просто брус, то есть чистое, неполированное дерево… Единственное, что важно, — как у меня организована библиотека: полки, книги…».
Егор знал, что в какой-то момент первое лицо, в целом неплохо к нему относящееся, как школьник-глава дворовой команды хорошо относится к мальчику-вундеркинду, способному умножать в уме трехзначные числа, перестанет пользоваться его советами, точнее, просить их. Потому что этот мальчик-вундеркинд — чужой. Это как Сталин сказал о Пастернаке: «Оставьте в покое этого нэбожитэля».